Take me away

      Он никогда не забудет выражение её глаз, впервые увидевших серебряное, витиеватое, изысканное великолепие замёрзшего шторма.       Шагнул назад, даря возможность заново наполнить лёгкие воздухом, собрать покачнувшуюся себя, столь юную, открытую, жаждущую чудес; собрать, чтобы не дать упасть, устоять перед этим грандиозным безмолвием протяжённостью во много, много миль.       - Как тут красиво... – шепнёт Роуз. Когда она повернётся, в терракотовых глазах, вобравших в себя эти волны без остатка, он на миг увидит себя. – И как грустно!.. – скажет она намного тише.       - Пойдём, - заново – каждый раз заново – горячо и сладко обожжёт удивлением, как идеально её рука ложится в его.       - Мы на самом краю, на пороге, ты ещё не проходила под арками из волн. Тут их хватит на несколько соборов, абсолютно фантастические ледяные арки!       Роуз глядит под ноги, каждый шаг по вздыбленному, причудливо уложенному зеркальному пространству – затаив дыхание, не от страха, просто ей почти больно от этой невероятной, печальной, завораживающей красоты.       Проходя мимо стеклянной многофутовой волны, изящной, как замершая музыка, она приложит ко льду обе ладони, покажется даже, там, где-то глубоко внутри всё ещё мерно вздымается океан, живой, древний, усталый, принявший их на свою шкуру.       - Ты... тоже себя так чувствуешь? – спросит она, обогнав на шаг, чтобы заглянуть в лицо не расцепляя рук.       - Как?       - Как океан. Мы такие маленькие, а он... большой, столько всего видел...       - Роуз Тайлер... – что-то забыто скребнёт в горле, и захочется вдруг взять в ладони её лицо, прижаться сухими губами ко лбу – благодарно, умоляюще... – Долгая жизнь – не самое главное для того, чтобы много увидеть.       - Да, но... теперь... ему, наверное, бывает одиноко.       Он останавливается, как наткнувшись на что-то невидимое, чувствуя – смотрит, неотрывно смотрит она на него, ожидая ответа.       - Он не всегда один. Сюда, случается, забредают всякие, такие как мы... – развернувшись к Роуз, Доктор вглядывается в её глаза – янтарь, корица, тёмный мёд, горчичный, пронзительный тёплый цвет, сколько в тебе света...       - Случается... вдруг появляется кто-то, кто остаётся... кто его замечает... по-настоящему, - Доктор нервно переглатывает, - и тогда всё становится хорошо.       Договорив, отводит взгляд, не в силах его держать, словно разом устав, опустев от собственных слов. И почти сразу стылый кожный покров ладони тревожит тёплое касание, её руки, за которые он хватается с безотчётной жаркой надеждой утопающего, тянут, поднимают его со дна с удивительной лёгкостью, будто и не оттягивает вовсе его запаянные в кожу плечи давний тяжкий груз.       - Тогда мы останемся подольше: он не должен больше так долго быть один, - Роуз улыбается, солнечно, переливчато, открыто – доверчиво вручая ему себя этой улыбкой, отныне и вовек, понимает он. И безмолвно, облегчённо сжимает её ладонь обеими руками.       - Пойдём? Ты обещал мне соборы.       - О, это потрясающее зрелище, - расцветает ответной улыбкой Доктор.       И они идут среди хрустальной, прозрачно сияющей ночи, разбегаются и скользят, сгибаясь от смеха, держась друг за друга, по холмам, отливающим дымчатым сиреневым серебром. Волны беззвучно, морозно дышат им в спины, отражая их голоса соборными сводами.       И впервые ему становится легче, словно снялась с плеч тяжёлая чёрная птица, долгие месяцы мявшая их когтями, и улетела, растаяв в лиловом, светлом, уютном небе.