Памяти Харпер Ли

На утро всегда все кажется не так страшно.

Вся эта история произошла незадолго до того, как Джим все-таки нашелся. Наверное, я не с того начинаю. Однако, мы очень долго и много говорили на этот счет с Аттикусом. Я говорила, что все пошло из-за той самой руки, потому что с тех пор Джим не переставал находить неприятности на свою отчаянную пятую точку. Он же уверял меня, что эти события никак не взаимосвязаны, и все произошло из-за того, что Джиму нужно было что-то новое. Я никак не могла с этим согласится, правда, спорить с Аттикусом не хотелось. Если окинуть взглядом всю нашу жизнь в Мейкомбе, то можно сказать, что все вовсе пошло от тети Александры. Хотя говорить об этом было бы слишком эгоистично, поэтому даже я решила придерживаться любой версии, кроме этой. Возможно, не желая соглашаться с Аттикусом, я просто придумывала некоторые обстоятельства, кои не имели места вовсе. Но я ничуть о том не жалею. Да и Джим, думаю, на меня не в обиде. Уж не знаю, насколько сильно это повлияет на наши отношения в будущем, но та ссадина на его щеке смотрится очень красиво. Говорят, шрамы смотрятся красиво на мужественных щеках. Правда, я не совсем в это верю. Точнее, совсем не верю. Как может украшать то, что когда-то причинило боль? Наверное, если бы это было так, то у Аттикуса было бы самое красивое сердце в мире. Но, к сожалению или счастью, красивых сердец не бывают. Бывают только любящие, храбрые, отважные. Теперь, сидя напротив прекраснейшей картины какого-то французского художника, я, скрестив руки на груди, раздумываю о произошедшем. Можно ли было это как-то предотвратить? Кажется, что даже если не обстоятельства, которые к тому привели, все произошло бы именно так, как произошло. Эти раздумья вгоняют меня в некое подобие транса, ибо воспоминания мелькают перед глазами столь быстро, а реплики слышно так отчетливо, что я невольно жмурюсь и стараюсь тряхнуть головой как можно скорее: проходит время, а эмоции не утихают. Как не утихнут те переживания, которые легли на нашу скромную долю. Сейчас мне странно говорить "мы". Но ведь семья - это, прежде всего, нечто неделимое, целое и вечное, что никогда не заканчивается, что не имеет границ, потому что в семье, где царит любовь, она (то есть эта самая любовь) распространяется на всех и каждого. И было бы неправильно говорить, что когда у тебя появляется некое подобие своей жизни, за которую ошибочно принимают свободу совершеннолетия, ты становишься чем-то самостоятельным. Пока живет любовь, живет и та семья. Живешь и ты. Впрочем, это как кому повезет. А везенье - слишком непостоянная штука, чтобы о нем можно было говорить с уверенностью. Поэтому отныне я стараюсь избегать точных формулировок. Ведь, если подумать, нет ничего так или иначе относительного. И на ваши белые брюки когда-нибудь капнет сырный соус, и на черный пиджак того джентльмена за соседним столиком опустится капля, которую он проронил, делая глоток вина. Это я пытаюсь объяснить серьезное просто. Сейчас мне кажется, что себя я понимаю прекрасно. Трудно поверить, что совсем недавно все было не так. Сложно подобрать слова. Да и я не думаю, что когда-то я буду говорить об этом так просто. Впрочем, начать все же стоило бы. Наверное, отправной точкой будет служить тот день, когда я смотрела на яркое солнце, слепившее меня. Это был майский денек. Люблю это прекрасное время года. Не помню, любила ли всегда, но сейчас - особенно. В той электричке, в которой я ехала, было чересчур много народу. Все эти люди меня смущали. Ни на одной церковной службе в Мейкомбе никогда не собиралось столько людей. Впрочем, за год жизни в Нью-Йорке я уже должна была привыкнуть ко всему этому. Видимо, не привыкла. Как и до сих пор не могу. Помнится, я косо поглядывала на полку, криво прибитую под окном. Я пыталась положить на нее локоть, но все не удавалось: она подскакивала каждые пару секунд, то отъезжая назад, то резко дергаясь вперед. В конце концов я махнула рукой (видимо, той самой, которой не посчастливилось отдохнуть на полке) на это и отвернулась от своего попутчика. Это был высокий мужчина. Его огромные колени упирались в не менее огромную грудь или, во всяком случае, почти доставали до нее. Он старался читать газету, но это у него мало получалось. В тот момент мы проезжали мимо какой-то рощи, поэтому свет ярко мерцал, и в глазах рябило. Вполне вероятно, именно по этой причине он, видимо тоже махнув рукой, свернул газету вдвое и воткнул ее между поручнем своего "кресла", которое таковым было слишком сложно назвать, и самим сиденьем. С минуту он молча смотрел на свои наручные часы, а затем обратился ко мне, чуть откашлявшись: - Юная леди, не слепит ли Вас столь яркое солнце? Кажется, оно сегодня особо утомительно. Я чуть задумалась, а потому ответила с некоторым опозданием, к тому же не очень вежливо (да простит меня тетя Александра!), как отвечать леди совсем не подобает. Зато обычно. По-мейкомбски. Я сначала приоткрыла рот, затем с изумлением рассматривала мужчину еще какое-то время, но вскоре все же ответила: - Спасибо за заботу, сэр, но все в порядке. Я была в плохом, действительно плохом положении дел. И даже сейчас фраза "все в порядке" звучала чересчур вымученно. Правда, я старалась не терять своей прирожденной жизнерадостности, кою всегда считала за достоинство не меньшее, чем фамилию Финч в документе о рождении. Нет, правда. Всегда, с самого детства, это были мои первых два, самых любимых притом, личностных качества: Финч и жизнерадостность. Не знаю, унаследовала ли я ее от кого-нибудь, но это мне в себе явно нравилось. Правда сейчас мне показалось, что этот странный джентльмен был немного расстроен. Видимо подхватил хандру от меня. Действительно ли так обстояло дело, или это очередной оплот моей фантазии, но мужчина решил обратиться ко мне еще раз: - Куда держите курс, мисс? Ибо странно, я всегда думал, что из Нью-Йорка не уезжают. - Он по-доброму усмехнулся, чуть скривив губы. Куда я держу курс? Вполне вероятно, что домой. Хоть сейчас я и проводила в Нью-Йорке львиную долю своего времени, я до сих пор не могла назвать его своим домом. Видимо, мне хотелось вновь почувствовать тот аромат Мейкомба, те его звуки, картины, увидеть и потрогать, а желательно крепко обнять всех тех людей, которые там живут. Или хотя бы мисс Моди. Интересно, а как там поживает Уолтер Канингем? Пока я раздумывала и представляла себе прекрасные сцены встреч с мейкомбцами, мужчина все также неотрывно смотрел на меня, иногда косясь на свою свернутую газету, которая то и дело хотела съехать и, по-видимому, упасть на пол. Когда я поняла, что молчу уже слишком долго, я все же ответила: - В Мейкомб, сэр. Если Вы так думали, то почему же сами не оправдываете своих же мыслей? Этот вопрос меня по-настоящему заинтересовал. Правда, видимо, не очень надолго, но все же. Люди они странные. И это я поняла еще давно, еще перед тем, как уехать в Нью-Йорк! Они не то чтобы совсем такие. Но странные. И я не говорю, что странность - это плохо. Вспомнить хотя бы о том, что нет ничего относительного. Однако, что думал о своих мыслях этот джентльмен? Что думала о своих мыслях я сама? Странный вопрос, на который, опять же, я зареклась дать ответ как-нибудь попозже. И до сих пор это "попозже", столь же сомнительное, как и родительское обещание "на каникулах ты будешь спать, сколько захочешь", не наступило. Впрочем тогда это меня мало расстраивало. Да и сейчас. В общем, я старалась прислушиваться ко всем словам мужчины, дабы не упустить что-то важное для себя. Кто знает, где настигнет тебя та самая правда, которой порой так не хватает. - Считайте меня беглецом, однако, все же, стоит отметить... - дальше я его не слушала. Когда я поняла, что он ждет от меня какой-то реакции, потому что он молчал уже с минуту, а я все еще нелепо рассматривала следы от детских пальцев на стекле, то я лишь кивнула. Видимо, мой несостоявшийся собеседник порядком во мне разочаровался и отвернулся куда-то в сторону подошедшей дамы, пытаясь завести разговор хоть с ней. Тут я немного расстроилась: я ведь совсем не хотела его обижать, просто так получилось. Видимо, он подумал, что я невоспитанная особа. Наверное, тетя Александра была права. Впрочем, я отмахнулась от этой мысли, как пыталась отмахнуться от назойливой мошки, настоятельно лезущей прямо мне в глаза. Когда электричка начала тормозить, а мужчина попытался выдернуть газету из проема между подлокотником и сиденьем, я чуть улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, но ничего не сказал. Я глубоко вдохнула и отвернулась, решив подождать с идеей снятия сумки с верхней полки. На выходе из электрички меня встречал дядя Джек. Когда я взглянула на него, то с удовольствием отметила, что он почти не изменился. Разве что стал еще больше, чем был. Странно принимать взаправду тот факт, что даже такие крупные мужчины могут вытягиваться и становиться еще больше. Он раскинул свои огромные руки в стороны, милостиво принимая меня в объятия. Прямо как в старые добрые времена: - Глазастик! О боже мой! Какая ты у нас большая! Чем вас там таким кормят? Ох уж этот набирающий обороты фаст-фуд. Ты же скоро будешь как твой брат! Я слабо улыбнулась. Сил, как и настроения, не было. Не думаю, что я так сильно устала после дороги, просто... меня вымотал этот Нью-Йорк. Обняв дядю Джека, я почувствовала исходившее от него приятное тепло. И запах Мейкомба. Запах Мейкомба было сложно с чем-то перепутать. Это был невероятный аромат, в котором смешался запах полевых цветов, бензина, хлопка, речной воды и... чего-то еще, типично мейкомбского. Я пока не вспомнила, чего именно, потому что повисла на плечах и шее дяди Джека: - А... дядя Джек, я рада тебя видеть! - я улыбнулась. - А Аттикус... он приехал? Дядя Джек опустил меня на землю (благо, эта самая земля находилась буквально в паре дюймов от моих ступней), а затем потрепал мои волосы: - Прости, Глазастик. Он не смог вырваться. У него сегодня слушание в суде. Но он обязательно будет к ужину. Тетя Александра уже ждет тебя. А пока мы доедем, как раз стемнеет. Да и после такой дороги, я не думаю, что тебе пару часов езды до Мейкомба покажутся чем-то долгим. Впрочем, что-то я разболтался. Пойдем. Он хлопнул меня по плечу, а я кивнула. Я оглянулась назад: люди из электрички все продолжали выходить. Они почему-то напомнили мне сардины. Такие же независимые, но вынужденные находиться в тесноте, близко друг к другу без, возможно, особой к тому предрасположенности. Дядя Джек с секунду вопросительно посмотрел на меня, а потом кивнул на небольшой автомобиль. Я приоткрыла заднюю дверцу и нырнула между узких кресел. Дядя Джек сел за руль, посоветовал мне прикрыть глаза, а затем, вставив ключ зажигания, неспешно слегка нажал на газ. Мы поехали по сельской гравийной дороге...