Игра стоит свеч

Кто не мечтал побывать в Париже — самом прекрасном и романтичном городе мира? Кто не хотел подняться на Эйфелеву башню и пройтись по печально известной Гревской площади — ныне Отель-де-Виль, взглянуть хотя бы одним глазком на Мону Лизу и насладиться настоящей французской выпечкой в летнике на одной из живописных улиц? Я тоже мечтала, когда-то… Наша с мамой поездка во Францию оказалась не столько путешествием, сколько вынужденной ссылкой: я никак не могла отделаться от этого ощущения. Еще дома отец потребовал у нас сменить сим-карты и не отвечать на звонки с незнакомых номеров. Мама, привыкшая к таким причудам мужа, или просто не показывая вида, что в чем-то его подозревает, отнеслась к такой просьбе с пониманием, во мне же она поселила сильную тревогу, которую не могли растворить в себе красивые виды столицы. Вдобавок мне казалось, что и город меня не принял — я была чужачкой, инородным телом, которое он хотел вытолкнуть из себя, — это ощущение смутно преследовало меня, когда я гуляла по его улицам с бесконечной вереницей одинаково-бежевых домов, которые в конце концов начинали сливаться в одно сплошное светлое пятно. Уже в первую неделю у меня было такое чувство, что я переела бисквитных пирожных с шоколадным кремом: вроде бы и сладко, но и противно одновременно. Меня тошнило от города, а город тошнило мной. Вызывали пресыщение и достопримечательности. Каждый день мы с мамой вставали ни свет ни заря, чтобы к полудню выстоять очередь в Лувр или музей Орсе, а потом до вечера бродить там, путаясь в коридорах и залах. Если бы не мой интерес к изобразительному искусству, я бы ни за что этого не выдержала. Мама, видя мое подавленное состояние, пыталась выяснить его причину, но я не могла поделиться с ней последними событиями — отец строго-настрого запретил мне это делать. Поэтому я рассказала о Щукине. Мама, выслушав и решив меня ободрить, сказала, что в юности все чувствуется острее, но со временем забудется и отболит. Мне оставалось только согласиться с ней, для себя признавая, что еще нет — не отболело, еще свербит монотонно и мучительно, но пройдет, конечно, обязательно пройдет. Единственным, что доставляло мне удовольствие, были вечерние прогулки в одиночестве. Мама отдыхала в отеле на улице Риволи, где мы поселились, а я спускалась в метро и отправлялась на Монмартр. Выходила на станции Бланш, ужинала в «Двух мельницах», а после терялась в паутине улиц. Иногда поднималась к Сакре-Кёр и смотрела на Париж с высоты птичьего полета, позволяя себе хотя бы в эти минуты побыть свободной ото всех тревог, и в глубине души надеясь, что поселившаяся во мне мгла сгинет, наконец, растает без следа. Во Франции мы пробыли до конца июня. А вернувшись домой, не могли не увидеть сюжет, который транслировали новостные каналы: подольский металлургический комбинат приостановил работу, все счета его владельца арестованы, а сам Калинин Олег Иванович исчез в неизвестном направлении… После этих известий мама заперлась с отцом в кабинете, и они что-то долго обсуждали на повышенных тонах, после чего мама вылетела оттуда с покрасневшими глазами, и все мои попытки расспросить ее о произошедшем не увенчались успехом. Когда же я потребовала объяснений у отца, он смотрел мимо меня и сказал, что это больше не мое дело. На вопросы о Станиславе он тоже молчал, лишь однажды обмолвился, что отпрыск Калинина давно уехал из города и больше не возвращался. И хотя впредь мы эту тему не обсуждали, напряжение в нашей семье только нарастало. Отец почти не появлялся дома, а мама была задумчива и много спала, вероятно, снова принимала таблетки. А я, оставшись без учебы и работы, предоставленная сама себе, изнывала от безделья и смутного страха. Я не понимала, что происходит и не знала, чего ожидать, а единственный человек, который мог бы объяснить, делал вид, что все идет по плану. Но я-то знала, что это не так. *** Старую сим-карту отец мне так и не вернул. Хорошо, что самые важные номера были сохранены в памяти телефона. На третий день после возвращения в Подольск, я набрала номер Оли. Мне хотелось встретиться с ней и погулять в центре, или хотя бы пройтись по магазинам, — находиться все время дома было уже невыносимо. Я надеялась, что она выделит мне хоть полчаса из занятого Антиповым времени. — София?! — узнав мой голос, удивилась подруга. — Где ты была? Я столько раз тебе звонила. — Мы с мамой были в Париже, я тебе после расскажу. Мы можем увидеться? — Только сегодня. Завтра я уезжаю в Воскресенск, — отозвалась Оля и совсем тихо добавила: — Насовсем. — Как это — насовсем? А учеба? И работа? Да и как же Антипов тебя отпустит? — А он уже, — сказала она. — Уже отпустил. Мы расстались. — Как?! — Да вот так. Заедешь за мной? Договорившись о времени встречи, мы попрощались, но я еще долго не выпускала телефон из рук, пытаясь осознать то, что сказала мне подруга. В голове не укладывалось, что они разошлись. Эти двое были неразлучны, и Антон всегда смотрел на Олю с таким восторгом и обожанием, а она лучилась от счастья рядом с ним. Как же так получилось, что они решили расстаться? *** — А мы ничего не решали. Он просто меня бросил. — Оля методично размешивала свой латте маленькой ложечкой, не замечая, как брызги пенки летят в разные стороны, оседая на скатерти маленькими тающими облачками. — Просто прислал этого дурацкого медведя с запиской. Она не плакала, — слез уже не осталось за все эти дни, — но взгляд ее глаз, двух пересохших колодцев, с залегшей на самом донышке смиренной печалью, пробирал меня до глубины души. Сразу нахлынули тоска, разочарование и навалившееся вдруг одиночество — ее и мое сразу, потому что чувства отвергнутых женщин едины в своей сути, какие бы обстоятельства к этому не привели, и то, что еще не отболело, напомнило о себе еще острее, еще отчаяннее. — Давай я с ним поговорю? — Если я знала, почему не сложилась моя личная жизнь, то Оля не понимала, что побудило Антона принять такое решение, и думала, что причина может быть в ней, и это ложилось на ее плечи грузом хоть и не ясной до конца, но вполне ощутимой вины. А мне казалось, что произошло какое-то недоразумение, потому что ну не может быть, чтобы два любящих друг друга человека разошлись просто так, без ссор и выяснения отношений. — Вряд ли это что-то изменит, — она пожала плечами. — Это же Антипов… Антипов… В том-то все и дело. Никогда не знаешь, что у этого человека на уме. Может, его во время тренировки так головой приложило, что мозги напрочь вышибло? Следующим утром я провожала Олю в Воскресенск. Она обещала приезжать: перевелась на заочное в своем университете, а вот с работы в клубе уволилась, и «Медведи» остались без пресс-секретаря. Но я тешила себя надеждой, что это все ненадолго, и, вообще, не по-настоящему: вот поговорю с Антоном, выясню, в чем дело, и попробую помирить этих двоих, а потом все и вернется на круги своя. Я стояла на перроне, а Оля махала мне из окна, пока электричка не набрала ход. И только когда поезд скрылся за поворотом, я побрела через вокзал, ощущая внутри гнетущую пустоту. *** После Олиного отъезда стало совсем тоскливо, и два дня спустя я набирала номер Димы, твердя самой себе, что вот у него-то, конечно, точно все хорошо, ведь Щукин, наконец, помирился с братом, вернулся в свою команду и окончил школу с золотой медалью, а сейчас, наверное, готовится к поступлению в физкультурный институт. Я очень по нему скучала, и теперь, слушая длинные гудки, нетерпеливо ждала разговора. Дима, однако, отвечать не спешил, и я уже было подумала, что он занят, и собиралась прервать связь, как в последнюю секунду в трубке послышалось: — Алло? Кровь прилила к щекам, и сердце предательски затрепетало. Я прижала телефон к уху, не решаясь ни сказать ничего, ни отключиться, мечтая только еще раз услышать такой родной и любимый голос. — Алло? — требовательно повторил Егор. — Вас не слышно. Прошло несколько мучительно долгих секунд борьбы гордости с трусливым желанием бросить трубку, прежде чем я смогла сказать: — Я могу услышать Диму? Теперь молчание повисло на другом конце провода. Казалось, мне передавались эмоции Егора: узнавание, удивление, непонимание, раздражение… Мгла, сотканная из черного тумана, всполохи молний в самой ее сердцевине… — Он в душе, — наконец, ответил Щукин. — Ладно, я позже перезвоню. — Подожди, — вдруг торопливо сказал Егор, вырывая из моей груди непроизвольный вздох. — Мы можем поговорить? — Поговорить? — растерялась я, чувствуя, как во мне зажигается надежда — маленьким дрожащим свечным огоньком. О чем он хочет говорить со мной? О нас? Может ли быть, что он думал все это время о том, что между нами произошло, и принял верное решение? Может ли быть, что… — Это касается Димы. — Да. — Резкий порыв ветра потушил несмелое пламя. — Конечно. *** Самой большой странностью из всей череды плохо поддающихся объяснению событий последних дней было то, что Щукин пригласил меня в гости, и это наводило меня на мысли о том, что или разговор, и вправду, предстоит серьезный, или Егор сошел с ума. Да и я, видимо, растеряла последние остатки здравого смысла, раз это приглашение приняла. Теперь передо мной стояла извечная неразрешимая женская проблема: что надеть, так как цель моего визита к Щукиным была весьма туманна. Я уже полчаса выгребала из гардероба наряды и все примеряла, примеряла… Но один комплект показался мне скучным, другой — слишком откровенным, третий не подходил по погоде. После всех мучений, осознав, наконец, что суетливым перебиранием вещей я попросту маскирую страх перед встречей, я села посреди вороха одинаково черно-белых тряпок и закрыла лицо руками. В голове снова все смешалось, а внутреннее чутье подсказывало, что перед Егором я буду вести себя по-идиотски, мне всерьез хотелось спасовать и никуда не идти, и я бы с удовольствием поддалась этому порыву, если бы только речь не шла о Диме. Направляясь к Щукиным, я перебирала в голове все возможные варианты того, что могло произойти, и мысли были не радостные. Я даже подумала, что Егор попросту хочет попросить меня больше не общаться с Младшим, чтобы в их семье больше не осталось для меня места, и даже самое мимолетное упоминание о Софии Пахомовой не касалось нежных капитанских ушей. Но это, конечно, было бы для меня уже слишком. Еще я представляла, что разговор о Диме — лишь предлог для встречи, а на самом деле Щука хочет поговорить о нас: вдруг у него в голове все, наконец, встало на свои места, и он осознал, что ему не в чем меня обвинять? Если только он еще не знает про Калинина… В подъезд я заходила в полном смятении. Ноги отказывались идти. Но у меня все же нашлись силы на то, чтобы подняться на нужный этаж. А спустя несколько минут я пришла в полное замешательство, потому что дверь мне открыл совершенно чужой Егор Щукин. *** — Чай? Кофе? — капитан старательно изображал гостеприимного хозяина, в то время как во мне остывала кровь, и я чувствовала, что покрываюсь тонкими иголочками инея. — Чай. — Чтобы хоть немного согреться. Я заметила это отчуждение с первых секунд — по взгляду, по голосу, и это было в тысячу раз хуже, чем если бы Егор до сих пор сердился на меня или испытывал другие чувства, вроде презрения и отвращения. Но он ничего не чувствовал, он будто бы выбросил меня из своих мыслей, как ненужную вещь, и это ударило сильнее, чем когда-либо. Мне нужно было время, чтобы свыкнуться с этим, но мне не дали ни минуты. Егор поставил передо мной дымящуюся чашку, а сам сел напротив и сразу перешел к делу. — София, ты, наверное, удивлена, что я попросил тебя приехать, да и сам, честно говоря, не ожидал, что так получится, и если бы я не знал, как Димон к тебе относится, то не стал бы обращаться за помощью. Но меня он даже слушать не хочет. Возможно, у тебя получится до него достучаться. — Что случилось? — Было заметно, что Егор волнуется за брата, и его беспокойство тут же передалось мне. — Ты, наверное, в курсе, что он собирался поступать в институт физкультуры? — продолжал Щукин. — Он решил пройти медкомиссию чуть раньше, и все было хорошо, пока кардиолог не обнаружил у него серьезную проблему с сердцем. — Какую проблему? — Я не помню названия заболевания, — смешавшись, признался Егор. — И главное, он никому ничего не сказал! Потом ему стало плохо прямо во время матча, он потерял сознание, но быстро пришел в себя. И я бы до сих пор ничего не знал, если бы его врач не пришел к нам домой и все не рассказал. Диме больше нельзя играть в хоккей. Если у него не будет физических нагрузок, то ему ничего не грозит. В противном случае может дойти до летального исхода. Я слышал, с тобой случилось нечто подобное… — тут он смущенно потупил взгляд. — И я подумал, что ты сможешь его образумить. Меня он слушать не хочет. — Со мной ничего особенного не случилось, — отчеканила я. — Вспомни, пожалуйста, какой диагноз поставили Диме. — Да не знаю я! — в отчаянии воскликнул Егор. — Миопатия какая-то, гипер… Что-то вроде этого. Но главное, что его это совершенно не пугает, он хочет продолжать играть в хоккей! Я медленно пыталась анализировать слова Щукина. По всему выходило, что у Димы была гипертрофическая кардиомиопатия, так называемая болезнь «спортивного сердца», когда именно физические нагрузки усугубляют течение болезни. Нам об этом на лекции рассказывали. А запустить процесс может любое инфекционное заболевание, к примеру, грипп, которым оба Щукина переболели еще зимой. — Он сказал, чтобы я оставил его в покое, — устало вздохнул Егор. — Что этого его жизнь, и только ему решать, как ее прожить. И ты когда-то говорила то же самое. Но теперь я просто не могу не вмешаться, понимаешь? У меня один-единственный брат, и я люблю его, несмотря на все наши с ним разногласия. Я подняла на Егора взгляд, и, наверное, впервые за долгое время посмотрела на него с искренним уважением, отмечая, что этот мальчишка, наконец, вырос. Он был готов спасти брата любой ценой, и для этого даже забыл обо всех обидах, зная, что здесь все средства хороши. Это вызывало одобрение и полное понимание того, зачем я здесь. — А где сам Дима? — Я попросил его сходить в супермаркет за продуктами, чтобы мы могли спокойно поговорить. Он должен вернуться с минуты на минуту. И правда, вскоре послышался характерный звук открываемой двери, а затем шорох в прихожей. И вот уже Дима вошел в кухню, держа в руках увесистый пакет, да так и застыл в проходе, увидев нас с Егором, мирно попивающих чай за одним столом. От моего взгляда не укрылось то, как стушевался брат под его взглядом, я же постаралась улыбнуться как можно мягче, и сказала: — Привет, солнце. Димка, подозревая что-то неладное, на приветствие не ответил, молча прошел в кухню, сгрузил пакет на тумбочку. Егор отодвинул свободный стул и произнес тоном, не терпящим возражений: — Садись. Младший невесело усмехнулся, но все же принял предложение, одновременно окидывая нас оценивающим взглядом. — Я так понимаю, что ты уже разболтал Софи мой маленький секрет, — проницательно заметил он. — Хотя это даже удивительно, учитывая ваши отношения. — А дело сейчас совсем не в том, какие у нас отношения, — неожиданно для себя самой решила я поддержать Егора. — Твой брат поступил правильно, все мне рассказав. Ты сам когда-нибудь собирался это сделать? — Может быть и собирался! — вспылил он. — Но ты пропала! Я не мог до тебя дозвониться! — Прости, Дим, — я ощутила больной укол совести в самое сердце. — Мне нужно было срочно уехать заграницу, я не успела никого предупредить. — Понятно, — равнодушно пожал плечами Дима, выдавая этим жестом нешуточную обиду. — Ну так что, теперь вместе будете меня лечить? — Лечить будет врач, — парировала я. — А наше дело — вразумить тебя, чтобы ты, наконец, рассказал все тренеру и спортивному врачу. — Да ты хоть понимаешь, о чем вы просите?! — Дима с размаху трахнул кулаком по столу, так что чашки подпрыгнули и жалобно звякнули. — Хоккей — это моя жизнь! И если я когда-нибудь не смогу подняться со льда, значит, так тому и быть! А вы… Если вы откроете свои рты, то… — Он горящими глазами посмотрел на Егора. — Ты мне больше не брат. А ты, ты… — Он долгое время глядел прямо в мои глаза, но так и не решился ничего сказать. Уронил голову на стол и зарылся пальцами в светлые волосы. Щука бросил на меня многозначительный взгляд и вышел из кухни, оставляя нас наедине. — Елена Константиновна в курсе? — задала я интересующий меня вопрос. На этот счет у меня было совершенно категоричное мнение: мама Димы должна знать о заболевании сына. — Нет, — ответил он, не поднимая головы. Я перевела дыхание, пытаясь осознать всю глубину человеческой глупости, и в то же время стараясь понять Диму, сопереживая ему всей душой. Я вдруг представила, что это меня навеки лишат возможности носить белый халат, и это, вправду, было жутко. Мороз продирал по коже, пока я пыталась найти нужные слова. Я знала, что должна достучаться до него, но не знала, как именно. — Я понимаю, что ты готов отдать свою жизнь за хоккей. Но если однажды ты не уйдешь со льда, что станет с твоими родными? — тихо спросила я. — С мамой, братом, которые знали, что были в силах предотвратить катастрофу, но ты не позволил им это сделать? Как они будут жить без тебя? И как буду жить я… Он сел, откинувшись на спинку стула, и тяжелым взглядом посмотрел на меня. — А ты-то что, Софи? — невесело усмехнувшись, спросил он. — Разве для тебя это что-то изменит? — Это все изменит. Ты — мой самый лучший друг. Я не хочу тебя потерять. Мои слова вызвали у Димы только смех. Но это был не простой смех, — он постепенно переходил в истерику, и, наконец, на его глазах выступили слезы, которые он старался тщетно спрятать. Я ему не позволила. Подошла, обняла за плечи, прижав к себе его голову, и долго стояла, поглаживая его по волосам, пока он пытался справиться с нахлынувшими эмоциями. — Димка, я знаю, как тебе сейчас тяжело. Но хоккей — это еще не вся жизнь. У тебя же золотая медаль, а впереди — столько всего. Весь мир сейчас открыт перед тобой. Я уверена: и Егор, и твоя мама примут любое твое решение, ведь для них главное, чтобы ты был жив и счастлив. — Почему так происходит, София? — спросил он. — Вот ты не пьешь, не куришь, ведешь здоровый образ жизни, спортом занимаешься, и вдруг — бац, — и все. Какое-то непонятное заболевание перечеркивает всю твою жизнь. Почему так несправедливо? Почему это случилось именно со мной? — Не знаю, Дим. Я уже ничего в этой жизни не понимаю. Даже про себя не знаю. Я такое натворила… — Я схватилась за голову. — Мне тоже страшно, Дим… Очень страшно. — Что случилось? — мгновенно отреагировал он, беря меня за руку. — Прости, я не могу тебе пока сказать… Знаю только, что виновата, а в чем именно… Но я разберусь, обязательно во всем разберусь, ладно? — Тебе нужна моя помощь? — спросил он. — Ты же знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать. — Знаю. А ты — на меня. И пожалуйста, займись своим здоровьем. Ты нужен своей семье. Ты нужен мне. — А ты мне. — Он приблизился и обнял меня по-настоящему, изучая мое лицо глазами сумеречного неба. — Если бы ты только знала, как… Я склонилась лбом к его плечу, всем нутром чувствуя, что не заслужила этих объятий. Рядом с ним — самым чистым и светлым человеком из всех, кого я знала, я казалась себе запачканной, недостойной, и это было тошнотворно неприятное ощущение. — Все-таки, жизнь — ужасно несправедливая штука, — выдохнул Дима мне в волосы, и я была полностью с ним согласна. *** На следующей тренировке «Медведей» Егор рассказал Василию Геннадьевичу о болезни брата, и они вместе с Димой отправились в больницу, чтобы проверить диагноз, а заодно узнать, не страдает ли Старший подобным недугом. У Димы все подтвердилось, Егора же миновала эта участь. Елене Константиновне рассказали обо всем последней. Дима говорил, что она была ужасно расстроена тем, что братья держали все в секрете от нее, и теперь винил себя за мамины слезы. Спустя неделю команда отбывала на выездные игры, и Щукин попросил меня сходить с ним, чтобы пожелать ребятам удачи и попрощаться с ними. Я знала, что в одиночку ему будет нелегко, поэтому согласилась. Мы подошли к Ледовому дворцу, возле которого хоккеисты уже грузились в большой серебристый автобус с логотипом команды на блестящих боках. Я отпустила Димину руку, легонько подтолкнув его вперед, а сама осталась стоять в стороне. Заметив товарища, «медведи» высыпали из транспорта, окружили Щукина плотным кольцом, обнимая, пожимая ему руки, ободряюще хлопая по плечам. Подошел и тренер, поблагодарил Диму за то, что он пришел. Это было трогательно и так грустно, что я не смогла сдержать слез и незаметно для всех утирала уголки глаз. Димка же держался молодцом. Потом Макеев поторопил ребят, и все вернулись в автобус, махали из окон, кричали что-то, но было уже неслышно. На улице остался только Егор. Он крепко-крепко обнял брата, говоря ему самые важные на свете слова. На секунду он встретился со мной взглядом и кивнул, благодаря за то, что пришла, за то, что не бросила. А потом и он скрылся за дверями автобуса, захлопнувшимися за ним, и только тогда Дима отвернулся в сторону крыльца, и улыбка сползла с его лица. Он тяжело и часто задышал, а в глазах была такая глубокая тоска, что мне сделалось не по себе. Я подошла и молча переплела его пальцы со своими, ожидая, когда он переживет этот момент, и не желая его торопить. Так мы дошли до моей машины, доехали до городской площади. Дима смотрел в боковое окно, я следила за дорогой. И только тогда, когда мини-купер помчался по направлению к спальному району Щукиных, парень тихо проговорил: — Я решил поступать в физико-технический институт. — В Москву? — уточнила я, и сердце отчего-то пропустило удар. — В Москву, — подтвердил Дима. — Думаешь, не выйдет? — У тебя обязательно все получится! — поддержала его я. — По-моему, это прекрасный выбор! Когда едешь? — Послезавтра, — улыбнулся он, и от этой улыбки все внутри у меня перевернулось. В ней была и печаль, и надежда, и ожидание чего-то неизбежного. — Освоюсь, подам документы, там, вроде бы, еще курсы подготовительные есть… — Буду держать за тебя кулачки, — пообещала я. — Только ты звони мне, ладно? — голос предательски дрогнул. — Не переживай, — заверил он. — Я еще успею тебе надоесть. — Никогда не надоешь, — рассмеялась я, тогда как внутри меня что-то вдруг разбилось, зазвенев пронзительно и жалобно. Я высадила Диму возле его дома, и вместе с ним вышла из машины. — Удачи тебе, Дим, — искренне сказала я. — Пусть на новом месте у тебя все сложится хорошо. Я буду по тебе скучать. — Спасибо. — Он опять посерьезнел. — София, я хочу, чтобы ты знала, что я всегда буду… — он запнулся, и пауза растянулась на несколько мучительно долгих секунд. — Я всегда буду рядом. — Я знаю, — кивнула я, чувствуя нарастающее напряжение, и потому постаралась свести все к шутке: — И только попробуй не приехать на каникулы, я тогда сама тебя найду, и мало не покажется! — Договорились, — засмеялся он. На этом я и простилась с человеком, за год ставшим мне другом, а может быть даже, намного большим, чем просто другом — по-настоящему родным человеком, о котором хотелось заботиться, и который сам был готов на многое ради меня. Но, наверное, так было правильно: Диму ждала новая жизнь, блестящее будущее, в котором не должно оставаться место сомнениям и несбывшимся мечтам. А я как раз стояла на пороге таких сомнений, и мне еще во многом нужно было разобраться. И начать я решила с того, что пугало меньше всего: с разговора с Антиповым. *** Медведи пробыли на выездных чуть больше недели. За это время я неоднократно звонила Оле, каждый раз с грустью отмечая, что подруга по-прежнему находится в депрессии. Да и самой мне было не лучше. Друзья разъехались, до учебы оставалось еще два месяца, дома творилась неразбериха. Я чувствовала себя одинокой и брошенной, а кроме того меня все время преследовал какой-то иррациональный страх. Однажды мы всей семьей (что отныне случалось редко) ужинали в столовой, фоном слушая новостной канал. Мама не поднимала взгляда от тарелки, отец вальяжно развалился на стуле, а я размышляла о том, где лучше встретиться с Антоном, чтобы он не смог от меня отвертеться, пока я все не выясню. И тут с экрана зазвучали знакомые слова, заставившие всех нас обратиться к телевизору. «Безусловно, отличной новостью для городской инфраструктуры стало то, что металлургический комбинат смог вернуться к своей основной деятельности, — вещал в камеру долговязый спецкор в узких очках. — И хотя нахождение Олега Ивановича Калинина до сих пор неизвестно, акционерам предприятия удалось вернуть к жизни часть цехов. Так, совладелец комбината, известный в городе бизнесмен Илья Романович Пахомов, утверждает, что уже к началу осени объем выпускаемой продукции может вернуться к прежним показателям». Тут камера выхватила стоящего возле главного корпуса комбината отца, за спиной которого стояла толпа рабочих с транспарантами, гласящими что-то вроде «Пахомов — наш спаситель!» и прочими подобными лозунгами. «Действительно, в последние месяцы наше предприятие переживало непростые времена, — выступил с речью отец. — Но, благодаря упорству сотрудников, которые, несмотря на все сложности и препятствия, с честью продолжали исполнять свой долг, мы выстояли и, более того, готовы увеличить объемы производства по сравнению с предыдущим годом. Думаю, что Олег Иванович может гордиться нами, и мы все с нетерпением ждем его возвращения». — Поздравляю, — ядовито сказала мама, поднимаясь из-за стола и с силой швыряя пульт об стену. — Молодец! С этими словами она вышла из столовой, раздраженно хлопнув дверью. Отец и бровью не повел, с невозмутимым видом продолжая пережевывать сочный стейк, а я пыталась переварить все увиденное и услышанное. — Значит, тебе удалось помочь Калинину? — наконец, осторожно спросила я. — Как видишь, — папа кивнул в сторону телевизора. — Вопросы с инвесторами улажены, рабочие получили свои зарплаты и даже премии, все довольны. И главное, во многом это твоя заслуга. Так-то оно так. Но это отчего-то не радовало. А еще очень настораживала реакция мамы, которая, сколько я себя помнила, всегда поддерживала отца. — Тогда где же Калинины? Почему Олег Иванович не возвращается? — Значит, так нужно, — пожал плечами отец. — Видишь ли, доченька, есть еще кое-что, о чем не принято говорить по телевизору. Но, уверяю тебя, скоро все будет хорошо, в том числе, и у Калининых. — А как же Стас? Он знает, что это все было спектаклем? — Вероятно да, — нехотя согласился отец. — Поэтому я бы советовал тебе избегать его некоторое время. Конечно, пока он не поймет, что это — для его же блага. Это немного успокаивало. *** «Медведи» провели в разъездах чуть больше недели, если верить их официальному сайту, который теперь вел либо сам спортивный директор, либо временно нанятый на должность пресс-секретаря человек. Временно, потому что я была уверена, что Оля скоро вернется к своей работе. Я не оставляла надежд на то, что смогу уладить их конфликт с Антиповым. Сталкиваться в коридорах Ледового с хоккеистом мне не хотелось, поэтому я решила дожидаться во дворе его дома: благодаря некоторым не совсем приятным событиям, я досконально изучила туда дорогу. Узнав, во сколько заканчивается тренировка, я устроилась на скамейке возле подъезда с книгой в руках. Я любила перечитывать этот роман, и сегодняшний день не стал исключением. «На секунду взгляд его вновь обратился на нее, и в серых глазах, широко раскрытых и ясных, было восхищение. А потом они снова стали отчужденными, далекими, и сердце у нее упало… Вечно они говорят на разных языках. Но она так любила его, что, когда он замыкался в себе, как сейчас, ей казалось, будто теплое солнце ушло с небосклона, и она осталась в холодном сыром полумраке». * Неожиданно мое внимание привлекла молодая женщина, прошедшая мимо меня и скрывшаяся за дверью подъезда. И хотя прежде я видела ее всего однажды, я узнала маму Антона. «Ей захотелось схватить его за плечи, привлечь к себе, заставить, наконец, осознать, что она живая, а не вычитанная им или вымечтанная. Вот если бы вновь почувствовать, что они — одно целое, как в тот давний день…».** Я со вздохом захлопнула книгу, ощутив, как заныло сердце. Нет, пора бросить пустые надежды: наше воссоединение с Щукиным невозможно ровно так же, как и счастливый финал для этих героев. Но если разочарование настигло ее слишком поздно, у меня впереди еще целая жизнь, чтобы осознать и принять его. Я так погрузилась в свои безрадостные размышления, что едва не пропустила появление Антипова, увидев его бритую макушку уже на ступеньках крыльца. — Антон! — я вскочила, пытаясь поймать в воздухе свалившуюся с колен книгу. — Пахомова? — судя по искривленному в недовольной гримасе лицу, парень был совсем не рад меня видеть. — Слушай, если ты опять пришла жаловаться на свою нелегкую судьбу, то тебе не по адресу. Я еще от прошлого раза не отошел. — Нет, я не по этому поводу, — быстро сказала я, перекрывая ему путь к подъезду. — Я насчет Оли. При упоминании о бывшей девушке Антипов помрачнел. — Пахомова, свали, а? — грубо попросил он, сделав попытку прорваться к двери. — Антон, — начала злиться я. — Понимаю, что вы, возможно, поссорились, но разве можно было бросить ее, ничего не объяснив? Да ты хоть понимаешь, что она теперь себя винит, места себе не находит, а ты тут прохаживаешься, как ни в чем не бывало! — А тебе не кажется, что это не твое дело? — Не кажется! — продолжала наступать на него я, подогреваемая гневом. В этот момент хоккеист просто неимоверно меня бесил. — А ты что думал, я оставлю подругу в беде? Это ты воспользовался ей и бросил! Теперь, наверное, ищешь себе другую доступную девушку? Я распалилась и не сразу заметила, как с каждым моим словом все больше свирепеет Антипов. — Ты коготками-то своими в меня не тычь, — прошипел он, с силой схватив меня за запястье и отводя руку в сторону. — Наши с Олей отношения — это только наши с ней дела. А ты бы лучше подумала о своих проблемах, и о том, что ты натворила. — В каком смысле? — не сразу поняла я, что он имеет в виду. — Что такого я натворила? — А то, — наморщив лоб и нос, и от этого становясь невероятно похожим на злодея из фильма об истребительнице вампиров***, четко проговорил Антипов. — Ты хоть в курсе, что нашей команды вообще скоро может не быть? Клуб спонсировал Калинин, а теперь нет ни его, ни денег. — Я знаю про комбинат. У Калининых были проблемы, но они уже улажены. — Да? — Антон смерил меня недоверчивым взглядом. — А вот Стас говорит, что твой отец хотел захватить комбинат, а ты ему в этом помогла. Устроила подставу. Как тебе такой расклад, а, Пахомова? Об этом уже все знают. — Что значит — все? — Это значит — все. Макеев в том числе. Казанцев. Ребята из клуба. — Но то не правда, — совершенно опешив от его слов, произнесла я. — Отец всего лишь хотел помочь. А Стас специально поливает меня грязью, он это умеет… — Ну если не правда, тогда тебе лучше поговорить со Стасом, а нас с Олей оставить в покое, — заключил Антипов. — Но Калинина нет в городе… — Разве? — удивился Антон. — Я видел его еще вчера. Все сказанное Антоном наводило меня на странные размышления. Я тут же забыла о том, зачем, вообще, пришла. Решив немедленно все выяснить, я попрощалась с Антиповым и сбежала с крыльца, направляясь в какое-нибудь тихое место, где могла хорошенько подумать.