Игра стоит свеч

Звери - Камикадзе

Огромное зеркало на лестничном пролете отражало незнакомку. В нарядном, в стиле рокабилли, платье — черном в крупный белый горох, перехваченном в талии тонкой шелковой лентой. С кокетливой «бабеттой» на голове, подчеркнутой ободком. С густо накрашенными ресницами. Оставалось добавить помаду — и грим готов. Но дело было не в помаде. За свою не такую уж длинную жизнь я мало кем успела побывать. Маленькой принцессой, которой позволено все. Лицеисткой, чуть-чуть панком, студенткой экономического. Любовницей женатого мужчины. Студенткой меда, менеджером по кадрам, санитаркой. Посмешищем. Актрисой быть мне еще не доводилось. Плохой актрисой в очень плохом кино. Я отвернулась от зеркала и спустилась в холл. Обула изящные босоножки. Выйдя из дома, прошла по мощеной дорожке, бросив грустный взгляд на сад, окутанный белоснежной пеной расцветающих яблонь, отворила тяжелые ворота, и села на заднее сиденье ожидавшего меня такси. Водитель глянул заинтересованно. Его можно было понять: сегодняшний образ нравился мне самой, и я надеялась, что он не оставит равнодушным того, для кого предназначался. Жаль только, что после наряд придется упрятать — подальше от неприятных воспоминаний. Когда я приехала в «Каравеллу», меня уже встречали. На парковке, между немногочисленными в это время дня автомобилями, поблескивал отполированными боками роскошный байк, на который в скучающей позе опирался ослепительный брюнет. Стас был одет в черные джинсы и белое поло, поверх которого, — скорее, ради того, чтобы выдержать стиль, а не по необходимости, — была накинута кожаная косуха. Волосы парня лежали в художественном беспорядке, добавлявшем его облику дерзости и привлекательности, а в руках он держал шлем. Тяжело сглотнув и подавив в себе нервную дрожь от заворочавшегося внутри омерзения, я неуверенно приблизилась к нему. Он не спешил менять положения тела, заняв выжидательную позицию. Смотрел, чуть прищурив глаза от яркого полуденного солнца, и, наверное, терялся в догадках, что меня сюда привело. Когда, несколько дней назад, я позвонила Калинину, он был очень удивлен. После того, как попросила о встрече — изумился еще больше, но ответил согласием. И вот, мы оба здесь. — Привет, — тихо произнесла я, опустив глаза от смущения, а потом снова подняла на него взгляд и нашла в себе силы улыбнуться. — Здравствуй. — Он, наконец, отлип от мотоцикла и подался мне навстречу, заметно расслабившись и окидывая меня взглядом с искорками восхищения в черных глазах. Собственно, для того и старалась. Стас обожал эстетику шестидесятых, и пусть я была совсем не похожа ни на Брижит Бардо, ни на Джун Палмер, но должный эффект произвести сумела — он оценил. — Не ожидал, что ты, и правда, придешь. — Нам надо поговорить, — хлопнув ресницами, сказала я. — Столько всего произошло… Нужно это обсудить. — Нужно. — Он снова напрягся, но уже в следующий миг одарил меня сверкающей улыбкой и подал руку, чтобы я смогла на нее опереться. Я не отказала ему в этой мелочи, и мы вошли в ресторан. Зал был почти пуст, не считая пары занятых столиков, поэтому, как только мы выбрали отличное место у окна, к нам подлетел официант — высокий курносый парень нашего возраста — и подал меню. Есть не хотелось, но нужно было чем-то занять руки, чесавшиеся замкнуться на шее моего спутника, и я заказала легкий салат и кусочек лимонного пирога с чаем. Попутно думала, с чего начать разговор. Не то чтобы я не готовилась, нет, сценарий бы выучен назубок, но жизнь вносила в него свои коррективы. Например, Стас заговорил первым. — Софа, я хочу перед тобой извиниться, — сказал он, едва получивший заказ официант удалился от нашего столика. — Я нагрубил тебе тогда, в новогоднюю ночь. Только за это? — хмыкнула про себя я, продолжая смотреть на него спокойно, с мирным любопытством. — Я был пьян тогда, и твой отказ меня очень расстроил, — продолжал он. — Ни дня не было, чтобы после я не изводил себя чувством вины. Но не знал, как принести извинения. Боялся, что не простишь. А потом Кислый рассказал, что у вас с Егором роман, и меня… слегка переклинило. — Слегка? — недоверчиво переспросила я. Ах, бедный, бедный Стасик. Извелся он. А в больницу не пришел ни разу, и даже букетика, как Андрей, не додумался прислать. — Не помню, как в Москве оказался, — продолжал тем временем Калинин. — Препода твоего нашел. Мне тогда казалось, что это последний шанс. Все как в бреду было. На самом деле я думал, что он откажет. Но он согласился, — Стас развел руками. — Мерзкий человек. Я молча кивнула, подтверждая его слова. — Откуда ты знаешь, что мне о вас известно? — Антипов сказал Андрюхе, что видел нас у Ледового. — Поморщившись, сознался он. Значит, все-таки Антон. Не стал ни от кого ничего скрывать. Наверное, так правильно. — Видела его в новостях? — неожиданно перевел тему Калинин. Я снова кивнула. — Крылатова? Думаю, это карма. Угу, карма. И имя ей — Илья Романович… — Стас, мне не очень приятно об этом говорить, — честно призналась я. — Давай просто все забудем. Я принимаю твои извинения. — Серьезно? — недоверчиво спросил он, изучая меня взглядом. — Я думал, ты возненавидишь меня после этого. — Я и возненавидела, — пожала я плечами, с удовольствием отмечая, как вытягивается его лицо. — Очень неуютно, знаешь ли, когда тебя смешивают с дерьмом. — Прости, — повторил он настороженно, кажется, не зная, чего от меня ожидать. — Потом у меня было время подумать, — как ни в чем не бывало, продолжала я. — И знаешь, что я поняла? — Что? — Вы организовали мне неплохую проверку, — Губы дрогнули в прохладной улыбке. — В том смысле, что стоило ли связываться с человеком, который откажется от меня при первых же трудностях? И даже не попробует бороться за свое счастье, как… как ты. Последние слова дались мне с трудом, потому что больше хотелось влепить ему пощечину. Но благодаря возникшей паузе, вышло даже трогательно. На лице Стаса на миг появилось выражение самодовольного удовлетворения. — Я вспомнила наш разговор прошлым летом. Когда ты сказал, что мы — игроки высшей лиги, и нам не стоит обращать внимание на прочие мелочи. Теперь я понимаю, что ты был прав. Так что давай просто забудем и про ручных хоккеистов твоего отца, и про все остальное? — Я говорила и давилась собственными словами. Они вставали поперек горла, кололи и ранили. Внутри закручивался ураган. — Давай забудем. Я рад, что ты согласилась со мной, — проговорил он снисходительно, обращаясь со мной, как с заблудшей овечкой, наконец, вернувшейся в стадо. Черт, как же это бесило! Когда мы отобедали, Стас предложил: — Давай уедем отсюда? — Куда? И на чем? — Спросила я и тут же предупредила: — На то чудовище, что стоит на парковке, я не сяду. — Не бойся, — ласково улыбнулся Стас. — Он покладистый. Если знать, как с ним обращаться, — с легкой хрипотцой в голосе добавил он, и я засомневалась, продолжает ли он говорить о мотоцикле, или имеет в виду себя. — Значит, решил променять свой крузак на этого монстра? — я обошла байк по кругу, когда мы вышли из ресторана. Он и вправду был прекрасен: массивный, серебристо-серый, похожий на готовую к прыжку пантеру. Можно было только догадываться, какая мощь скрывается в его сердце. — Не променял. Он тоже в деле. Просто исполнил давнюю мечту. — Калинин будто бы невзначай приобнял меня за талию. А когда я не скинула его руку, осмелел и притянул ближе. — Мечты ведь должны сбываться? — Должны… — согласилась я и обреченно спросила: — Шлем дашь? *** Запасного шлема у Стаса не было, и он пообещал не гнать, но слова своего, конечно, не сдержал: мчал во всю свою молодецкую удаль по улицам Подольска, а я только и успевала, что повизгивать на поворотах и судорожно цепляться ему за пояс. Прическа растрепалась, ветер свистел в ушах, а платье задралось почти до бедер. И страшно было безумно, так что в какой-то момент я просто крепко зажмурилась и смирилась с неизбежным. Через несколько минут Стас сбавил скорость, байк взревел, как раненый зверь, и заглох. Я осторожно приоткрыла глаза, увидев над головой сочную зелень. В следующий миг меня сняли с сиденья, но, во избежание падения, не отпустили, и я оказалась прижата лицом к мускулистой, тяжело вздымавшейся после такой поездочки, груди. От него пахло кожей, свежестью ветра и диором. Сумасшедше приятный, опьяняющий запах… был бы, не будь это Стас Калинин. Я отстранилась и огляделась. Парк. Он привез меня в парк. — Погуляем? — Стас протянул мне руку, и мы вошли через главный вход. В отличие от центрального городского парка, в котором растения давно заменили аттракционами, здесь было уютно. Я заметила только несколько детских площадок с горками, в остальном же это был настоящий сад с тенистыми аллеями, извилистыми тропинками и веснушками одуванчиков в ярко-зеленой траве. Загадкой оставалось лишь то, зачем Стас привез меня именно сюда. Хотел создать видимость романтического свидания? Нет, если на нас со стороны посмотреть, то все, вроде бы, как у всех: идут себе красивые парень с девушкой, за руки держатся. Только в то время, когда парень, вероятно, продумывает, как бы начать все с чистого листа, девушка мечтает прикопать его под ближайшим кустиком. Конечно, я бравировала. Хорохорилась перед самой собой. Иначе было нельзя — скатилась бы в настоящую женскую истерику со слезами и заламыванием рук. Все это уже было — но не помогло. Отца истериками не проймешь. Значит, никаких эмоций. Иллюзий тоже — никаких. Только вбитая в голову уверенность: я делаю это во благо моей семьи. Насчет Калинина иллюзий я тоже не питала. Ну не походил он на влюбленного, и потому для меня оставалось загадкой, почему он так упорно меня добивается. Спортивный интерес? Уязвленное самолюбие? Чувствовался во всем этом какой-то подвох. Пока я утопала в своих мыслях, Стас свернул с тропинки, и мы оказались на полянке, скрытой от посторонних глаз кустами пышно разросшейся сирени. — Красиво, — сказала я, любуясь бледно-розовыми соцветиями, щедро усыпавшими невысокий кустарник с гладкими изумрудными листьями. Здесь по-особенному пахло весной. Не так, как в нашем саду и уж конечно совсем иначе, чем на улицах города. Жаль, что не знала раньше об этом месте. — Очень. — Стас встал позади меня, руки оплели талию. — Смотри, что я нашел. Он раскрыл ладонь. На ней лежал маленький цветочек с пятью лепестками. Глаза нечаянно наполнились слезами. В детстве мы с подружками тоже выискивали «счастливые» среди цветков сирени, растущей в школьном дворе. — Загадаем желание? — Да. Отчего бы не загадать. Вдруг исполнится. Хотя порой желания исполняются самым неожиданным образом. «Хочу оказаться далеко-далеко отсюда». Домой из парка я возвращалась на такси. Наотрез отказалась садиться на байк, и Калинин все же вызвал мне машину. Когда я переступила через порог дома, на улице было еще светло. — Как все прошло? Отец дожидался меня в гостиной. — Нормально, — не глядя на него, ответила я. — Можешь не переживать. Губы болели от поцелуев, душа скручивалась в спираль, и воздуха отчего-то не хватало. А в остальном — да, все в порядке, все нормально… — Хорошо, — медленно проговорил отец, потирая переносицу. Продолжай в том же духе, дочь. У тебя все получится. А иначе — никак. *** Две недели назад — Дело в том, что у Калининых большие проблемы. И мне нужна твоя помощь. Сцепив руки в замок и опустив их перед собой на стол, отец уперся взглядом прямо в мое лицо, и я осознала, что разговор, и вправду, предстоит серьезный, хотя не представляла, о чем можно говорить со мной про комбинат. Но спустила-таки ноги с кресла и подалась вперед, готовая выслушать. — Несколько месяцев назад Олег взялся за крупный госзаказ, — начал вводить меня в курс дела папа. — Я предупреждал его, что это рискованно, что мы не сдюжим с такими объемами, посоветовал отказаться, но… — губы отца дрогнули, левый уголок рта опустился вниз, придавая его лицу презрительно-обиженное выражение. — Он напомнил, что размеры моего пакета акций не дают мне права раздавать такого рода советы. Сказано это было таким ледяным тоном, что мне сразу стало ясно: отца заявление Калинина не на шутку задело. Насколько мне было известно, он вкладывал немало сил в развитие комбината, который Олег Иванович выкупил и вернул к жизни где-то в начале нулевых. Это был совсем маленький заводик, но совместными усилиями двух предприимчивых друзей, к настоящему времени вырос до внушительного предприятия, не самого значительного в пределах страны, но очень важного для Подольска. Комбинат удовлетворял потребности многих сфер промышленности в Подмосковье и обеспечивал работой, наверное, четверть городского населения. Но, сколько бы отец ни старался, завод все равно принадлежал Калинину, о чем он так некстати ему напомнил. — Нам не хватило средств, — продолжал тем временем папа, возвращая себе невозмутимый вид. — Олегу пришлось обратиться к серьезным людям в столице, влезть в долги. На сегодняшний день ситуация складывается не самым лучшим образом. Работа не выполнена и наполовину, сотрудникам платить нечем, заказчики торопят, с другой стороны напирают кредиторы, а вдобавок комбинату грозит налоговая проверка. А ты, вероятно, понимаешь, — отец понизил голос до шелестящего шепота, — что бухгалтерия у Олега Ивановича далеко не прозрачная… Так что и до столичной прокуратуры дело дойдет. Он внимательно смотрел на меня глазами-пуговками, ожидая, видимо, какой-то реакции, но тема комбината не была мне близка, и я как-то особо не прониклась его проблемами. Ну попали Калинины, это ясно, но в свете последних событий мне было их совсем не жаль. Так что на языке у меня крутился один-единственный вопрос: при чем тут я? Видимо, недоумение ясно читалось в моем взгляде, потому что отец вздохнул, откинулся на спинку кресла, и с минуту молчал, задумчиво пожёвывая нижнюю губу. Я тоже молчала, старательно пытаясь подавить подступающую зевоту: мне уже было откровенно скучно. Поэтому я стала думать о предстоящих экзаменах и о том, успею ли я выучить за пять дней оставшиеся билеты, тем более что в выходные одногруппники позвали меня в кино на новую комедию… — Я могу помочь с долгами, — сказал, наконец, папа. — Но Олег уперся, как… — он выразительно покашлял, утопив в этом «кхе-кхе» нелицеприятное определение. — В общем, мы слегка повздорили, и теперь он не подпускает меня к делам комбината. Ну, если совсем не подпускает, значит, «не слегка». — Сам Калинин уехал улаживать дела в Москве, передав управление доверенным лицам. Колюне, начальникам цехов и сыну. Насколько мне известно, Стас через пару недель тоже отправится в поездку, прихватив с собой кое-какие документы. — Отец взял паузу, выжидающе глядя на меня, и я напряглась, поняв, что он, наконец, ведет к главному. — Как я уже говорил, я могу помочь с кредиторами, выплатив часть долгов. Но для этого в тех документах, которые увезет с собой младший Калинин, не должно быть моего имени. Совсем. — Почему? — задала глупый вопрос я. — Потому что, — тяжело вздохнул отец. — Если налоговая их потопит, они не должны утянуть меня за собой. Иначе — конец всему. Я не совсем понимала, о чем он говорит, но смутно чувствовала опасность. Меня охватили подозрения, что у отца тоже есть свои секреты, и развязав один узел, госконтора потянет за другие ниточки, найдя нечто такое, что совсем не должно быть обнаружено. Об этом было неприятно думать. — Наш прокурор и так постоянно под меня копает, — недовольно нахмурился отец. — Не хотелось бы давать ему лишних поводов. Мой слух почему-то уцепился за это слово — прокурор, уловив что-то внезапно важное. Прокурор, прокурорский сынок… Кисляк, точно. Отец Андрея Кисляка. — Теперь ты понимаешь, что все очень серьезно? — спросил отец. — Понимаю, — кивнула я. — Поэтому мне и нужна твоя помощь, — он взглянул мне прямо в глаза. — Мне нужно, чтобы ты сблизилась со Стасом. Две недели спустя Солнышко-моё-Дима ждал меня в сквере Поколений, около фонтана, и вправду весь сиял: счастливая улыбка озарила его лицо, когда я приблизилась и опустилась на скамейку рядом. В наших отношениях все было по-прежнему. Если в больнице мне не почудилось, и на младшего Щукина вправду нашло какое-то наваждение, то он справился с ним сам, не втягивая меня в ненужные объяснения, и я была очень ему за это благодарна. А впрочем, может мне, действительно, только показалось… — Я в «Медведи» вернулся, — сообщил он мне причину своего лучистого настроения. — Вот как? — удивилась я и обрадовалась тут же, по-приятельски обняла его, поздравляя. — Как же так получилось? — Просто повезло, наверное, — пожал он плечами. — «Химик» против «Медведей» играл, а я… В калитке стоял и думал, ну как же так, как я смогу против своих, против тех, с кем я с детства на коньки становился, кто мне друзьями до сих пор остается… — Он говорил быстро и сбивчиво, пытаясь объяснить весь сумбур своих чувств, которые испытал на том матче, но я и так его понимала. — Не смог я, в общем. Ушел со льда в самом начале первого периода. А Макеев потом с Жарским говорил, долго. И со мной тоже. Короче, я теперь снова дома. Это было просто потрясающая новость. Наверное, самая лучшая за последние месяцы. — С Егором я тоже помирился, вроде как, — виновато опуская глаза, добавил он, будто опасался, что я уличу его в предательстве. Но я совсем не собиралась этого делать. Только протянула руку и ободряюще похлопала по плечу. — Я рада, что вы снова в одной команде. — Правда? — поднимая взгляд, снова улыбнулся он той самой улыбкой, от которой у меня мгновенно потеплело на сердце. — Спасибо. А мне было так важно знать, что у него все хорошо. Что у них у всех все хорошо: и у Димы, и у Егора, и у Антона с Олей. Это успокаивало и помогало мне провести границу между ними и собой. Потому что у меня все было совсем не так, и уже две недели я жила будто в какой-то туманной мгле, лишь изредка выныривая на поверхность — вот как сейчас, в тепло и свет. А еще хуже было то, что эта мгла, и еще что-то страшное, черное, вползало в меня, разрасталось внутри, стирая все другое, будто ластиком, и я молча принимала это, позволяла этому случиться. Наверное, потому что была слишком слаба, чтобы сопротивляться, а может быть, это было во мне, в самой моей сердцевине. Играя свою новую роль, я успела запутаться. И только рядом с Димой почувствовала себя прежней. — У тебя все нормально? — спросил он, пристально меня разглядывая. — Да, — улыбнулась я, избавляясь от неприятных мыслей. — Все просто отлично. Две недели назад — Как это — сблизиться? — меня подбросило в кресле. — В каком смысле? — В прямом, — заявил отец. — Ты будешь с ним встречаться. — Что-о? — взвыла я, соскакивая с места и нервно меряя шагами кабинет. — Зачем? — Мне нужно, чтобы он немного отвлекся, — нехотя пояснил папа. — Впрочем, это неважно. Просто перетяни его внимание на себя. Проводи с ним больше времени. — Как ты себе это представляешь? — изумилась я. — Да меня тошнит от него! — Я и не прошу его любить. Просто перетерпи, — спокойно ответил отец. — Не собираюсь я ничего терпеть! — возмутилась я, направляясь к выходу из кабинета. — Ну знаешь, это… Это вообще! Как ты можешь мне такое предлагать! — Я тебя не отпускал, — сказал мне в спину отец таким тоном, что затылок стянуло колкими мурашками, а тело сковало оцепенением, и я застыла на месте. Да, он умел так говорить, мой отец. Я медленно повернулась, и раскаленные угли его глаз больно обожгли лицо. — Ты не понимаешь, София, — тихо, но угрожающе произнес он, выходя из-за стола. — Ситуация такова, что я… Что мы можем потерять все. Ты хочешь, чтобы в твоей жизни начался настоящий кошмар? — Он медленно приближался, и я думала о том, что кошмар уже начался, прямо сейчас. — Я не прошу тебя делать ничего дурного. Не прошу переходить грань. Просто будь с ним немного поласковее. Это ненадолго. Я прикрыла глаза, переводя дыхание, чувствуя, как меня бросает то в жар, то в холод. В горле пересохло, и я хрипло выдавила: — Мы с Калининым не ладим. Совсем. — Значит, сделай так, чтобы снова ладили! — раздраженно выдохнул он. Напряженное, распаленное сознание выстрелило гневом: — Да откуда тебе знать, что у меня получится? Что он на меня поведется? Ты думаешь, он совсем идиот? Он спокойно выдержал мой напор и невозмутимо сказал: — Он не идиот. Но ты ему нужна, в этом можешь не сомневаться. Я горько усмехнулась и без сил рухнула обратно в кресло. Нужна… Так нужна, что он даже не извинился после того, что устроил в Ледовом. Не пришел в больницу, не интересовался моим здоровьем через знакомых. Просто отомстил, потешил свое самолюбие, и успокоился. Гад, какой же он гад. Ненавижу! Если Калинины погрязнут в проблемах и долгах, я буду только рада. И нечего отцу им помогать. И тогда я почувствовала это. Нехорошая, черная злость растекалась внутри, завладевала мной. И было так заманчиво поддаться ее чарам, раствориться в ней. Ненадолго, хотя бы на чуть-чуть, чтобы успокоить это зудящее ощущение несправедливости, разъедающее душу. Но чем я тогда буду отличаться от Стаса? — Ты и вправду этого хочешь? — Тихо спросил отец, и я подняла на него вопросительный взгляд. — Проверок, посторонних людей в нашем доме, ареста имущества? Пока они разберутся, что к чему, я тоже буду под подозрением. Ты этого хочешь? — Нет. — Прошептала я одними губами, когда в воспаленном мозгу вместе с толчками крови билась одна и та же мысль: почему, почему, почему. Почему он так боится? Неужели он сделал что-то такое, за что его могут привлечь по всей строгости? И что же натворили Калинины? — Папа, ты плохой человек? Этот вопрос возникал в моей голове не в первый раз. Конечно же, я знала, что отец не самый «положительный герой» в этой жизни, хотя раньше он и был совсем другим. Бизнес, бесконечная гонка, деньги — все это ожесточило его, практически уничтожив в нем доброту, сострадание и чувство меры. И я понимала: за помощью Калининым стоит желание обезопасить в первую очередь себя. Да, все это я понимала. Но был ли он по-настоящему плохим человеком, переступил ли он ту черту, из-за которой уже не вернуться? Слова, прозвучавшие в полной тишине, казалось, оглушили его. Он замер посреди кабинета и как-то растерянно моргал глазами. Наконец, его рот дернулся, искривившись в болезненной гримасе, и он ответил: — Нет, дочь. Не плохой. Но иногда бизнес требует решительных мер. Это как игра, в которой нельзя спасовать. И теперь ты в этой игре. Две недели спустя Протяжное требовательное «бип-бип» влетело в распахнутое окно моей комнаты вместе с порывом ветра. Я спустилась вниз. Родители отдыхали в гостиной. Мама, надев тонкие изящные очки в золотистой оправе, читала книгу, отец, прислонившись головой к спинке дивана, кажется, дремал, сложив на груди руки. Однако, едва я вошла, он открыл глаза и вопросительно на меня посмотрел. Мама тоже повернулась. — Куда-то собираешься? — поинтересовалась она, оценивающе рассматривая мой наряд. На мне было черное платье-трапеция из шифона. Простое, лишенное всяких изысков. Волосы были свободно распущены по плечам. — За мной Стас приехал, мы немного погуляем. — Да? — удивилась мама и тут же одобрительно качнула головой. — Хорошо. Отец уперся взглядом мне в лицо, и я машинально облизнула пересохшие губы. «Да помню я, помню! — хотелось прокричать мне. — «Помню про твои чертовы документы!». И хотя я промолчала, он, кажется, все-таки понял. Кивнул едва заметно и вернулся к вечерней дреме, потеряв ко мне всяческий интерес. Высоко в небе стояла луна. Солнце только-только нырнуло за горизонт, и последние лучи разливались по облакам розоватым клубничным сиропом, а нетерпеливая хозяйка ночи, белая, круглобокая, уже набирала неясный призрачный свет. Полнолуние — время оборотней, подумалось мне. Я ведь тоже, в своем роде, оборотень. И это моя последняя ночь. Я остановилась перед калиткой, закрыла на секунду глаза и вдохнула побольше воздуха… … а в следующее мгновение легкокрылой черной бабочкой выпорхнула за ворота и дернула ручку дверцы внушительного калининского джипа. — Привет! — Стас улыбнулся, сверкнув белоснежными клыками. Я молча устроилась на сиденье и, обеими руками взявшись за ворот его летней рубашки, притянула к себе, горячо и настойчиво вжимаясь в губы. — Полегче, детка, — усмехнулся он, польщенный и довольный, отвечая на поцелуй. Спустя всего несколько секунд, я отстранилась и демонстративно надулась. — Почему ты так долго? — Прости, Софа. Были дела, — виновато пожал он плечами и завел мотор. — К сожалению, тебе придется еще некоторое время поскучать без меня, — добавил он. — Это еще почему? — спросила я, невесомо погладив его пальцы, сжимавшие рычаг переключения передач. — Мне нужно уехать в Москву. Отец ждет меня там. — И надолго? — Думаю, на несколько дней. Ну что, в кино, как договаривались? Я пожала плечами, небрежно забрасывая на заднее сиденье сумку-шоппер. — Можно и не в кино. Тем более, если это наш последний вечер перед разлукой. — Я сделала многозначительную паузу, после чего нерешительно добавила: — Можно просто где-нибудь погулять… Стас, смотревший на дорогу, задумчиво скосил на меня глаза. — Можно и погулять… Мы мчались по направлению к центру города. День догорал, а вместе с ним сгорала и я. После поцелуев, прикосновений Калинина мне всегда хотелось помыться. Кожа под его пальцами будто покрывалась ожогами, я чувствовала себя больной и грязной, и было ужасно, просто невыносимо гадко. Мест для прогулок в нашем городе было не так уж много, поэтому вскоре Стас остановил машину на парковке перед главной городской площадью, над которой возвышалась башня с часами, в народе зовущаяся «Биг-Беном». Мы прошлись мимо аккуратно подстриженных газонов и цветущих петуниями клумб, прогулялись вокруг фонтана, разговаривая о чем-то пустом и старательно делая вид, что это именно то, что нам сейчас нужно. Я ежилась от холодка, пронизывающего кожу, неприятного, инфернального. Вчера утром мы сидели здесь с Димой, — вот прямо на этой скамеечке, — я ускорила шаг, намеренно оставляя ее позади, и тогда была настоящая жизнь, живая и теплая, а не вот это вот все притворное безумие. В сгущающихся сумерках я смотрела на Калинина и все пыталась разглядеть в нем признаки беспокойства или хотя бы волнения. Проблемы комбината никак не могли обойти его стороной, тем более что завтра ему предстояла непростая поездка, которая, если верить моему отцу, могла предрешить исход всего дела. Но Стас либо был настолько беспечен, что не вникал в суть происходящего, либо Олег Иванович не все ему рассказывал, — парень вообще не касался в разговоре со мной этих тем, и его лицо не выражало той задумчивости, которой подвержен человек накануне важного события. Он смотрел ласково, говорил сладко, и казалось, по-настоящему его сейчас заботило только то, как затащить меня в свою постель. Наконец, совсем стемнело. Площадь почти опустела: здесь прогуливались только такие же, как наша, парочки, которым не было до нас никакого дела. В небе висела уже налившаяся ярко-желтым спелая луна, в центре площади вспыхнул прожекторами «Биг-Бен». Стас утянул меня на край площади, к живой изгороди, куда почти не добирался свет фонарей. Нетерпеливо стиснул меня в объятиях. Его губы коснулись шеи, цепочкой мелких поцелуев спустились вниз, к вырезу платья. Я беспомощно цеплялась пальцами за его плечи, не зная, оттолкнуть его или обнять еще крепче, почти задыхалась от этой ласки, от мучающих меня противоречий, пока он не шепнул так ожидаемо и все же внезапно: — Поехали ко мне. Я выпуталась из его рук, улыбнулась лукаво и покачала головой: нет. Калинин разочарованно выдохнул, снова сминая в своих ладонях мою талию. Наклонился, проводя носом по щеке, убрал пальцами упавшие мне на лицо локоны. Оказывается, он умел быть нежным, когда того требовала ситуация. — Поехали, — повторил он уже куда более настойчиво, прихватывая губами мочку моего уха. — Софа, я не знаю, сколько продлится поездка. И хочу провести эту ночь с тобой. Мне нужно было отказаться. Все внутри меня вопило о том, что не надо с ним ехать, что это большая, огромная ошибка, о которой я буду жалеть еще очень-очень долго. Но сумка-шоппер все еще лежала на заднем сиденье машины, пряча в своих недрах тонкую синюю папку с документами. Три дня назад — Пап, это же бред. — Голос дрожал на высокой ноте. Я стояла в дверях кабинета, готовая вот-вот покинуть его. — Ты что, фильмов пересмотрел? Кино отец не любил, а мыльно-детективных сериалов терпеть не мог, но то, что он предлагал мне сделать, было как будто подсмотрено в одном из них и не имело никакой связью с реальностью. По крайней мере, с той реальностью, в которой я прежде существовала. — Это моя последняя просьба. — Он обошел меня, заставляя отступить вглубь комнаты, и аккуратно, тихо, чтобы не скрипеть, прикрыл двери. Было раннее утро, — мама еще спала. — Если ты не поняла, я повторю: Калинин везет в Москву очень важные документы, и в них не должно быть моего имени. — Но можно ведь как-то по-другому? — слабо спросила я, все еще до конца не веря в правдивость происходящего. — У тебя же есть какие-то связи, нужные люди в городе… — Поверь мне, я уже пробовал. Все пробовал. И кое-что узнал. Не хотел тебе говорить, но Калинины хотят меня подставить. И если у них это получится, то вся вина за происходящее ляжет на мои плечи. Я не могу доверять никому, кроме тебя. Он подошел к сейфу, набрал нужный код. Растерянно следя за ним взглядом, я видела последовательность цифр, которую он вводил, но она тут же вылетела из моей головы. Через минуту отец извлек из темноты хранилища тонкую папку и протянул ее мне. — Здесь идентичные документы. Подлинники, заверенные нотариально. Станислав не заметит подмены. Бери. Я отшатнулась. Не верю, не верю, не верю… — Бери, говорю! — Я не смогу. Я не буду этого делать! Ты понимаешь, что он… — мой голос дрогнул, и я размазала по щекам соленые слезы. — Он же может… — Не может, — отрезал отец. — Ты слишком нужна ему, чтобы он позволил себе лишнего. К тому же, я тебя подстрахую. — Как?! — Я еще подумаю об этом. — Нет, пожалуйста! Я не буду этого делать, не буду… — отчаянно забормотала я, беспомощно оседая на пол под его пристальным взглядом. — Я же помог тебе с этим твоим… экономистом, — донеслось сверху, как последний аргумент, и я застыла. Это прозвучало, как выстрел в спину. Никогда, никогда, ни в каком страшном сне мне не могло присниться, что мой отец потребует плату за то, что защитил честь дочери. А потом отдаст ее на поругание. Но это был не сон, это происходило в реальности, только не в той, к которой я привыкла. Ее границы размывались, и сквозь них проступало что-то совершенно иное. И это было выше моих сил. Я встала с пола и забрала папку. — София, ты преувеличиваешь масштабы трагедии, — устало, но довольно, как победитель, одержавший верх в сложном поединке, сказал отец. — Напридумывала себе, наверное, черт знает чего. Просто возьми документы. Помни: это ради нашей семьи. — Ради нашей семьи… — эхом повторила я, как мантру. Три дня спустя Казалось, его руки были везде. Пальцы путались в волосах, оглаживали плечи, сжимали грудь под легкой тканью платья. Я сидела у него на коленях и отвечала на поцелуи, чувствуя, как тело сотрясает крупная дрожь. Наверное, это было похоже на возбуждение и обычную девичью неловкость, — скорее всего он так и думал, в перерывах между поцелуями шепча что-то успокаивающее, приторное, и не догадывался, что меня колотит от отвращения, будто на мясорубке перекручивает со всеми внутренностями. Я вот-вот готова была потерять сознание, сорваться в мрачную бездну, и лишь тонкий тросик доверия к отцу удерживал меня на весу. Это ради нашей семьи. — Какая же ты сладкая, — мурлыкнул Стас, и к горлу подкатила тошнота. Он уложил меня на диван, навис сверху. Рука поднималась по бедру, задирая платье. В тусклом свете глядящих в окно фонарей я увидела его глаза: зрачок сливался с радужкой в сплошное черное марево. А лицо… лицо выражало крайнюю степень удовлетворения. Ему нравилось то, что я распластана перед ним — неприступная, ускользающая, — наконец в его полной власти. Он наслаждался своей маленькой победой. Захотелось лягнуть его коленом в живот. Не теряя времени даром, он приступил к решительным действиям. Расстегнул брюки, продолжая неотрывно смотреть на меня. Аккуратно сложил их у дивана и опять лег рядом, уже привычным жестом запуская руку под платье. А я вспоминала наш танец памятным зимним вечером, и холл в Ледовом, и среднюю школу — все, за что так его ненавидела. Злость придавала сил. Его губы ласкали мою шею, тогда как ловкие пальцы уже схватились за резинку моих трусиков и потянули их вниз. — Ста-а-с. — Мои руки уперлись ему в грудь, не отталкивая, просто заставляя приподняться. — Что? — рвано выдохнул он. — Стас, я так не могу, — теперь я оттолкнула его решительней и села на диване, отвернувшись в сторону. — Софа, ты с ума сошла? — обескураженно спросил он, садясь вслед за мной, и нерешительно тронул меня за плечо. — Что ты не можешь? — Этого… — пролепетала я и уронила лицо в ладони. — Так не могу… — Почему? — Не знаю… Я… У меня только один мужчина был, тот самый, понимаешь? И воспоминания сейчас… Мне так стыдно. Я хочу тебя, очень, но так — не могу. — А как можешь? — в повисшей тишине послышался отчетливый скрип зубов. Я убрала руки от лица и тихо спросила: — У тебя выпить есть? Для смелости. Он фыркнул по-лошадиному, обдав меня капельками слюны, и пробормотав: «Детский сад — штаны на лямках», вышел на кухню. Спустя пару минут вернулся с початой бутылкой коньяка и парой стопок. — Пить одной неприлично. — Я не пью коньяк. — Забравшись с ногами на диван и обняв свои колени, сообщила я. — Извини, больше ничего нет, — раздраженно развел руками парень. — Я после того отравления боюсь принимать крепкий алкоголь, — призналась я. — Не хочу, чтобы история повторилась. Стас посмотрел на меня, как на… Строго посмотрел и слегка даже уничижительно. — Может, я лучше домой пойду? — робко предложила я, примирительно тронув его за плечо. — Отвезешь? — Как это — домой? — изумился он. — Подожди… У меня магазин через дорогу. Что тебе купить? — Пива… темного. — Ладно. Я сейчас. Он пошебуршился в коридоре, надевая обувь, звякнул ключами, и, наконец, вышел из квартиры, заперев меня в ней снаружи. Я встала, поправила платье и осторожно, с краешку, чтобы не видно было из-за невесомой полупрозрачной занавески, выглянула в окно. Дождалась, когда он выйдет из подъезда, и уже тогда принялась за поиски. О чемодан я споткнулась еще в прихожей, когда мы ввалились в квартиру, не расцепляя объятий и целуясь на каждом шагу. Он был маленький, очень аккуратный, и вмещал в себя пару рубашек, брюки и запасное белье. В боковом кармане обнаружились зубная щетка и принадлежности для ухода за собой. В общем, чемодан был собран по-мужски аскетично, и нужных документов не содержал. Это все было похоже на расхожий, клишированный киношный прием. В фильмах героини, занимаясь подобными вещами, действовали четко и уверенно. У меня же тряслись руки, когда я застегивала замок на чемодане и ставила его в прежнее положение. Внутри что-то переворачивалось от страха. Вздыхая и спотыкаясь, я побрела обратно в гостиную, раздумывая, где Стас может держать такие важные документы. Квартира у Калинина была небольшая, однокомнатная, зато с самым современным ремонтом. Минимализм в скандинавском стиле, из мебели — только диван, тумбочка под телевизор, журнальный столик и шкаф. Постеры с изображением графического заката на стенах, мягкий белый ковер на полу, — вот и все, что составляло обстановку его холостяцкого жилища. Я еще раз обвела взглядом комнату и вернулась к шкафу. В самом деле, не хранит же он ценные бумаги на кухне или в ванной? С усиливающейся тревогой я распахнула створки шкафа. На полках были белье и футболки, а на штанге висели рубашки и костюмы. На самой первой вешалке нашелся тщательно выглаженный черный пиджак, под ним — черная рубашка, — наверняка, для предстоящей деловой встречи. И ничего, кроме одежды. В тот самый момент, когда я уже отчаялась что-либо найти и смирилась с тем, что вся «спецоперация» оказалась пустышкой, взгляд соскользнул вниз, и я увидела стоящий у задней стенки кожаный портфель. Дыхание перехватило. Быстро оглянувшись на дверь и убедившись, что Стас еще не вернулся, я открыла портфель и извлекла на свет тоненькую синюю папку с документами. Пару секунд я просто смотрела на нее, пытаясь понять, как отец догадался найти точно такую же, а потом спохватилась и подменила папки, упрятав оригинал в свою бездонную сумку. Еще несколько секунд ушло на то, чтобы вернуть все на места и усесться на диван как ни в чем не бывало. Хотя я все же решила кое-что изменить: нашла пульт и включила телевизор. На музыкальном канале транслировали какие-то старые песни о главном. На сцене огромного спорткомплекса молодой симпатичный рокер в черной принтованной майке экзальтированно терзал электрогитару. Перережет руки самый острый ветер, Хорошо, что сразу, тихо и не больно... В замочной скважине повернулся ключ. Стас вошел, шурша пакетом, разулся, прошел в комнату. Если добровольно, значит ты довольна, Здравствуй, камикадзе... Гитарные риффы вбивались в мозг, ползли холодом по спине, приводя в мрачное исступление. Слова песни удивительным образом совпадали с настроением. Стас подвинул к дивану журнальный столик и демонстративно поставил на него бутылку. — Вот, держи. — Да, спасибо. — Я щелкнула пультом, выключая телевизор, и, обращая все свое внимание на Стаса, лучезарно улыбнулась. В душе еще теплилась надежда, что, освежившись на внеплановой прогулке, Калинин откажется от своей первоначальной идеи, и отвезет меня домой. Или я сама уеду. Он открыл бутылку и плеснул темную жидкость в заранее принесенный с кухни бокал. Налил себе коньяк. Значит, уже не отвезет. Что ж, тогда у меня будет другой транспорт… — Чин-чин? Сосуды со звоном ударились друг об дружку, Калинин с размаху опрокинул в себя алкоголь, я чуть пригубила напиток. На лице Стаса отпечаталось зудящее нетерпение. Я сделала еще глоток. — У «Медведей» матч на следующей неделе, — неожиданно сказал он. — Полуфинал. Пойдешь со мной? — Предпочитаю футбол, — покачала головой я. В сердце щемяще заныло. Стас хмыкнул, повертел в руках стопку, потом подвинулся ко мне поближе. — Для меня это важно, Софа. — Хочешь, чтобы все увидели, что я теперь с тобой? — понимающе усмехнулась я. — Чтобы он увидел, — поправил Калинин. — Хочу убедиться, что между вами больше ничего нет. — Больше ничего и нет. Ты все уничтожил. — С улыбкой сказала я и осушила бокал до дна. Калинин нахмурился. — И так будет с каждым, кто встанет у меня на пути. Ты моя, Софа. Поняла? — Да поняла-поняла, — со смехом потянулась я к нему, когда внутри все захолодело от ужаса. — Иди уже сюда. Калинин с разгону впечатался в мои губы, опрокидывая меня на диван, покрыл поцелуями лицо, шею, ключицы. Руки шарили под платьем, прищипывая кожу на бедрах. От былой нежности не осталось и следа — ее место заняла звериная страсть, самцовое желание доказать свое право на обладание. Я неверными движениями гладила его по волосам, расстегивала непослушные пуговицы рубашки. И тут, в тишине, нарушаемой лишь тихими сладострастными вздохами, раздалось оглушительное, жуткое и неприличное урчание в животе. Обычное, в общем-то, дело, если выпить на голодный желудок много жидкости. — Ой, — сказала я и спихнула с себя Калинина. — Что на этот раз? — недовольно пропыхтел он, прислушиваясь и одновременно стаскивая уже полностью расстегнутую рубашку. Я же в это время согнулась в три погибели и застонала: — Что за дрянь ты мне налил? — То, что ты просила! — уже в открытую психанул Стас, вращая глазами и бацая по столу пустой бутылкой из-под пива. — Что не так? — Ты срок годности смотрел? — я зажала рот рукой, показывая, что меня тошнит. — Стас, я сейчас! Я скрылась в туалете и согнулась над унитазом, а вслед мне полетело растерянное: — Нет, а что, надо было? Я пробыла в туалете несколько минут, и все это время он караулил под дверью, не решаясь входить, и только слушая мои постанывания и кряхтение. Я надеялась, что это отбило его охоту продолжать сексуальные игры. — Ты как? — нерешительно спросил он. — Плохо-о-о, — прорыдала я. — Живот скрутило, сильно… — Что мне сделать? — Вызывай «скорую»! Бригада «скорой помощи» приехала на удивление быстро: всего за какую-то пару минут. Будто дежурила где-то за углом. Меня осмотрели, помяли живот и сказали: — Собирайтесь. Промывание будем делать. — Я с тобой, — спохватился Калинин. — Не надо, — я уперлась ладошкой ему в грудь. — Ну что, ты будешь смотреть, как меня тошнит? Или как мне клизму будут ставить? Тебе в дорогу завтра… — Поехали, — поторопили доктора. Стас застегнул рубашку и проводил меня, все еще державшуюся за живот и охавшую, в машину. Он, вроде бы как чувствовал себя виноватым. Было неловко. — Позвони мне, как приедешь в Москву, — просила я и, слабо улыбнувшись, добавила: — И не смей мне изменять. Ты мой, понял? — Понял, — рассеянно кивнул он, и врач захлопнул дверцу. Довезли меня очень быстро, только не в больницу: выгрузили за ближайшим поворотом. Там ждала другая машина. Я открыла дверь и плюхнулась на переднее сиденье, положив на колени предусмотрительно прихваченную сумку. Перевела дух. — Принесла? — спросил отец. — Принесла. — Я открыла сумку и, достав документы, протянула ему, с трудом удержавшись, чтобы не швырнуть их прямо в его лицо. — Умница дочка, — удовлетворенно кивнул он, заводя мотор. — Поехали домой. Ехали мы молча. После пережитых волнений говорить совсем не хотелось. Во всем теле была какая-то гулкая пустота, будто бы от меня осталась одна оболочка, покрывшаяся ледяной коркой. Щелкни пальцем — и разлетится на сотню осколков… Я задала только один вопрос: — Папа, откуда ты знал, что Стас не сделает мне ничего плохого? Он пожал плечами: — Может быть, потому, что он порядочный человек? Я подавилась нервным смешком. Стас — порядочный? С каких это пор? Что-то темнит папа… А дома, как исполнение последнего желания, меня ждал подарок. На столе в моей комнате лежали два билета на самолет. В Париж.