Mad(ness)

С уютного балкона высотки мир кажется таким маленьким. Люди внизу, как стая песчинок, наступишь на кучку таких — и не случится ровным счетом ничего, земля не перевернётся, и кара небесная не обрушится на голову. Десятком больше, десятком меньше, кто теперь считает? Ночная прохлада путается в волосах, щекочет горло, раздражает слёзные железы — наверняка со стороны рыдающим дебилом выглядит, но сейчас на это как-то подозрительно насрать. Пальцы на автомате сворачивают папиросную бумагу, заталкивают в ровный бумажный туннель сухую зелень, вспышка — и лёгкий змеящийся дымок обволакивает горло, а сладковатый запах туманит мозги. Она появляется тихо, молча укладывает полуголую задницу на перилах и свешивает вниз босые ноги. Ничего уже не боится – ни со спины к нему подходить, хотя знает, что он сначала по роже за это съездит, а потом спросит кто там, ни с высоты ухнуться, качается вон, ногами болтает. — Спит, — бросает она в ночную пустоту, блаженно закрывает глаза, подставляет освежающему ветру шею, глотает живительный кислород, проветривая лёгкие от пыльной духоты спальни. Белая рубашка едва держится на одном плече, слишком короткая — ни бёдра ей не прикрывает толком, ни алую резинку белья, ни свежий синий след у колена, который очень уж отпечаток пятерни напоминает. Девчонка хороша, и не на один раз, о вкусах тут спорить не приходится. Барнс лишь головой машет, стряхивая ненужные размышления, и протягивает ей через богатую цветочную клумбу дымящийся косяк. — Прости, — глушит Джеймс надсадным кашлем. Слишком долгая затяжка вышла. — Он тоже дорог мне. — Ну, так трахайся с ним сам, раз дорог, — Дэйзи самокрутку принимает, затягивается, выпускает дым через нос огнедышащим драконом, чтобы Барнс видел, как она бесится. Уже не впервые Моррисон спасает одну такую кучку песчинок, бегающих туда-сюда по своим ничтожным делам, когда капитанская жажда крови начинает литься через край. Уже не впервые Барнс просит у неё для Роджерса помощи, будто она его личная панацея от всех бед. — Он ведь тебя любит, — трава с каждой минутой сильнее развязывает язык, хорошо бы ещё хихикать при ней не начал, как дурак, а тема лучшего друга как-то всегда до боли душевной откликается. Ведь он, сопляк, всегда бедовый был. ― Вижу. Чуть до смерти однажды не залюбил. — Ты ведь знаешь всё теперь… — Знаю. Но от этого не легче. Ей же наоборот хочется плотнее закрывать рот, растирать меж зубов травяную горечь, чтобы кончик языка от лёгкого ментолового холодка отнимался. Привычка молчать и улыбаться уже въелась в подкорку. На светских приёмах в Белом Доме, куда её тащили этикету ради, блистать своими познаниями опасно для жизни. Да, чёрт подери, она всё знает — о Барнсе, о Роджерсе, о и нависшем над голубой планеткой пиздеце, насрать, тут главное улыбаться и прикидываться, будто у неё всё заебись, и обещать раздувшейся от ботокса маман, что она непременно подружится во-о-он с тем молодым человеком. Ведь у его дяди серьезная должность в Конгрессе, а Дэйзи пора бы замуж, и желательно удачно. А то, что она сама себе теперь не принадлежит ей знать не обязательно. В помощи Барнсу отказать она не может. У неё отец, который по уши в дерьме так, что, уже дышать нечем, и брат, который рвёт когти, чтобы пробиться повыше в этой сраной системе. В новые правители метит, чтоб его, дурака. Ей самой помощь нужна, потому взамен она тушит его агрессию собой, потому что именно с ней это возможно. Роджерс больше ни разу её не ударил, но после сидеть всё так же больно. Она хочет думать, что причина её самопожертвований лишь в этом, и признаваться себе, что Стив ей самой далеко не до лампочки, не желает. — Я ведь тоже, знаешь, не ангел, — по закону жанра после затяжка тянет потрендеть и на хавчик, хорошо, когда рядом есть пустые уши. С ней распиздеться не страшно, знает, что дальше его откровения не уйдут, а от вечной игры в молчанку уже слова стали забываться. — Все мы не ангелы. ― Роджерс так не считает, ― усмехается Барнс, глядит, как она медленно вниз сползает, будто у неё и правда за спиной крылья, и падать ей не страшно. Дэйзи за себя вполне отвечает, жим лёжа у неё теперь приличный, может и на локтях висеть спокойно, а страх высоты уже давно сошёл нет. Жизнь куда страшнее надуманных фобий. ― Нет гарантии, что он снова будет нормальным, правда ведь? — она, наконец, прекращает испытывать нервы Барнса, сползает на каменной пол и тушит косяк о перила. Волосы трепещут на ветру, зрачки расширены, и поза почти развязная, ей всё же чуть полегчало, а Джеймсу пора бы сваливать. Он свой долг по очередному спасению друга выполнил, и теперь он тут совершенно лишний. — Ты просто верь в него, ― Джеймс криво, как умеет, улыбается ей, исчезает в тёмном зеве дверного проёма, чтобы раствориться в сумраке ночи призраком, как в разведке его раньше звали.