ВС-I «Министерская шишка»

«Demain n´existe pas Le temps s´ecoule au temps présent Rien de ce que tu vois Ne passera deux fois...»* Lara Fabian «Demain n’ existe pas»

Калашников медленно шел по аллеям больничного парка. Еле-еле упросил строгую Сонечку позволить ему выйти подышать свежим воздухом. - Вы с ума сошли? – возмутилась она. – Александр Александрович как узнает, что я вас отпустила, так сразу мне нагоняй устроит! Что я ему скажу? - Скажи, что сбежал, пока ты другому пациенту лекарство относила, - широко улыбнулся Григорий ответственности девушки. – Я недолго, честно-честно. Вот смотри, сейчас на часах полдень, к обеду я вернусь. Ну не могу я сидеть в четырех стенах так долго – не привык. Софья смерила его строгим взглядом, потом вытащила лист бумаги и ручку и демонстративно положила на стойку. - Пишите! – приказала она. - Что? – не сразу понял Калашников. - Расписку! – выкатила глаза медсестра. – Как ваша напарница тут писала несколько дней назад, так и вы пишите теперь. - Напарница? – он замер. - Конечно! Эта… как ее… - она нахмурилась, вспоминая. – Власова Маргарита Сергеевна. - Хорошая у тебя память, Сонечка, - усмехнулся Григорий, быстрая черкая на бумаге. – Всего пару дней человек здесь пробыл, а ты помнишь, как зовут. - Забудешь ее, как же! – фыркнула та, сложив руки на груди. – Вчера только сюда приходила снова! - Что? – рука зависла над листком, Калашников поднял голову. – Зачем? - Так плохо ей стало, жаловалась на головные боли, говорила, что таблетки не помогают, - охотно рассказывала девушка. – А как они помогут, если она, небось, весь день на ногах? Вас зачем в больницу кладут? Чтобы вы лежали, отдыхали, а вы тут… ходите! – ее праведный гнев был настолько искренен, что Григорий коротко рассмеялся. – Смейтесь, смейтесь, вот поплохеет вам после прогулки, не жалуйтесь потом! - Сонечка, ты замечательная, - он перехватил руку девушки, которой она уже хотела забрать расписку, и поднес к губам. - Вот только подлизываться не надо! – сверкнула глазами медсестра, пытаясь оставаться строгой, но Калашников заметил легкий румянец на ее щеках. - Я уверен, из тебя получится очень хороший врач, - отпустил он ладонь девушки. – Я серьезно. - Спасибо, Григорий Савельевич, - смутилась Софья. - Ты мне про напарницу мою скажи – ей анализы какие-то делали? Что с ней? Или просто таблетки другие дали? – вдруг спросил он. - И анализы делали, и таблетки другие дали, и отругали как следует, - с чувством выполненного долга доложила медсестра, и Калашников с трудом удержался, чтобы не прыснуть снова. - Отругали? – лишь переспросил он. - Ну я же говорю – ей лежать надо, после сотрясения-то, а она скачет, как коза горная. Дела у нее, видите ли, работа, - скривилась Софья. – Это у нас работа. Лишняя. Из-за таких пациентов, - обиженно закончила она. Григорий молча улыбался, представляя себе, как эта юная неопытная девчушка отчитывает зрелого и умудренного жизнью капитана Власову за недостойное поведение. Ему бы хотелось на это посмотреть. - Про вас, кстати, спрашивала, - вдруг заявила Софья, оторвавшись от бумаг. – Ну, напарница ваша, - пояснила она, и он замер. Рита спрашивала о нем? После того как он ее выгнал? - И что ты сказала? - А что я могла сказать, - развела руками та. – Правду. Что рана заживает хорошо, что еще недельку, и можно будет выписывать. - Недельку? – чуть ли не взвыл Калашников. – Сонечка, пощади, нельзя ли пораньше? - Нет! – отрезала она, уперев руки в стол. - Я буду лежать дома, обещаю, я не буду скакать, как горная коза, - попытался убедить он, но девчушка была непреклонна. - Вы гулять хотели, - напомнила она. – Я вот сейчас передумаю и не разрешу выходить! - Все, меня уже нет, - оттолкнулся от стойки Григорий и, едва сдерживая смех, поспешил на выход. Ну, Сонька, ну кадр! Эх, если бы каждый специалист так радел на своем боевом посту… Калашников вышел во двор и сделал глубокий вдох. Свежий воздух, какая красота! В этих больничных стенах можно с ума сойти за столько времени. И Девятов еще удружил – отпускать не хочет, все ждет чего-то. Или боится… Григорий медленно пошел по дорожке, обгоняемый другими людьми, торопившимися по своим делам. Перед глазами невольно нарисовалось лицо Риты. Сколько раз за эти дни он гнал из памяти ее образ, но нет – она преследовала его и во сне, и наяву. Ночами Калашников видел ее рядом с собой, в летнем ярком сарафане, смеющуюся и обнимающую его. А днями вспоминал те короткие встречи и разговоры, что у них были. Она была здесь. И не зашла. Конечно, он же ее выставил. И не зайдет больше – гордая, но ты ж этого и хотел, разве нет? Но почему-то ответить на этот вопрос утвердительно не поворачивался язык. - Гриша! – услышал он звонкий крик за спиной и, обернувшись, увидел почти бегущую к нему Женю. - Привет, Тимон! – улыбнулся Калашников, когда она подлетела. - Привет, - едва перевела дух Шишкова. – А я поднимаюсь наверх, а Сонечка мне и говорит, что отпустила тебя во двор на немножко, - улыбнулась она. - Еле вырвался, - доверительно сообщил Григорий, и девушка, хихикнув, взяла его под руку; вместе они пошли дальше по дорожке. - Как ты себя чувствуешь? – спросила Женя. - Да нормально, - пожал плечами майор. – Я бы домой уже поехал, да Девятов все не хочет меня отпускать. Вон, Соньку ко мне приставил – у нее не забалуешь, - он снова улыбнулся. – А ты как? - Да и я вроде тоже, - уклончиво ответила Шишкова, указывая на скамейку и предлагая присесть. - Почему вроде? – Калашников принял предложение. - Я чувствую себя как-то странно, - призналась Женя, опасливо посмотрев на Гришу. – Раньше я все время была нервная, психованная, боялась, что все сорвется, что Потапов меня раскроет, что операция не получится, что… - она замолчала. – А теперь, когда все позади… я словно успокоилась, что ли. - Так это ж хорошо, - ободряюще улыбнулся он. – Теперь, Тимон, у тебя начнется новая жизнь, нормальная жизнь, как у всех обычных людей. - Мавр сделал свое дело – мавр может уходить, - серьезно процитировала Шишкова, и Калашников напрягся. - Ты о чем? - Нет, ни о чем, - она вынужденно улыбнулась. – Но ты сам так сказал, и у меня такое чувство, что так оно и есть. - Так, стоп, я говорил про себя, - заволновался от такого настроя Григорий. – И не потому что мне так хочется, а потому что так сложилось. Если бы сложилось по-другому… - он осекся. - Что бы ты сделал? – прищурилась Евгения. - Да какая разница, - махнул он рукой и бодро продолжил: – Главное, что ты должна жить дальше, иначе ради чего все было? Ты должна выйти замуж, нарожать детишек, маленьких Женек и Гришек, - пощекотал он ее за бок, чтобы развеселить, и Шишкова рассмеялась. - Ты стихами заговорил! Нарожать детишек – маленьких Женек и Гришек, - повторила она и хитро добавила: - Если бы я тебя не знала, я бы сказала, что ты влюбился! - Речь сейчас не обо мне, - после паузы ответил Калашников, поняв, что слова ее задели за живое. – А о тебе. Как поживает капитан Данилов? - Нормально, - дернула она плечом, отводя взгляд. - Просто нормально и все? – улыбнулся он, поняв, что она занервничала. - А как он должен еще поживать? Сначала бесился, конечно, из-за того, что Потапов сделал… Кате. Понятно, он же... Потом остыл немного. - И к тебе больше не приставал? – Григорий пытался спрятать улыбку, видя ее состояние. - Да что ты такое придумал? – возмутилась Женя. – Он Катю любит! И ко мне он приставал, потому что я ее сестра! Чтобы о ней узнать! Калашников рассмеялся и положил свою руку ей на макушку. - Ох, Тимон, есть ли в этой голове что-нибудь кроме «Ромео и Джульетты»? – он ласково погладил ее. – Я вполне допускаю, что Данилов любил Катю, но это в прошлом. В далеком прошлом. Я тоже ее любил… - Я знаю, - энергично кивнула Шишкова. – Потому ты и не женился ни разу – потому что любишь ее. И Данилов не женат – тоже, значит, любит. - Какая ж ты еще ма-аленькая в некоторых вопросах, - не удержался Григорий, обняв ее за плечи. – Послушай, нет ничего вечного на свете. Особенно когда человек уходит, когда его нет рядом. Ты можешь о нем помнить, хранить его в сердце и в памяти, но со временем… со временем все меняется. Ты встречаешь других людей, попадаешь в какие-то ситуации. Это не значит, что ты забываешь того человека, просто он как бы переходит в другой статус, то есть он продолжает быть для тебя важным, но… как часть твоего прошлого, - закончив, он посмотрел на Женю. Она сидела хмурая, теребя свои пальцы. - Я знаю, - наконец, серьезно ответила Евгения. – Я просто цепляюсь за прошлое, потому что в настоящем у меня никого нет. Потому что все, что у меня есть, это прошлое. Катя, мама, бабушка… другие мама и папа… я не хочу их забывать, я не хочу думать, что их нет, я хочу думать, что они рядом… как ты… - она посмотрела на Калашникова, и он увидел в ее глазах слезы. – А скоро и ты уйдешь к ним… кто тогда со мной останется? Мне потому и хочется, чтобы Данилов все еще любил Катю, потому что так она словно живет где-то еще, а не только в моих обрывочных воспоминаниях… Я не хочу тебя отпускать. Что я буду без тебя делать? - Жить, Тимон, - тихо ответил Григорий, привлекая к себе, чтобы обнять. – Жить за нас всех, любить за нас всех и быть счастливой за нас всех, а мы… оттуда тебе поможем. - А с вами нельзя? – прошептала Женя, и он резко отпрянул, подняв ее заплаканное лицо за подбородок. - Что ты задумала? Не смей, слышишь? Ты должна бороться за свое счастье, за свою жизнь и быть благодарна, что живешь! – он пытался как-то вселить в нее позитивный настрой, но не знал, с какой стороны подступиться. – Если бы не эта чертова опухоль, я бы сейчас уже строил планы на будущее! Жил бы, дышал полной грудью, такие бы проекты можно было устроить – ого-го! – ему не хватало слов. - Что бы ты сделал? – спросила Шишкова. – Расскажи мне, - жалобно попросила она. – Я знаю, что этого никогда не будет, но я буду думать, что ты просто уехал служить куда-нибудь далеко и у тебя там все вот так. Как раньше, когда ты уезжал надолго… - Я не знаю, Тимон, - честно признался Калашников. – Я предпочитаю об этом не думать. Это… больно – желать чего-то и понимать, что не можешь осуществить. - Но что-то ты же будешь делать, когда выйдешь из больницы? – настаивала Евгения. - Да. Буду думать, как лучше распорядиться последними днями. Свяжусь с Султановым, чтобы отправил меня в горячую точку, где нужны смертники. Или, наоборот, вызову Скорую и, когда они приедут, пущу себе пулю в лоб. - Что?! – встрепенулась Шишкова. - Я не хочу угасать в своей постели, Тимон, - просто объяснил Григорий. – Наверное, нет ничего ужаснее, чем просто лежать и ждать смерти. К тому же… был у меня командир в самом начале службы, который однажды сказал правильную вещь. Он сказал, а я запомнил. - Какую? – нерешительно спросила Женя, боясь услышать ответ. - Жизнь человеческая бесценна и всегда нужна. И если тебе не нужна твоя – отдай ее за кого-нибудь, кто хочет жить. Или кому-нибудь, кто борется за то, чтобы жить. - Отдать за кого-то – я понимаю, - медленно кивнула она, - а кому-то… это как? - Я хочу поговорить с Девятовым по поводу донорства органов. Чтобы когда придет мой час, они успели вовремя их изъять. Там же как-то сложно надо, быстро и в определенном порядке. У меня, конечно, не все целые и невредимые, но что-то еще может пригодиться другим людям, - попытался пошутить он. - Ты все продумал, - обреченно прошептала Евгения. - Такова жизнь, Тимон, - Калашников снова обнял ее за плечи. – По крайней мере, я знаю, что я свою прожил не зря. - Ты спас жизнь мне… и Рите, - вспомнила Шишкова, и он глубоко вздохнул, не желая отвечать. – Она, кстати, пыталась выяснить у Селиванова и у Рогозиной насчет твоего диагноза. - То есть? – насторожился Григорий. - Ну, она, как и все, узнала про опухоль и думала, что можно что-то сделать, найти врачей, специалистов… Ты спас ей жизнь – наверное, это нормально, что она беспокоится. Рита просто добрый человек, - Женя посмотрела ему в лицо. – Ты ее плохо знаешь, но я – да, я с ней общалась. Она может казаться твердой и строгой, но она очень добрая и хорошая. - Я знаю, Тимон, - грустно улыбнулся Калашников. – Только ей отдыхать надо после сотрясения, а не… - А не что? – не поняла Евгения, и он пересказал ей разговор с Сонечкой. - Только кто ж ее заставит… - вздохнул он, откидываясь на спинку скамейки. – Капитан Власова – настоящий боец… и очень хороший товарищ – она ведь тоже спасла мне жизнь. - Она заходила к тебе? - Сейчас? Нет. - Странно, - нахмурилась Женя. – Она так переживала за тебя, что я подумала… странно, что она не зашла, раз была в больнице. - Наоборот, - Калашников снова вздохнул. – Она не зашла, потому что в предыдущий раз я велел ей больше не приходить. - Но почему? – изумилась она. - Потому что незачем. Как ты правильно сказала, Рита – очень добрая и хорошая. И негоже такой женщине уделять внимание тому, кто не может уделить внимание ей. - Я не понимаю, - растерялась Женя, наблюдая, как он встает со скамейки. – Почему ты не можешь уделить ей внимание? Ты же ничем не занят здесь. - Потому что меня скоро не станет, - просто ответил Григорий. – И лучше будет, если… - он замолчал, Шишкова медленно поднялась и обошла его, чтобы заглянуть в лицо. - Гриша, ты… - она осеклась, удивленно хлопая ресницами, и он усмехнулся. - Эх, Тимон-Тимон, вот ты тут размышляешь, жить тебе или не жить, а я бы… я бы дорого дал, чтобы была эта возможность – жить дальше. - Это из-за нее, да? – догадалась Женя. – Из-за Риты? – Но Калашников молчал, и она принялась соединять концы с концами самостоятельно. – Ну, конечно, вы же там сидели какое-то время одни, потом ты взял ее с собой на захват, хотя я думала, что ты возьмешь меня… - Ты сама сказала, что у нее сын, - перебил ее Григорий, - а значит, ее надо было вернуть живой и здоровой домой. А то, что Данилов будет тебя оберегать, и так понятно было. - Но… почему ты ее прогнал? – не поняла Шишкова. – Ты же не прям сейчас… - она недоговорила, что-то сосредоточенно соображая. – Ты мог бы быть счастлив хотя бы последние месяцы! – наконец выпалила она. - А она? – грустно улыбнулся Калашников. – Что с ней будет через пару месяцев, когда… - Она… тоже… тебя любит? – рискнула Женя, и Гриша тихо рассмеялся. - Какая же ты ма-аленькая еще, - повторил он, потрепав ее за щечку, затем серьезно продолжил: - Рита – та женщина, которая… которая не заслуживает, чтобы с ней поступили вот так. Я не хочу ей делать больно. И давай оставим это. - А сейчас ты делаешь ей приятно? – возмутилась вдруг Шишкова, не собираясь менять тему. - Что? – опешил Калашников. - Может, я и маленькая, но если ты хочешь быть с ней, а она с тобой, то это просто глупо, когда один выгоняет другого, - всплеснула она руками. - Я забочусь о ней. Чем дальше она от меня будет, тем лучше для нее. - Да кому нужна такая забота?! Может, меня ты тоже тогда выгонишь, чтобы мне потом не так больно было? – разбушевалась Шишкова, чувствуя, как слезы вновь наворачиваются на глаза. – Я специально приезжаю каждый день, чтобы провести как можно больше времени с тобой, чтобы у меня хоть что-то от тебя осталось! – она взмахнула руками. – Какие-то воспоминания, шутки, разговоры – хоть что-то! - Это не одно и то же, Тимон, - ласково увещевал ее Григорий. – Ты меня всю жизнь знаешь, а она нет. И лучше не начинать, чтобы потом вот так. Ты просто не понимаешь… - Это ты не понимаешь! – выкрикнула Женя, и не думая успокаиваться. – Да я бы полжизни отдала, чтобы вернуть сейчас маму и папу! И Катю! И бабушку! Хотя бы на десять минуточек! Чтобы потом у меня было, что вспоминать. А у тебя вон сколько времени впереди, и ты… ты поступаешь нечестно! – расплакалась она, и он, схватив ее, прижал к себе. – У меня теперь ничего нет. Я никого не помню. Четко не помню. Я бы все отдала, чтобы еще раз их услышать, увидеть, обнять, я бы… - слова потонули в рыданиях. Калашников обнял крепче, чувствуя, как у самого комок подкатывает к горлу. Он понимал ее чувства, в детстве он сам неоднократно пытался вспомнить родителей, мальчишкой долго желал их вернуть, рассуждал как Женька: полжизни отдал бы, чтобы… Но сейчас ситуация была другая, совершенно другая. Шишкова вдруг отпрянула и глянула осуждающе. - Если бы у меня был выбор, я бы все свое время потратила на человека, который мне дорог, пока он может быть со мной. - Даже если потом тебе пришлось бы его оплакивать? – пытался убедить ее Григорий. - В жизни постоянно приходится кого-то оплакивать, - тихо ответила она, невидяще глядя куда-то в сторону. – И что теперь? Запереться в склепе? И после этого ты мне говоришь, что я должна жить? А если я встречу кого-то, кто потом умрет раньше меня? Нет уж, я, пожалуй, сделаю как ты – отгорожусь от всех, чтоб никто не страдал! И чтобы самой не страдать! Раз уж нет ничего вечного! – с детской обидой отвернулась она, сложив руки на груди, и Калашников рассмеялся, несмотря на трагичность ситуации. - Женька, - он подошел сзади и обнял за плечи, - сколько же в тебе юношеского максимализма еще. - Называй, как хочешь! – она резко обернулась, сбросив его руки, явно не собираясь сдаваться. – Только лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть! - Как хорошо, что ты не руководствовалась этим правилом, когда мы разрабатывали Потапова, - не удержался от улыбки Григорий. – Иначе мы бы все уже были… на два метра под землей. - Можешь смеяться, сколько влезет, но ты разве никогда в жизни не жалел, что не сделал чего-то вовремя, а потом поезд уже ушел? – пошла она в наступление. – У меня вот сто раз было! И сидишь потом, локти кусаешь, что надо было решаться, делать, действовать… - Тимон, - Калашников положил ей руку на плечо и осторожно напомнил: - Мы сейчас говорим не о тебе и не обо мне, а о Рите. Мне жалеть больше не о чем, у тебя еще все впереди, а у нее… - А у нее даже выбора нет, - вдруг с сарказмом отозвалась Евгения. – Ну ты же ее прогнал! А если ее завтра убьют на задании? Нет, я, конечно, ей этого не желаю, - тут же открестилась она, заметив, как вытягивается его лицо. – Но тогда получится, что это ты ее пережил, а не наоборот. И что? Ты не будешь жалеть, что тогда ее выгнал? Что мог быть счастлив хоть пять минуточек, а сам отказался? - Просто поразительно, как ты легко рассуждаешь о смерти, - серьезно ответил Григорий после паузы. – Неожиданно… - Я просто устала всех терять, - ее голос дрогнул, она помолчала и тихо добавила: – Я отдала экспертам ФЭС все папки, все наработки, и мы сидим целыми днями, ковыряясь в биографии этих бедных девочек, во всей этой грязи… Сколько их таких было, не справившихся с тем, что случилось. Сколько родителей заламывало руки, что если бы можно было отмотать назад, увидеть вовремя… а теперь они не знают, что делать… Сейчас, когда мы почти закончили это дело, мне просто волком выть хочется, потому что я тоже не знаю, что делать, я не знаю, кто я теперь и где мое место. И я не понимаю, почему мы просто не можем быть счастливы? Каждый! Хотя бы чуть-чуть! Просто, обычно счастливы. Я… я… - Ты запуталась, - Калашников бережно обнял девушку. – Ты слишком долго жила местью, Тимон. Наверное, нам следовало поступить как-то по-другому с тобой. Не рассказывать всего, не посвящать во все это дерьмо. Ты бы сейчас жила спокойно, занималась бы чем-нибудь приятным и не знала всего этого… - он вздохнул. Женя снова разрыдалась у него на груди, и Григорий впервые подумал, что, возможно, тогда принял неверное решение. Власова не спеша шла по коридору родной конторы. Конец рабочего дня, а все еще на месте – как обычно, ничего не меняется под луной. Она толкнула дверь морга и улыбнулась, увидев, что Селиванов сидит перед компьютером. - Привет, Рит! – заметил он гостью. – Не говори, что работать пришла. У тебя же еще больничный на неделю. - Не говорю, - просто ответила Власова, подходя ближе. – Я пришла узнать насчет моей просьбы. Ты посмотрел? - И посмотрел, и поговорил, с кем надо было, - Борис вздохнул и развел руками. – К сожалению, обрадовать мне тебя нечем – опухоль не операбельна, а коллеги говорят, что Девятов – врач от бога. Тем более что Калашников его не раз из-под пуль вытаскивал. Я думаю, он бы небо и землю перевернул, чтобы его спасти, если бы мог. - Понятно, - выдохнула Рита, пытаясь сдержать эмоции. - Ты так за него переживаешь? – осторожно поинтересовался Селиванов. - Этот человек спас мне жизнь, - коротко ответила она и показательно улыбнулась. – Ладно, спасибо в любом случае. Пойду я – мне еще Данилова надо найти, - и, попрощавшись, Власова вышла из морга. Спас жизнь – хорошая отговорка для всех, чтобы не задавали лишних вопросов, но при этом иметь право все узнать. Не то, чтобы она очень надеялась на чудо, просто… Рита прислонилась к стене и глубоко вздохнула. Просто никакая гордость, характер и уязвленное самолюбие не смогли стереть Калашникова из ее головы. Сотрясение мозга – это, наверное, когда часть мозга куда-то вытрясывается и на образовавшееся место быстро внедряется что-то другое. И попробуй выпили потом оттуда. Ее до сих пор догоняли его слова, его голос, взгляд, смех… и этот проклятый поцелуй. - Засранец ты, майор, - пробормотала Власова. И нет бы вспоминать, как он ее грубо выгнал, чтобы был стимул забыть побыстрее, нет же! В голове вертелись исключительно трепетные моменты. И до одури болючие. Ладно, Рита, проехали. Не он первый, не он последний – переживешь. Отлипнув от стены, она прошла в буфет, чтобы попить водички, и увидела, что почти вся честная компания заседает именно здесь. - О, какие люди! – первым увидел ее Белозеров. – Как ты? - Да ничего, через недельку буду как новенькая, - улыбнулась Власова. - Чай, кофе? – услужливо предложил Шустов, вставая. – Садись. - Спасибо. Пожалуй, чай, - согласилась она и поставила большой пакет на стол. – Держи, Данилов, заслужил! – объявила Рита с широкой улыбкой, и все заинтригованно переглянулись. - Что это? – насторожился он, опасаясь подставы. - Ну как что? Виски, - продолжала довольная Власова. – Выиграл же спор! - Ммм! – Степан тут же изменился в лице, а сидевшая рядом Женя спросила: - А что за спор был? - Наш не по годам проницательный капитан Данилов, - весело начала Рита, - сразу сказал, что ты пришла не просто Потапова искать, а с другими целями. Пришлось поспорить с ним, чтобы держать его в узде, а то он у нас не только не по годам проницательный, а еще и не в меру резвый, - она заметила смущение Шишковой и сменила тему. – Ты мне лучше расскажи, что там с этой Анапой, которая так чудесно спасла мне жизнь? - Да, кстати, - встрепенулась Белая. – Мы ж тоже не в курсе. - А ты когда была на пляже там, ничего особенного не помнишь? – на всякий случай поинтересовалась Женя. - Милая моя, это было сто лет назад, - добродушно усмехнулась Власова, - это во-первых. А во-вторых, мои мозги пока еще не в том состоянии, чтобы очень сильно напрягаться. Так что давай сама рассказывай. - Хорошо, - Евгения улыбнулась. – В один из солнечных дней, утром, ты была на пляже одна. И к тебе подбежала девочка, попросив спрятать под полотенцем, потому что она играет в прятки и не хочет, чтобы нашли. Не помнишь такого? Рита нахмурилась, в буфете повисла тишина, народ замер и даже чаевничать перестал. - Погоди… - медленно произнесла Власова. – Вот сейчас, когда ты говоришь, что-то такое припоминаю. Светленькая такая, мелкая, с двумя косичками, нет?. - Да, - Шишкова кивнула и просто добавила: - Это была я. - Ого! Ничего себе… - коллеги загудели от удивления. - А причем здесь спасение твоей жизни? – не поняла Рита. - Потому что я не играла в прятки – я убегала от охранников Потапова, - объяснила Евгения. – В то лето он тоже приехал туда отдыхать. Мы встретились случайно. Я тогда еще ничего не помнила. Первым его заметил Гриша, показал мне, сказал, что это очень плохой человек, что от него надо держаться подальше и не показываться ему на глаза вообще. Я думаю, что он боялся, что Потапов меня узнает и заподозрит что-то. Ведь хоронили всех в закрытых гробах. Пожарники нашли три тела, которые по описанию соответствовали тем, кому надо, и все. - Так он тебя все же заметил? – спросил Шустов. - Да. Стал ко мне пытаться подойти, конфетки предлагал, спрашивал, с кем я здесь. А я сказала, не подумав, что ни с кем, одна. Он вдруг заявил, что ничего страшного, что он мне поможет, и велел своим охранникам посадить меня в машину. Я испугалась и убежала, охранники припустили со мной, но, как я потом узнала, Гриша отправил их по ложному следу. Он видел всю сцену. А ты спрятала меня, - она посмотрела на озадаченную Власову и улыбнулась. – Спасибо. - В свете того, в чем мы обвиняем Потапова, - медленно начала Белая, – как-то мне кажется, что он хотел тебя посадить в машину вовсе не потому, что узнал. Сколько тебе тогда было? - Одиннадцать, - ответила Шишкова и кивнула. – Я потом тоже уже так подумала, но тогда, предупрежденная Гришей, что это враг, я думала, что он хочет меня убить. Не знаю, я была маленькая, - она пожала плечами, - я не особо задумывалась. Раз Гриша сказал, что опасен, значит, так и есть. Я ему всегда верила просто так – на слово, - Женя вдруг замолчала, уткнувшись в свою кружку, и коллеги поняли, что разговор о Калашникове автоматически вызывает совсем нерадостные ассоциации. - Мда, как тесен мир, - улыбнулась Рита, пытаясь разрядить атмосферу. - Я, пожалуй, пойду, - вздохнула Евгения, вставая со стула, и Данилов подорвался вслед за ней. - Я подвезу. Когда они ушли, Власова обвела экспертов ироничным взглядом. - Так что, у нашего капитана-то получается что-то или так извозчиком и работает по сей день? - Я боюсь, у нашего капитана еще долго ничего не получится, - прыснула Белая. – Хотя, надо признать, что они оба ведут себя как-то странно. - В смысле? – заинтересовалась Рита. - Женя очень изменилась, - подтвердил Белозеров. – Стала спокойной, рассудительной. Не дергается, не нервничает, как раньше. Я бы сказал, что она стала обычной девушкой, - он сделал паузу. – И Данилов не знает, как к ней подойти. Раньше он ловил ее в критические моменты или выводил из себя, а сейчас… - А сейчас у него это не получается, - хитро продолжила Таня. – Он и так, и этак, а она – словно никогда ничего не было. Словно не видит всех его… действий. - Интересно… - хмыкнула Рита. - Чаи гоняете, друзья мои? – в буфет вошел Селиванов. - Ждем, когда Рогозина отпустит, - ответил Белозеров. – А то она там все с Кругловым и Султановым общается. - А нам еще последние экспертизы занести надо, - подхватила Таня. - Ладно, ребятушки, - засобиралась Власова. – Я, пожалуй, тоже пойду. Суровая медсестра Сонечка велела отдыхать, - улыбнулась она. – Ребенок мой у своего отца, так что… будет мне отдых по полной программе. - Мне экспертизы заносить не надо, - тут же засуетился Шустов, - так что я тоже отчаливаю. - Ну и я составлю вам компанию, поскольку перед Рогозиной отчитался уже, - невозмутимо добавил Борис, поймав на себе недовольный взгляд Игоря. Рита лишь усмехнулась про себя и, попрощавшись с коллегами, покинула буфет. Следом за ней, один вперед другого, спешили Селиванов и Шустов. Но стоило им выйти из здания на парковку, как прямо перед собой, метрах в десяти, Власова увидела незнакомую машину, а в ней сидел Калашников. Заметив их появление, Григорий неспешно вышел из автомобиля и присел на капот. - О, что это он тут делает? – первым выразил удивление Шустов, махнув рукой майору и получив приветственный жест в ответ. – Женька ведь уехала уже. - Может, за Султановым приехал, - предположил Селиванов, тоже кивнув гостю. Рита замерла на месте. Калашников смотрел на нее, открыто и с выражением, и можно было не гадать, зачем он здесь. На принятие решения ушли доли секунды. - Ладно, мальчики, счастливо вам добраться домой, - улыбнулась она коллегам. – Пойду узнаю, что нужно майору, заодно сообщу, что Шишкова уже ушла, - и, не обращая внимания на их синхронное удивление, развернулась и бодрым, но не очень быстрым шагом направилась к машине. - Здравствуй, - проговорил Калашников, когда она подошла совсем близко. - День добрый! – как ни в чем не бывало отозвалась Власова. – А Женя уже уехала с Даниловым, если вы ее ждете. - Нет, не ее, - покачал головой он. - Султанова? – изобразила интерес Рита. – Они там заседают еще с Рогозиной и Кругловым, - спокойно сообщила она, и Григорий усмехнулся. - Я жду тебя, капитан. - Зачем? – Власова изо всех сил сохраняла равнодушие и беспечность. Он посмотрел на нее долгим взглядом, словно выискивал там что-то, потом негромко начал: - Как я тебе уже говорил, вся моя жизнь – война. И дело не только в том, что этикету там не учат, дело в том, что это в принципе другая жизнь. Такая, где чужая шкура ценится дороже своей. Я рано потерял родителей, и на моем попечении осталась сестра, потому что на тетку рассчитывать не приходилось. Потом сестру сменила Женька. Потом была служба и снова Женька. И все шло правильно, - Калашников пожал плечами, - или, по крайней мере, мне так казалось. И я привык быть один, и все женщины, которые прошли через мою жизнь, они… прошли. Они всегда были проходящими, никаких долгих отношений, тем более – семьи. На это не было времени как-то… Жизнь текла по-другому… - он помолчал, видя, что она внимательно слушает в ожидании, к чему все это. – Я извиниться хотел. За грубость тогда, в больнице. Я привык беречь тех, кто рядом. Любым способом. Так что прости, если обидел. Не хотел. И ей бы кивнуть, сказать, что нет проблем, без вопросов, спасибо за заботу и все такое, а потом развернуться и уйти. И забыть навсегда, что он когда-то вообще существовал. Но Рита знала, после этой недели прекрасно знала, что вот так просто – не получится. Поэтому, оставив пару секунд паузе, она вынесла вердикт: - Слишком большой разгон, чтобы просто извиниться. И он улыбнулся. Словно признавая ее правоту, дававшую ему второй шанс, или выкидывая белый флаг, соглашаясь на поражение. И она с трудом не улыбалась в ответ. - Не проведешь тебя, капитан, - его зеленые глаза смеялись по-доброму, тепло, будто радуясь, что она угадала, и Власова лишь развела руками, мол, что есть, то есть. – Верно говоришь – слишком большой разгон. - Так чего приехал-то тогда? – пока еще держалась непринужденно она. – А то меня ребенок дома ждет, да и отдохнуть перед рабочей неделей хочется, - целенаправленно заявила Рита, и Григорий усмехнулся. - У тебя больничный еще на неделю, а ребенок на каникулах у отца, - спокойно ответил он, и она едва успела спохватиться, чтобы не выдать себя удивлением такой осведомленности, лишь скривила губы в усмешке и иронично произнесла: - Хорошо работать не в булочной, да? Вся информация всегда под рукой. Калашников встал с капота, посерьезнев, и вся ее насмешливая ирония тут же исчезла. - Врачи дают мне дней десять точно. Возможно, плюс еще месяц, но я предпочитаю быть реалистом и рассчитываю только на эти десять дней. И я хочу провести это время с тобой. После этих десяти дней, вероятнее всего, я исчезну, и ты меня никогда больше не увидишь и не услышишь, - он выдержал паузу. – Согласен, это эгоистично с моей стороны. Очень. Но, потратив всю свою жизнь на других людей, я хочу хотя бы последние десять дней подарить себе. И тебе. Если, конечно, можно считать подобное приглашение подарком. - Ну вот, а говорил, что предложить нечего, - хмыкнула Власова, чтобы хоть как-то замаскировать то, что происходило у нее внутри. – Ведь можешь же, когда хочешь. - Тебе решать, капитан, - не отреагировал он на ее иронию, внимательно глядя в глаза, чтобы не пропустить самого важного в своей жизни ответа. – Если ты решишь, что тебе это не нужно вовсе, значит, считай, что я приехал попрощаться, извиниться, чтобы ты не держала на меня зла и не думала, что… - Поехали, - оборвала его Рита, энергично направляясь к дверце переднего сиденья, находящегося рядом с водительским, и краем глаза замечая, что коллеги-то не ушли, а так и стоят, наблюдая за разговором. Но ей было все равно. Что-то щелкнуло, треснуло, сорвалось с крепления и сошло с рельс. И она не собиралась возвращать все на круги своя, она даже думать не хотела о том, что делает. Пошло оно все лесом! Она тоже подарит эти десять дней себе. А после будет считать это побочным эффектом сотрясения мозга. Наверное. - Что она делает? – напрягся Шустов, глядя на происходящее. - Садится к нему в машину, - констатировал факт Селиванов. - Нда… вот так работаешь годами рядом и… ничего, - в голосе звучали нотки обиды. – А тут пара недель и… Ну, конечно… я же не майор. - А я даже не капитан, - флегматично заметил Борис, и мужчины переглянулись. - Ладно, давай по домам, - вздохнув, предложил Шустов. – В ближайший месяц нам ловить точно нечего, - подытожил он и, махнув рукой, пошел к своей машине. - Хорошо, если только в ближайший, - пробормотал скорее для себя, чем для него Селиванов, наблюдая, как автомобиль Калашникова выезжает с парковки, проезжая мимо него, а Рита даже не собирается смотреть в сторону коллег, чтобы махнуть рукой на прощание. Власова действительно уселась на переднее сиденье, пристегнулась уверенным движением, словно ездила с Гришей всю жизнь, и откинулась на спинку. Какое-то время они ехали молча. Лишь когда автомобиль пересек МКАД, Калашников нарушил тишину: - Ты даже не спрашиваешь, куда мы едем. - А имеет смысл? – усмехнулась Рита, не глядя на него, и, задумчиво вздохнув, медленно произнесла: - Какая разница куда… Остаток пути прошел без разговоров. Власова узнавала дорогу – в том же направлении они двигались, чтобы накрыть ВИП-бордель, но Калашников проехал чуть дальше знакомого поворота и свернул в соседнее село. Машина остановилась в начале улицы, перед стандартным деревянным забором, сквозь доски которого проглядывал небольшой ухоженный двор и деревенский домик, какие строили когда-то давно. - Это… - начала Рита, и он кивнул. - Моя избушка. Проходи, располагайся. Внутри она выглядит приличнее, - улыбнулся он, открывая перед гостьей дверь. Власова аккуратно вошла, огляделась по сторонам, отметила про себя скромное, но опрятное убранство, от которого веяло чем-то домашним и уютным. - Симпатично тут у тебя, - пыталась держать марку она, и Григорий пригласил ее пройти дальше. - Избушка небольшая, но добротная. Все, что было поломано, я отремонтировал. Здесь зал, здесь спальня, здесь кухня. Санузел за той дверью в конце коридора. - Прямо все блага цивилизации, - оценила Рита, вольготно проходя из одного помещения в другое. - Была мысль начать пристройку, сделать дом больше, но… - он щелкнул языком. – Теперь уже незачем. Власова резко обернулась, подошла к Калашникову почти вплотную и твердо заявила: - Значит так: я не хочу слышать про смерть, болезнь и прочие подобные вещи. - Но ты должна понимать, что в любой день, хоть завтра… - И про завтра тоже! Завтра не существует – все происходит сейчас. И я не хочу думать про завтра. И если ты еще раз заикнешься на эту тему, я развернусь и уеду, понятно? – пригрозила она, и он улыбнулся. - Никогда бы не подумал, что ты можешь так легкомысленно относиться к жизни и… - И об этом я тоже не хочу думать и слышать, - все так же строго оборвала Рита. – До конца следующей недели мой сын у своего отца, по работе я на серьезном больничном, поэтому они беспокоить меня точно не будут, - она сделала паузу. – Скажем, я сейчас в параллельном мире, вне своей обычной жизни. - То есть побеспокоить тебя могу только я? – а он продолжал улыбаться. - Да уж будь так любезен, майор, побеспокой, - вскинула подбородок Власова, словно бросая вызов. Иначе зачем привез, добавила она уже мысленно. Но Гриша, не обращая внимания на всю эту напускную суровость, осторожно провел ладонью по ее щеке и наклонился к лицу. И этот поцелуй не имел ничего общего с тем, украденным на поле боя, когда у нее кружилась голова от сильного удара. Теперь голова кружилась совсем от других ощущений, но так легко было обвинить во всем сотрясение мозга. Когда есть, на что списать, проще быть счастливой. И отдаваться своим чувствам – тоже проще. И не только своим. И не замечать всего остального, что, вероятно, происходит вокруг. Ведь не может же, поистине, мир замереть в тот момент, когда тебя целует мужчина, которого ты безудержно и безрассудно желаешь каждой клеточкой своего тела. Рита не знала, сколько длился этот бесконечный в своем волшебстве миг, но, почувствовав, как Гриша напрягся, отпрянула, нахмурившись. Лишь через пару секунд она поняла, что невольно задела его забинтованный бок, сделав больно. - Как твоя рана? – на лице отобразилось беспокойство. - Да ничего, нормально, на мне все заживает как на собаке – быстро и без проблем. Видно, рожден я был для войны: все пули – как с гуся вода, - поспешил успокоить ее Калашников, осторожно обнимая и привлекая к себе. – Только шрамы на память остаются. Если бы ты видела меня без футболки… - Звучит как приглашение, - сорвалось у Власовой с языка, прежде чем она успела подумать, и они замерли, глядя в глаза друг друга, пытаясь прочесть следующий шаг, фразу или намерение. - Будь как дома, - наконец, тихо произнес Григорий и улыбнулся: - Вернее, не так – ты у себя дома. И можешь делать все, что тебе захочется. - Все-все? – недоверчиво покосилась Рита, ощущая, как внутри нее пробуждаются все желания разом от такого карт-бланша и поднимаются на поверхность, как лава вулкана, стремящаяся выйти из жерла, перелиться через край и заполонить собой все возможное пространство. - Все-все, - с той же улыбкой подтвердил он, вновь наклоняясь к ее губам, чтобы подарить себе ее поцелуй. И свой – ей. Много-много поцелуев и не только в губы. Никогда в жизни ни к одной женщине Калашников не испытывал подобного. Это было наваждением, помутнением рассудка, безумием в своей невозможности – чтобы такая женщина вдруг посмотрела в его сторону, да так и не смогла отвести глаз. Он не верил в любовь с первого взгляда, во всякие байки про «химию» и вторые половинки. Ему было достаточно, чтобы женщина была приятной и располагающей к себе, а главное – желавшей ровно того же, что и он, чтобы удовлетворить природные инстинкты, от которых никуда не денешься. Если, к тому же, она оказывалась не глупой – хорошо вдвойне. Но сейчас с ним была совершенно другая женщина. Женщина, ради которой хотелось жить и с которой было запрещено упоминать темы смерти; женщина, которая свалилась на его голову нежданно-негаданно, но так метко, что выветрить ее из мозгов никак не получалось. Наверное, это опухоль виновата, что он как мальчишка теряет голову и готов на все, чтобы в последние десять дней не вспоминать, что они последние, а жить так, словно вот так оно будет длиться вечно. Его личная вечность, длиной в десять дней. Не чтобы потом вспоминать – у него нет никакого «потом», а чтобы просто это было, чтобы насладиться, почувствовать себя живым и полным энергии, а не тем болезненным доходягой, в которого жизнь его превратила всего лишь за несколько месяцев. Хотя с виду особо не скажешь. Вот и ее ладони аккуратно исследуют его спину, грудь, плечи, скользя по изгибам, изучая их, запоминая, быть может… Гриша оторвался от ее губ, чтобы перевести дыхание, чтобы снова утонуть в ее глазах, которые теперь не пытались быть суровыми, строгими и отчитывающими, а смотрели ласково и нежно. - Я буду осторожной, - пообещала Рита, медленно потянув футболку наверх, и он охотно поднял руки, чтобы она могла ее снять. - Не сомневаюсь, - Калашников лишь улыбнулся. - Слушай, а поменять повязку не надо? – ее искреннее беспокойство подкупало больше любых сокровищ. – Когда тебе последний раз ее меняли? - Сегодня с утра в больнице, - как послушный мальчик ответил он. – Должны были еще сегодня вечером, но… - Но? – ее брови взметнулись вверх, ожидая ответа, и Гриша снова улыбнулся. - Но не поменяют, потому что я не в больнице, - беспечно ответил он, целуя ее волосы. - Погоди, ты сбежал, что ли? – посерьезнела Власова. - Не совсем так – ушел под расписку, что осознаю, что делаю, и все такое. - Но так нельзя, тебя не так давно ранили, а если тебе станет плохо? – отстранилась она, но он вновь притянул ее к себе плавным движением. - Как мне может стать плохо, если со мной ты? С тобой мне может быть только хорошо, - заверил он, начав медленно расстегивать пуговицы на ее блузке. – К тому же, какая разница, если через десять дней или месяц… - Калашников осекся, потому что Рита резко убрала его руки, выражение ее лица сменилось с нежного на строгое. - Нет, майор, так не пойдет, - вновь отчитала она. – Мы договаривались, что если так, то я не останусь, - и, не выжидая ни секунды, Власова уверенным шагом направилась к двери. Дойти до нее Рита не успела – сильные руки сгребли ее в охапку раньше, чем она потянулась к дверной ручке. Гриша крепко прижал ее к себе и рассмеялся в волосы. - Кокетка… - прошептал он, и на несколько секунд они остались стоять в коридоре, прижавшись друг к другу, не говоря ни слова. – Извини, капитан, - наконец, серьезно произнес он, понимая, как должно быть для нее тяжело то, на что она подписалась. – Я запомню: завтра не существует. Рита медленно повернулась к нему лицом, стараясь не задеть рану, потому что объятий Калашников не ослабил. - Будущего не существует, - поправила она. – Как не существует планов, последствий и прочих вещей, о которых я бы задумалась в другой ситуации. Не в этой. В этой я не хочу думать вообще, - она заглянула ему в глаза, и он с улыбкой кивнул. - Слушаюсь, мой капитан, ничего не существует, только ты и я, - подтвердил Григорий. И теперь улыбнулась она, и взгляд ее скользнул ниже, на оголенную грудь, где можно было увидеть боевые заслуги майора. Рита медленно и осторожно водила пальцем по шрамам: на плече, чуть ниже ключицы, почти по центру, еще один сбоку, совсем маленький вдоль ребра… - Как же ты выжил-то? – прошептала она, вновь поднимая на него глаза. – Тут легкое, тут сердце, а тут… - Власова замолчала, потому что он перехватил ее ладонь, поднес к губам, а затем положил на свою спину. - Там их еще больше. Не все были серьезными, многие по касательной или осколочные, - просто ответил он. – А выжил я, чтобы встретить тебя. Это как высшая награда тому, кто дойдет до финиша. Вот я и… - Гриша наклонился, чтобы поцеловать Риту, потому что заметил, как взгляд ее суровеет – он вновь вышел на запрещенную тему. – Молчу, капитан, - словно покаялся он. - Что ж ты, майор, слово не держишь, - мягко пожурила она, и он, услышав иронию в голосе, улыбнулся. - Разжалуешь меня в капитаны? – Она молчала. – В лейтенанты? - Посмотрим, как себя проявишь, - Власова сделала шаг назад, упирая руки в боки, и он смерил ее довольным взглядом – не расстегнутыми оставались лишь три нижние пуговицы. Калашников быстро справился с задачей и потянул блузку вниз по плечам, заставив Риту опустить руки. - В прошлый раз на тебе был другой, - коснувшись ее груди своим телом, прошептал он, и пальцы его отправилась на поиски застежки бюстгальтера. - Надо же, какой внимательный, - не удержалась от смешка Власова, проводя ладонями по спине, чувствуя под ними каждый шрам, и жарко выдохнула ему в плечо. - Очень внимательный, - подтвердил Гриша, немного отстраняясь, чтобы снять с нее следующую деталь гардероба. – У меня профессиональная внимательность… - он сделал паузу, - на тебя, капитан. Рита рассмеялась формулировке, позволив ему заглушить ее смех поцелуем, и почувствовала, как Калашников уводит ее в направлении спальни. - Какой шустрый, - не удержалась Власова от подколки. – Нет, чтобы даму сначала накормить… напоить… натанцевать… - перечисляла она между поцелуями. - У дамы недавно случилось сотрясение мозга, - хитро глянул на нее Григорий, - поэтому сначала ее нужно… уложить… - Она тихонько хихикнула от того, как он выкрутился. – А потом уже можно кормить и поить. А насчет натанцевать… - он медленно провел рукой по ее обнаженной спине, сделав вид, что задумался, а потом притворно серьезно заявил: - Нет, врач велел отдыхать и соблюдать режим, а значит, никаких натанцевать – только уложить… - ответственно произнес Калашников, и Рита прыснула. - Ох, и засранец же ты, майор, - она томно запустила пальцы в его волосы. - Так точно, мой капитан, - беззаботно улыбнувшись, согласился Гриша, - форменный засранец. И его поцелуй помешал ей рассмеяться вновь.