Про монстров и людей.

Иногда в пути представляю, что происходящее вокруг – это чья-то история, и начинаю рассказывать ее. На что был похож цветок клевера (на кисточку с шали). Как загорается спичка (так же появляется мысль). Так реальность звучит совсем иначе, немного наигранно. Это развлекает. Трава, мокрая и холодная, мнется подо мной. За много лет я научился ступать почти бесшумно. Рядом движутся такие же босоногие тени. Октябрь слева, как обычно закутана в лиловую шаль с кисточками. Она невысокая, покрыта веснушками, как скорлупа от перепелиного яйца; тощие косы свисают чуть ниже спины. За шалью больше ничего и не видно. Мы пытались звать ее Октой или Октябриной, но она не откликалась на подобные обращения. Я подозреваю, что Октябрь младше, чем хочет казаться, но обсуждать подобные темы чревато. Не знаю, чем, но и узнавать не хочу. Шумнее всех идет Балморал. Утренняя роса все еще холодит его ноги, туман еще чувствуется на щеках. Он покашливает и поплотнее закутывается в свитер с геральдическими львами, который ему велик. Болезненно худой и нескладный, похожий на богомола. Все лицо и плечи в рытвинах от прыщей, а последнее теплое солнце покрыло его розовыми пятнами обгоревшей кожи. Очень светлые, похожие на леску волосы он прячет под широкополой шляпой мариачи, которая спасает близорукие розовые глаза и тонкую кожу от света. Балморал высокомерен, но его сказки стоят того. Пожалуй, только свитер и имя отделяют его от того, что он на самом деле. Кит застрял сзади – он зажигает факелы. Морской зверь – повелитель огня. Обматывает шею гирляндами увядших ромашек, завешивает грязными прядями цвета ржавого железа свое лицо, скрывая светлые, «коровьи» пятна, которые становятся заметны, как только он загорает. Кит прячет себя в большое серое пальто, становясь похожим на кашалота и поет эховые песни Северного моря, к которому хочет и не может попасть. Он вообще о многом не хочет говорить. О своей хромоте, например. Я – что я. Щекастый, сутулый, с нечесаной кудрявой шевелюрой цвета коры (все говорят, она занимает главенствующее положение в теле) и намечающимися усами. Октябрь сказала, они отвратительны, похожи на грязную хвою. но надо же бороду с чего-то начинать. Мы все спокойны, молчаливы, голодны. Мы – Сновидцы, прикусывающие язык, зажигающие огонь и не гасящие его. Через зыбкие реальности мы слышим голос, который зовет нас, зовет дальше. Перед рассветом, когда сон самый сладкий, а земля укутана пуховым одеяльцем из тумана, пришли сновидцы. Самый высокий из них раздал остальным тлеющие факелы, и они разделились, подойдя к деревне с четырех концов. Когда первый (а, может, второй) луч солнца лениво вытянулся из-за горизонта, они подожгли поселение. Октябрь закинула свой факел на крышу сарая для скота, Кит подпалил частокол в нескольких местах, Балморал с третьего раза отправил факел на колокольню, а следы неудачных попыток затоптал. Эб подтянулся, уцепившись за верх частокола, и утопил горящую палку в стоге сена. Убедившись, что дома затеплились и не собираются гаснуть, сновидцы сошлись перед главными воротами и исчезли в лесу – ждать, пока люди соберут свой хлам и уйдут подальше от затухающего голубого огня. Мы никогда не убивали никого и не убьем. Они всегда успевают уйти. Достоинство, а, может, недостаток голубого огня в том, что он жутко пахнет. И прежде, чем дома успевают опасть обугленными деревяшками, они всегда успевают уйти. Мы не дали бы им умереть. Смерть придает снам горечь. Но я это не из опыта знаю! Они всегда успевают уйти! Это я рассказываю историю. Иначе бы просто кричал. Мы просто не можем иначе! Не можем не есть чужих снов! Это питает нас, дает нам силу! Мы пробовали, правда пробовали спать в заброшенных городах, в пустых домах, и почти сошли с ума. Седые пряди в голове у Октябрь – они оттуда. Сколько раз мы пытались закрыть глаза, дыша в унисон со спящими по другую сторону стены. Никто не отдает свои сны так просто. И мы сжигаем деревни. Над черными развалинами летают неприкаянные обрывки прошлого, мечтаний и мыслей. Мы ловим их. Тем и живем. Уже ближе к закату, когда теплый, предвечерний свет залил все пространство, они вышли из леса к пожарищу. Кое-где тлели сизые отблески огня, но все уже утихло. Сновидцы разбрелись по развалинам, и каждый, найдя себе удобное место, лег. Октябрь устроилась посреди почти целой стены общинного дома, прижав к груди рюкзак. Эб заполз под догорающие обломки, готовые обрушиться, но его никто не остановил. Кит прислонился спиной к куче горелых бревен, бывших некогда воротами, и завесился от мира своей ржавчиной. Белморал как всегда выбрал себе самое удобное место – обрушившуюся колокольню –и свернулся улиткой. Все они прикусили языки, чтобы вернуться, и уснули. За час до рассвета они раскрывают глаза от того, что называют внутренним толчком. На самом же деле укушенный кончик языка взрывается болью, вытаскивая из других реальностей. «У кого было сегодня?» - раздается голос Кита. Балморал поднимает руку и помахивает ею, как ему кажется, изящно. Мотылечки надежда в его внутренностях раскрывают крылья и начинают трепыхаться. «Туда, на север, к ельникам, почти до самого моря. Нас ждет настоящий пир!» - речи Белморала всегда сопровождаются обильной жестикуляцией, уместной и не очень. Октябрь угрюмо подбирает рюкзак, натягивает шаль на плечи и идет в указанном направлении. Эб спешит ей вслед, пытаясь одновременно наигрывать на губе какой-то марш. Кит неспешно упаковывает себя в пальто и движется за ними. Белморал отряхивается, потом, махнув на угольные пятна рукой, рысит за Сновидцами.