Big and little wolf

Если выходить под алым покровом – то только ночью, при полной луне. Если убегать проветрится, то только в самый страшный лес. И если ломать комедию, так осколочно. С рваными прорезями по обоим сердцам. Хейли ступает на ощупь, вверяя хрупкие руки кирпичным стенам. О, эта хижина достойна короля. Обои содранные, обломков цепей полон первый этаж. Фигурки на доске, где чёрными шах и мат. В оконных витражах его дома преломляется свет, на излюбленно красный всё меняя. Чудовищу в замке не нужна красавица, что его полюбит, вычистит пыль, приручит к рукам. Маршалл тут, и ладно. Каркасное тело, тряпка красная – вот она вся. Не боишься, что девочка-маугли одичала? Этой ночью, может, съест и тебя. Ведь у красной шапочки после всего губы в улыбку не мнутся, разучилась. На очередной из новоорлеанских маскарадов алый плащ надевает, под тканью этой едва ли не сходит с ума. Если трезветь, то только на утро, с полотнами его полурваными и красками, не успевшими остыть. Облака после заката – алые, тучи – чёрные, звёзды бьют прямо в глаза. Запах мокрого леса в их волосах путается, склеенных и липких, мазками пачканных в чью-то кровь. А она вся в синяках, от его громкой безумности – он в неотмеченных изъянах от неё. Только что-то алкогольное и чрезмерно ненужное в глотки льётся, не давая уснуть. Если ломаться, то лишь об сеть балконную, упираясь рёбрами в железо рядом с ним. Если губы красить, то в червоно-красный, обязательно, дамой карточной ведь ей не быть. И почему все в сказках принца получают, а ты волчью шкуру и ничего? И если вспоминать, что их связывало… То только стены, взглядами отшлейфованные; тени, падающие на лицо. Кровь с подбородка лучше сцеловывать, но Хейли вытирает подолом алого плаща, навсегда запах жертв в нём сохраняя, не говоря Клаусу ровно ничего. Ведь если смотреть на него – то с оскалом волчьим, и не подчиняться, хоть и зная уже весь его плесневелый дом наизусть. Знает, где-то пол линолеумный ещё помнит кроваво-красные отпечатки собачьих следов, покрывало сброшенное, мятую постель. И она не устанет птиц пересчитывать на его теле, пальцем проводить по перу. Хейли Маршалл курит нервно, дым всё с того же балкона выпуская прочь, тушит сигарету в свой давно протлевший, блёклый плащ, матовый красный с пеплом мешая. Об него же помаду стирает, пока на языке догорают несказанные слова. Смотрит из-за спины, так уверенно, по-свойски небрежно. Упираясь взглядом в каждый вздох. Как бы какой охотник не вскрыл ему брюхо на твою беду. — Клаус… Не боишься, что в этой сказке волком останусь скорее всего я? – начать говорить, только чтобы не разучиться. И понимать – не надоумила бабушка внучку ничему. — Не боишься остаться навсегда в доме моём на костях? — Нет. – и если врать, то так откровенно, надрывно мешая слова. Волк смотрит на неё одичало, под вдохи и выдохи поднимает шерсть. Что нашла она в блеске его полумёртвых глаз? Что целыми днями в мрачном лесу искала, вытирая кровь с его пасти; что выдрала с корнем из зверя и прятала под подолом красного плаща? Что увидела в тлеющем взгляде, обшарпанных, заросших мхом стенах? И знает точно – себя. Усвоила больше чем дважды, если с волком жить, по-волчьи выть. Слова этой песни красная шапочка выучила наизусть.