***
— …-кун, сколько раз мне повторять, что подобная одежда недопустима на территории школы! — «кун»? — в непонимании, склоняю голову набок. Эти слова единственные зацепились за мой слух и можно сказать, что после я перестала вслушиваться. — Сначала научись правильному обхождению с девушками, а потом начинай со мной заговаривать. Потугам парня я не внимаю, не хочу слушать поучительные речи, от кого бы то ни было, и думать над своими ответами тоже не желаю. Отмечаю лишь, что в здании гуляет неприятный сквозняк, который пробирает до мурашек мою обнаженную талию. Из всех лицемеров больше всего терпеть не могу тех, кто все время поучает. Именно такой сорт является самым прогнившим, и они пытаются компенсировать свою утрату «чистоты» за счет других. Никогда не слушала нравоучений, пусть это и считается глупым ослиным упрямством, которое на уровне простого желания спора, невзирая на правоту или же её отсутствие. Мой стиль жизни и взгляды на неё многим неугодны — ну и пусть. Можно ли веселиться в месте полного отчаяния, находя при этом «компашку» — то мой ответ да, это возможно. Но не для меня и не для моего понимания. Хотя, своими мрачными монологами я лишь испорчу всю атмосферу неудержимого веселья — не хочу быть главной занудой вечеринки. Но и поддерживать общую радость тоже не собираюсь, лучший вариант просто оставить обстановку разлагаться самой по себе. — Апчхи! — все-таки местный сквознячок меня пронял, не смотря на теплый шарф, повязанный чуть ли не до приступа удушья. — Ага! Я говорил, что не стоит расхаживать в таком наряде! — просто верх напыщенного самодовольства. Я такое терпеть умею и могу, но молчать не стану. — Какое тебе дело? Только и умеешь, что всех поучать, а сам при этом… Больше всего я ненавижу таких лицемеров, как ты, которые сами нарушают собственные правила! Убегаю, запираясь в собственной комнате, зарываюсь лицом в мягкую и сухую подушку. В следующие минуты слышу лишь стук руки об дерево, а подушка отдает неприятной влагой. Возможно, и не странно порой не понимать саму себя. Нет, это просто дико. Все мои пафосные мысли о гниении всего и всех окружающих лишь жалкая попытка замаскировать свои собственные пороки. Но долго быть самим с собой партизаном невозможно. Я не понимаю, почему так строга с человеком, которым стоит восхищаться. Придирчив к окружающим, как к самому себе, наивный и ценящий дружбу. Пожалуй, тот, кого не затронула гниль этого мира. Полная противоположность мне, наверное, поэтому и не переношу, не могу смириться, не в состоянии принять. И вместе с тем, не хочу, чтобы хоть единое темное пятнышко затронуло его. Хоть и не верю, что мир подвержен очистке и дальнейшему спасению. Всё затихло еще несколько часов назад, но у меня не было желания выйти, не смотря на то, что я как будто четко видела, как стены покрываются грибком, а перед глазами мелькали темные точки, словно кто-то рассыпал крупный бисер. Сдвиг по последней фазе на тему гниения окружающего мира. Странно, что я сама не разложилась до этих пор. Осторожно, не понятно кого, страшась, открываю дверь, которая отвечает мне скрипом. Видимо, бисер кто-то собрал, взгляд у меня прояснился, но зрение, видимо обманывает. — Что ты здесь делаешь, Ишимару-сан? Надеюсь, не собираешься мне прочитать лекцию о том, что бегать по школьным коридорам запрещено? Расслабься, формально это не учебная часть, — эта сталь порезала даже меня, а скрещенные руки, чуть приподнятый подбородок и еле заметная ухмылка, как лучше завершили образ. Оставил бы ты меня просто в покое - не обжегся бы. — Я всего лишь волновался, — виновато и ни какого пореза не видать. — Лицемер, — это слово для меня, как заезженная пластинка. Я не смакую его, а выплевываю быстро и с презрением прямо собеседнику в лицо. Он молчит, а молчание мой враг. — Кажется, я уже говорила об этом с самого начала. Весь мир для меня, как прогнившая оболочка и мы сами её создали. Я не говорю, что я сама отличаюсь от всего этого, вовсе нет. Наверное, одна из первых, кто лучше всего изобличает, насколько низко пал наш век. А эта школа, «школа взаимных убийств» еще лучшее доказательство. Уверена, весь мир бы с радостью наблюдал бы за нами, — мне сложно прочитать реакцию по его лицу. Он как будто внимательно меня слушает и вникает во весь сказанный мною фарс, который никто не воспринимал всерьез. И я не хочу, чтобы у меня находился слушатель. — Извини, что-то я разговорилась. Ишимару ничего мне не сказал, не попытался остановить. Но на следующий день его придирки напросто исчезли, а мне стало вдвойне грустнее. Я поняла, что еще со средней школы привыкла к зародышам высшешкольного дежурного, неустанно следящего за порядком. А мне всегда было приятно думать, что за мной. Лишь каракули на бумажном листе бумаги, написанные неразборчивым почерком, мифически мне заявляли: «Ты можешь всегда положиться на меня». Даже имя таинственный адресат не потрудился написать. Но небольшое пятнышко чернила, ненароком оставленное возле моего имени, было самой лучшей подписью.***
А мир все-таки разлагается. Я не могу найти ему оправдания, и он никогда не заслужит прощения. Это было слишком жестоко так поступать со мной. Так поступать с ним, отбирая товарища, а следом веру в других и саму госпожу жизнь. Я предпочту пасть следующей жертвой, чем остаться волочить свое существование в этом гнилом мирке, до которого мне больше нет никакого дела. Единственное живое, настоящее, светлое пятнышко и то осквернили, втянув в темный коловорот. А мне не хочется признавать, что я часть всего этого. Больше не хочу.