Про монстров и людей.

Это был первый гвоздь, который ему удалось забить, не попав по пальцам. К сожалению, последний необходимый. Он стал опорой для небольшого, но очень тяжелого, щербатого и замутненного «окна». Целая стена зеркал. Древние части его реальности. Криво отраженные стены, потолок, каминный огонь — Ганимед потратил кучу времени, чтобы скомпоновать сто разрозненных кусков стекла. От пластикового, из отеля, где он поругался с Гиперионом, до зеркала в его детской, того самого, повешенного последним в правом верхним углу. Он слез с лестницы и увидел сто своих отражений, крошечных точек в пространстве комнаты. Луна, почти полная сегодня, выплеснула себя на пол, прорисовав оконную решетку. «Пора». Ганимед подошел и вылил в камин воду из кувшина. Стало ощутимо холоднее. Один из гвоздей скатился со стремянки, прозвенел по ступенькам и остановился на самом краю квадратика лунного света. «Было ли его слышно в кухне?» Он встал у окна, спиной к стеклу, и его тень убежала вперед, длинная и нескладная. «Вы не потанцуете со мной?» Серая фигура. Похожая на причудливо драпированную занавеску, отделилась от паркета. Холодная, прозрачная рука легла в его протянутую ладонь. «Кто поведет?» — шепнула тень, и сама сделала первый, ведущий шаг. «И не скучно тебе в этом китчевом полусклепе?» — спросил брат, катая стеклянный шарик туда-сюда по каминной полке. Ганимед готовился сказать, что просто раньше ложится спать, но раздалось: «Я провожу ночи, танцуя с собственной тенью». Конец фразы заглушил бой часов. Они звонили по всему дому, и звук гулко расходился по пустым комнатам. Девять вечера. Шарик стукнулся о фарфоровую гончую и вернулся в ладонь Гипериона. За 348 часов до «Оверлей» — отеля. Раз-два-три, раз-два-три. Каблуки Ганимеда тихонько стучали по паркету. Он уже давно привык к лицу своей тени. Серому, немного щербатому, как будто кто-то неловко сбрил нос, глаза и губы, оставив темные порезы. Зеркала искривились. Старая рама, стилизованная под волны, отполирована тысячей прикосновений Ганимеда. Там, внутри, в одиночестве в точно такой же комнате кружился в одиночестве Тенома. Невысокий, в волдырях и гниющих ранах. Без лица, согласно легенде. Подкроватный кошмар Ганимедова детства. Он понял, что повзрослел, когда, закрывшись в своей комнате, начал промывать и перевязывать раны Теномы. Человек, который лечит свои кошмары. Маленькое, в розах и небольших камешках ручное зеркальце их мамы. На его поверхности граненый флакон с духами, а внутри мертвый мышонок. Ганимед заставил Гипериона засунуть его внутрь на спор. В тот день, когда мама обнаружила этот мумифицированный подарок, в ее густых волосах появились первые седые волоски. Отец отражался в зеркале, снятом со старого секретера из его кабинета. Отец. Торжествующее лицо, непричесанные волосы. Из глазниц его ползли скарабеи, но он ничего не замечал. Как всегда. В побитом зеркале из школьного туалета Реснитчатое чудовище — воплощение всех женских особей того периода. После того, как эти загадочные длинноволосые существа начали бегать за «аристократическим профилем» Ганимеда, монстр потерял свою силу и теперь глупо перетаптывался, обвитый кучей лент. Рядом с ним в маленьком карманном зеркальце пытался уместится призрак первой влюбленности, бледной куклы со смоляными лужицами глаз. В самом большом, почти стенообразном куске стекла в массивной раме из фруктов и цветов посередине — он сам, семнадцатилетний, нескладный и суставчатый, а лицо скачет, становится чужим. Худший кошмар — изменить себе — все еще действителен. Минималистическое овальное зеркало без рамы из первой самостоятельно купленной квартиры. Оно пустое. Старый, осуществившийся страх перед одиночеством. Человек и его тень проходят в вальсе мимо людей, которых знали. Гвоздь, задетый каблуком Ганимеда, отлетает куда-то в сторону. Зеркало в деревянной раме из дома умершего деда, там, внутри, беззубое, складчатое нечто — старость, страх двадцатилетнего. За отполированным куском обсидиана грустное лицо почти-невесты. Камень они вместе нашли на пляже крошечного острова огненного кольца, сейчас он разломан, но еще не развалился. Девушка метнула в него топор, притащенный из сарая. На стене вокруг остались следы неудачных бросков. Не на этой стене. Внутри зеркала Она (до сих пор с большой буквы) медленно лысеет, разлагается, тает, как после помолвки. Идеально круглое зеркало в брызгах зубного порошка снято со стены ванной. Оно даже не успело оставить следа на плитке. В его зыбких глубинах странные существа, порождения его бессонных ночей становятся обычными людьми, одинаковыми и скучными. Они пытаются преодолеть стекло и скребутся с перекошенными лицами. Стеклянный шарик шуршал вверх-вниз по отсыревшим обоям. «Туберкулез, да? Тебе говорили, надо чаще ходить к врачу» - монотонно тянул брат. Шарик принес на себе отпечаток плесени. «И ты не мог бы выбрать гостиницу получше, чтобы сообщить об этом?» — в его голосе не было ни капли эмоций. Ганимед тогда вспылил, раскидал мебель. «Надеюсь, после курса лечения тебе будет лучше» -сказал брат, переступая опрокинутый шкаф. «Я отпустил все, мне никогда не будет лучше, идиот!» Штора упала брату под ноги. Человек и его тень в туре вальса проходят мимо стремянки. «Мимо прошлого, мимо монстров, выношенных в моей голове. Время уже не даст мне показать все то, что я могу». На луну накатывает облако, и тень тускнеет, но ненадолго. «Теперь я поведу». «По ночам он танцует вальс с тенью. Оригинальный очень» — стеклянный шарик с голубыми лепесточками внутри ударяется о раму и откатывается в руку Гипериона.