Живые мертвые сердца

Я не очень люблю примечания от автора, поскольку они в самом конце всегда вылезают, да и цвет у них - ярче, чем сама работа. Неправильно это, поэтому еще до ввода такой функции, как примечания, я писала курсивом перед работой и буду писать так и дальше. Олдскул! \m/ Продолжение решено было приурочить к празднику) Сказано и сделано)) С Днем святого Валентина, дорогие мои читатели! Несу пледики моим горячо любимым ветеранам и завариваю горячий шоколад новичкам. Всем буду рада ;) Поздравляю всех и желаю ЛЮБВИ)) Причем доброй, волшебной и обязательно взаимной) А вот и прода, трррям :З ******** Сколько вырезок, сколько фотографий (среди которых и сделанные украдкой), сколько разговоров, сколько допросов, сколько крупиц информации, собранных воедино! Поразительная дотошность, сводящая с ума. А может, дело в ее подходе к такому любительскому расследованию? Может, именно это выводит его из состояния душевного равновесия, насколько это возможно в его положении, конечно же? Это была весьма опасная игра для такой хрупкой, пусть и бойкой дамочки. И поначалу доктор Оливер Тредсон, он же Кровавый лик, намеревался убрать ее со своего пути весьма недвусмысленным способом. Все карты неведомого пасьянса в его опьяненном иллюзиями разуме указывали на смерть. Одной больше или меньше, это не представляло особой важности. Можно было даже подстраховаться и предварительно поступить с ней, как с Элисон Райделл: усыпить перед непосредственным актом снятия кожи, чтобы не допустить даже малейшей возможности застать себя врасплох. «Ох уж эта Элисон». Доктор Тредсон не мог не думать о ней, как о своей большой ошибке. Как же он растерялся, когда все пошло не так! Это было подобно прыжку в воду, кажущуюся такой притягательной, спокойной, дарующей умиротворение и тепло… на деле оказалось, что он просто с головой окунул себя в морозную неистовую реку, и вода хлынула ему в горло при попытке закричать от удивления, боли и непонимания. Он ведь просто хотел почувствовать то самое: сокровенное, святое. Нет, такие промахи допускать больше нельзя. Лучше продолжать поиски и ждать. Пробовать. Искать. Смаковать. «И убирать препятствия с дороги». Он все просчитал. Он подстроил череду вроде бы случайностей таким образом, чтобы оказаться как можно ближе к этой дамочке. И если бы у Кровавого Лика был хоть один друг – человек, которому Тредсон доверял хоть сотую долю происходящего у него внутри, там, за такой обжигающе ледяной душой… если бы доктор мог сказать об этом хоть кому-то, он бы, затянувшись сигаретой, откинулся в кресле, улыбаясь одними губами (а в глазах – невозможное напускное спокойствие и сила), и признался: – Я действительно не хотел ее убивать. У меня не было никаких мотивов, но эта дамочка оказалась слишком навязчивой. А территория Кровавого Лика – это территория Кровавого Лика. Ничего личного. И тогда бы он даже не сильно солгал. Ведь поначалу, как уже было сказано, никаких особых счетов он к ней не имел. Зато потом… – Ой, да ладно, Фил! Тебя еще не тошнит писать одно и то же под разными именами? – этот выводящий из себя, слишком самоуверенный, слишком снисходительный голос Ланы Уинтерс только добавлял ненависти в личное пламя Оливера. Он не мог дождаться удобного момента, чтобы увести ее подальше от патруля и затем… Он действительно знал, как сделать так, чтобы эта овца проследовала за своим новым пастухом. Таким особам только дай толику надежды на славу и признание. Очередное громкое дело, пара нужных слов, мельком брошенное «это взбудоражит умы ваших читателей» – и она была бы его на какие-то минуты. Этого бы хватило. – Побольше жестокости, щепотка жалости к бедным жертвам и подливка из поруганной морали – такой рецепт? – Ну-у, ты-то все знаешь о рецептах. Доктор Тредсон позволил себе улыбнуться. Действительно улыбнуться, без притворства. Она лезла не в свое дело, пыталась разобраться в том, что выходило за пределы ее понимания, но при этом несла себя подобно королеве, соизволившей объяснять что-то своим недалеким подданным. Наверное, мать была такой же: считала, что все в мире крутится только вокруг нее. Данная непрошенная мысль тут же согнала улыбку с его лица. Оливер хмуро глянул на выскочку-журналистку: та усмехалась, ее ухоженная рука стряхивала пепел от сигареты на грязную землю. Он не мог видеть кожу ниже запястья этой руки, но та часть, что была доступна, притягивала взгляд. Лана Уинтерс следила за собой. Но не за своими действиями. Она смотрела на незнакомого Тредсону мужчину с тем самым выражением снисходительности. – Я пишу свою статью, – ответила она на справедливое, по мнению Тредсона, замечание своего собеседника, завуалированное под вопрос: «Что ты здесь делаешь?» – Женский взгляд, да? – ядовито поинтересовался незнакомец. – Именно, – она покорно проглотила яд в его интонации. «Мои лекарства ты так просто не проглотишь», – усмехнулся про себя Оливер, поглядывая на разговаривающую парочку и при этом делая вид, что его ужасно интересует происходящее вокруг: вдалеке показались люди, ведущие под руки парня. Кит Уокер – тот, кто поможет сохранить в тайне вторую жизнь Оливера Тредсона. Кровавый Лик сможет передохнуть. Какое-то время. – Именно этого и не хватает, – продолжала самоуверенная охотница за сенсациями. – Ты считаешь этого парня чудовищем... «Все считают его чудовищем. Очень удобно», – не показывая своих истинных намерений, Тредсон кивнул одному из проходящих мимо сотрудников полиции, улыбнувшись на приветственный взмах рукой в ответ. Он ведь высококвалифицированный психиатр, добропорядочный гражданин. – …но никто не рождается монстром. «А вот это уже любопытно». – Для какой-то женщины он был милым ребенком. Оливеру показалось, что его сердце пропустило один удар. А может, не все потеряно? Может, в этом гребанном мире продажных шлюх и лживых подобий одной единственной женщины… Нет, пока рано загадывать. Мимо провели Кита. И спокойных прежде людей как подменили. Тредсон посторонился, пропуская толпу полицейских, зевак и репортеров, особенно неприятно было смотреть на последних: толкающихся, перекрикивающих вопросы друг друга, ищущих – если бы истину! – сенсацию пожирнее. Для Тредсона это событие отошло на второй план. Он был в смятении и с трудом держал себя в руках. Может, он наконец-то нашел то, что подсознательно искал всегда? Оливер не смог не проводить взглядом эту беззащитную фигурку Ланы: такая наглая, но как будто не раскрытая до конца. С виду одна, а внутри – другая? Возможно, она чем-то похожа на него самого. И пусть доктор и пытался воззвать к своему расчетливому, пытливому разуму, желание найти ту самую уже начало подтачивать его. Как тогда, когда он встречал очередную… – Простите, – кто-то коснулся его плеча, и Оливер едва заметно вздрогнул, чертыхнувшись про себя: он утратил контроль над ситуацией. – Да? – Оливер повернулся к своему неожиданному собеседнику лицом и увидел перед собой одного из этих вездесущих журналюг. Парень был совсем молод, но в глазах уже светилась жажда наживы. Он нервно теребил ручку между пальцами, в другой руке сжимая дорогой блокнот. «Мог бы потратить деньги на что-то более полезное для себя», – осудил его Тредсон, а вслух вполне доброжелательно поинтересовался: – Чем могу помочь? – Это ведь вас вызвали для экспертизы тела жертвы Кровавого Лика по прозвищу Кит, то есть Кита Уокера по прозвищу Кровавый Лик, я слышал, что Вы хороший доктор, так что Вы думаете по поводу всего произошедшего? – на одном дыхании выпалил юный представитель прессы. Оливер подавил желание обернуться, чтобы посмотреть, скрылась ли его новая цель из пределов видимости или же нет. Это интересовало его куда больше. Но теперь, после поимки настоя-я-ящего Кровавого Лика, нельзя было допускать несоответствий ни в чем. – Я думаю, что… – начал Оливер, с не показываемым на лице презрением наблюдая за оживившемся журналистом, записывающим каждое его последующее слово. «Я вытащу ее из этого рассадника грязи. Я сделаю ее самой счастливой женщиной на земле, она будет боготворить меня». Он не знал, пытался ли сам себе внушить это, или его на самом деле настолько задела за живое эта любопытная журналистка. Нет, не она, конечно же, дело в ее словах. А слова – это очень часто всего лишь слова. Они могут ничего не значить. Чаще всего они ничего не значат. Чаще? Никогда. Ему ли не знать. Но в таком случае почему? Оливер порой удивлялся сам себе: ему ничего не стоило сейчас прохладно разговаривать с этим требующим внимания молодым журналистом, в то время как на деле он готов был содрать кожу с самого себя, только чтобы посмотреть, что за пламя течет внутри. «Если я буду уверен, что она – та самая, то мне, возможно, даже не придется орудовать инструментами внутри этого тела ради доказательств. Но я должен быть уверен в этом, я должен быть уверен, я должен быть…» ******** Пеппер – убийца! Ее материнский инстинкт оказался недостаточным противовесом инстинкту крови, инстинкту смерти! Она отрезала ушки бедному маленькому Лукасу! Какой позор! Какая утрата для той, которая так долго и усердно молилась Богу, прося его подарить ей дитя! Одной рукой дает, другой забирает. Как такое могло произойти? И где тогда справедливость? Неужели Пеппер способна на такое, и то, что говорит эта представительная с виду барышня – чистая правда? Рядом сидит монашка, совсем недавно она спокойно записывала: «Проблемы начались, когда у опекунов пациента родился ребенок». А сейчас в ее глазах ужас. Еще бы, узнать такое. – Боже, – шепчут ее губы почти против воли. Она бледнее, чем обычно, просит рассказать с этого места подробнее. И затем идет история о божьей милости, о зародившейся жизни и жестокой смерти, об уродах и страхе. Монашка внимательно слушает и сочувствует, ее помыслы искренни. Монашку видно ясно и четко. А вот женщину-рассказчицу можно разглядеть только в какой-то красноватой дымке. Словно неясное изображение со странными помехами. И все ее слова бьют больнее пощечин. Эта история благополучной семьи подернута кровавым туманом. В клубящихся парах изображение женщины тает, а потом видно Пеппер и то, с какой заботой она держит малыша, как улыбается ему, осторожно поднося бутылочку с молоком. Лица малыша не видно, зато до мельчайших подробностей можно рассмотреть лицо самой Пеппер. Бывшая циркачка счастлива в этот самый миг. «Пеппер-молодец, Пеппер-молодец». В ее взгляде читается искренняя преданность этому крохотному человечку. Ни намека, ни тени злобы или темного желания сделать что-то плохое. С какого же момента все переменилось? И были ли вообще эти изменения? Может, дело в нелепой случайности? В трагичной, безумной, полной слез, безвыходной, но все же случайности? Нет, еще хуже. Муж рассказчицы. От его изображения видны только разводы, слишком много ненависти. Слишком мало чистоты. Нет, чистоты нет совсем. Грубое выталкивание ничего не понимающей, испуганной, ошалевшей Пеппер. Хлопок двери. Крики. Дерганье ручки. Попасть внутрь. Невозможно. Пинки. Нельзя, так нельзя! Вода окрашивается кровью. Сколько крови. Удары руками и ногами, непонимание, боль, ужас – с одной стороны двери. Сверкающее лезвие ножа, грохот, ликование, самосуд – с другой. Боже, помилуй. Плач. Распахнутая дверь. Трупик, плавающий в тазике. Крики. Сирены. Полиция. «Пеппер уже не молодец». Пеппер маньячка. Но ведь это не она была в той комнате! Щелчок. Или почудилось? Смена декораций. Психиатрическая лечебница. Круговорот событий, мельтешащих перед глазами, замедляется. Успокаивается. Кровавый туман рассеивается, и четко-четко видно, как закутанная в смирительную рубашку Пеппер сидит в углу, сжавшись, будто мелкий ручной зверек, по ошибке попавший в капкан, предназначенный для сильных, голодных, матерых хищников. Пеппер бьется головой о стену и почти что воет. По щекам бегут редкие слезы – то, что осталось от рыданий всего пару часов назад. Пеппер больно. Больно второй раз в жизни. Она никогда не испытывала чего-то подобного до смерти Солти. И вот снова. И, как и прежде, непонимание. Беспорядочное бормотание: «Лукас-Лукас-Лукас…» Молчание. Очередной удар о стену. И снова «Лукас…» Ее рот кривится от боли – не физической, но душевной. Торчащие из-под верхней губы неровные большие зубы прокусывают нижнюю губу, и к горьким слезам прибавляется солоноватый вкус крови. И кровь, и слезы она глотает машинально, не задумываясь. Притихает, зажмуривается крепко-крепко, и опять бьется о каменную кладку. С каждым разом все менее яростно. Через какое-то время – уже по привычке, не чувствуя ничего. И без того неказистую внешность теперь дополняют зареванное лицо и круги под глазами, больше похожие на мешки. «Лукас…» ******** Картинка Пеппер расплылась и пропала. Эльза Марс с отвращением отбросила от себя шар и встала, чувствуя легкое головокружение. Она оглянулась на часы, недавно подаренные им одним из поклонников уже из этого нового мира. Выходило, что за просмотром жуткого «фильма» она провела тут не меньше часа. Если бы не ее протезы, то, безусловно, ноги бы затекли от такого долгого сидения на полу без движения. Снаружи царила полнейшая тишина. Представление закончилось, но в шатер к хозяйке цирка больше никто не заглядывал. Должно быть, Этель об этом позаботилась. Эльза уперлась ладонями в стол, глядя в одну точку. В голове никак не хотело складываться что-то определенное. Сознание плыло, цепляясь за реальность из последних сил. А перед глазами до сих пор стояла та сцена с убийством младенца. Разумеется, Эльза и сама была далеко не ангелом, но такое ей ни видеть, ни тем более проживать самой еще не приходилось. Это что, ее больной рассудок? Или шар действительно оказался с секретом? Но почему именно сейчас и почему именно Пеппер? Эльза всегда считала, что поводов для беспокойства касательно микроцефалки не должно быть никаких, ведь ее нет с ними, значит, скорее всего, она жива. А ее сестра… Еще один щелчок? Эльза отшатнулась от стола, свернув при этом пепельницу и пару листов с номерами выступлений. Окурки разлетелись по всему полу, грохот от упавшей пепельницы резанул по ушам, а взметнувшиеся листы почему-то усилили головокружение. Но это было неважно. Барышня из видения! Это же сестра Пеппер… просто в этом проклятом тумане невозможно было ясно разглядеть черты лица, однако этот голос… Черт… черт-черт-черт! Эльза Марс бросилась к шару, торопливо поднимая его и вглядываясь в ничего не выражающие глубины. Шар отражал окружающую действительность: угол стола, кусок темнеющего неба, который можно было наблюдать благодаря не до конца задернутому выходу из шатра, край зеркала и немного расширенные глаза владелицы цирка. Эльза наклонилась еще ближе, почти коснувшись шара носом. Но ничего нового разглядеть не смогла. И что это было? «Это была боль в чистом виде. Даже я не припомню у Пеппер такого отчаянного взгляда. Потухшего, да, но чтобы отчаянного», – Эльза поджала губы, принимая столь невеселые мысли. А может, это все из-за влияния Солти? Эльза пыталась найти объяснение случившемуся. Действительно, ведь микроцефал часто ходил сам не свой. Шептал имя своей непогибшей женушки, будучи запертым в этом загробном мире без возможности увидеть ее. Эльза всегда считала это еще одним проявлением эгоизма: следовало радоваться, что жена жива, что ее не постигла участь быть застреленной тем богатеньким мальчиком-покупателем, чьего имени она уже не помнила, но о деяниях которого ей однажды не без омерзения рассказал Пол. В подробностях. А вдруг то, что Пеппер жива, – это еще не показатель ее благополучия? Тогда выходит, что эгоизм в очередной раз проявила она, Эльза Марс. «Но звезды не платят…» – Эльза оборвала саму себя. Видение немощной Пеппер, брошенной в камеру за чужие грехи, не желало забываться. А сомнениям только дай заползти в душу, они будут пить изнутри мелкими, но жадными глотками. И как быть? Сколько вопросов! Забыть про это все, как будто ничего и не было, ведь она все равно никак не сможет повлиять на ход событий жизни Пеппер, даже если это и правда. Так что не стоит и заострять свое внимание на этом. Эльза хмыкнула, повторяя про себя, что следует больше отдыхать. Что это все – лишь проделки воспаленного сознания. И она продолжала повторять это, пока водружала шар обратно на подставку. Понемногу приходя в себя, Эльза нагнулась и собрала все, что оказалось раскиданным по полу шатра. Улеглась на кровать, отозвавшуюся легким скрипом, закрыла глаза, попыталась абстрагироваться от всего. Эльза Марс – известная когда-то садистка и бывшая проститутка с весьма экстравагантными методами – научилась укрощать совесть еще в те годы, когда к миру фриков она не принадлежала. И забыться почти получилось, но ненадолго. – Пеппер? – в шатер неуверенным шагом завалился Солти собственной персоной. «У нее сегодня что, проходной двор? Ни в какие рамки!» Конечно, шатер хозяйки цирка – популярное место для посещений собственной труппы, но сейчас об этом хотелось думать меньше всего. – Вон! – коротко и предельно ясно обозначила свое настроение Эльза, резко подорвавшись с кровати и вперив взгляд в застывшего около столика уродца. Солти не шевельнулся. Он смотрел на нее теми самыми глупыми и пустыми глазами, которые Эльзу всегда выводили из себя. Как же он отличался от умницы жены! – Пеппер, – повторил уже с утвердительной интонацией Солти, комкая в коротких пальцах какую-то бумажку. Он смотрел на свою начальницу, почти не мигая, и этот рыбий, по мнению Эльзы, взгляд, выводил из себя не хуже едких, правдивых слов Этель. Сделав усилие над собой, Эльза ласково улыбнулась, меняя тактику: – Солти, ты хочешь мне это отдать? Давай, иди к мамочке… «А потом выметайся!» – …а потом, будь добр, покинь мой дом, я хочу побыть одна, хорошо? – Пеппер! – призывно завопил Солти и топнул ногой, швыряя на пол то, что до этого держал в руках. Это был обрывок с плаката их группы. Та часть, на которой была изображена счастливая парочка микроцефалов. Какой же сегодня крайне неудачный день! Эльза Марс поднялась с кровати, намереваясь уже бестактно выпроводить Солти из своего шатра, когда тот неожиданно указал пальцем на шар: – Там! Эльза остановилась, как вкопанная. Не будь она мертвой, в горле бы точно сейчас все пересохло. – Что «там», Солти? – она постаралась придать своему голосу ласковые интонации. Сейчас это было важно. – Та-ам! – Солти продолжал тыкать в шар, и Эльза вынуждена была признать, что коллективное помешательство уже могло тянуть на правду. В некоторых случаях. Подойдя к Солти вплотную, она слегка склонилась над ним, покровительственно кладя руку на плечо, одним взглядом пресекая возможные буйства, и властным голосом, чеканя каждое слово, велела: – Приведи. Сюда. Этель. Немедленно! Ты понял? Солти поднял на нее взгляд, словно не понимая. – Ты ведь хочешь что-нибудь узнать про Пеппер? – строго спросила Эльза. Солти молча развернулся и утопал из шатра, немного переваливаясь с боку на бок во время ходьбы. Эльза вздохнула и потерла виски, ожидая. Потянулась, было, к сигарете, но потом передумала. Сейчас лучше не туманить себе разум ничем. Надо твердо понять, привиделось ей только что это странное печально-жестокое представление с Пеппер в главной роли или нет. И если нет… То что? – Я надеюсь, это такой способ извиниться? – в шатер вошла Этель, за ней тенью вырос Солти, все также не сводящий с Эльзы неприятного ей взгляда. – Мне нужна помощь, – без предисловий произнесла Эльза, длительные вступления она не любила никогда. – Просто посмотри в шар. Никаких уточнений дальше не потребовалось. Даже если бы шаров тут стояло тысячи, не составило бы труда понять, о каком именно идет речь, поскольку Солти тут же взбудораженно замахал рукой, раз за разом указывая на покоящийся около зеркала шар Эсмеральды. – Ты или придумала новый способ насмешек или спятила, – осуждающе покачала головой Этель, но шар в руки взяла, поворачивая его так и эдак. Эльза следила за действиями подруги куда внимательнее, чем обычно. Почти как в тот день, когда Этель узнала об ее уродстве. Тогда причина была не менее волнующая. Вот оно! Этель сначала нахмурилась, а потом ее губы задрожали, когда она поднесла шар ближе к глазам. Выходит, правда? Эльза жадно ловила каждое изменение в настроении подруги. Сомнений не оставалось, Этель тоже видела там что-то. – Это… – бородачка поставила шар на место, часто моргая и дыша еще тяжелее, чем обычно. – Это какой-то трюк, да? Что ты задумала, Эльза? Это такая месть мне? Но за что? За мои слова? За правду? Эльза проигнорировала упреки. Она почти могла убедить себя в том, что чувствует радость. Что все внутри переворачивается от желания перемен. Это почти... Нельзя ощутить. Но можно представить. Только сейчас она поняла, что есть шанс сделать что-то еще. Что она может пойти дальше, прямо за эту спокойную, успевшую приесться ей жизнь. Таким, как она, всегда и всего мало. Может быть, этот шар – шанс на что-то большее? На что-то масштабное и грандиозное? Но как ей найти дальнейшую тропу для себя? Как выбраться из загробья? – Что ты видела? – не помня себя, Эльза схватила Этель, разворачивая к себе, всматриваясь в ее лицо и замечая дорожки от слез. – Кого ты видела? Кого ты видела, Этель? Скажи мне! – Убери свои руки! – голос Этель был по-прежнему тих, но в нем звучала угроза. – Ничего я тебе не скажу. Я не знаю, как ты это сделала и за помощью к каким силам обратилась, но это было очень низко. Даже для тебя. Эльза рассмеялась, хотя и знала, что это выглядит безумно. Но сдерживаться она не могла. К каким силам! О, спасибо за подсказку, дорогая Этель, ты всегда была наиумнейшей в этом цирке! После владелицы, конечно же. Эльза Марс отпустила бородачку и махнула ей рукой, давая понять, что в ее услугах больше не нуждается. Этель сверкнула на нее глазами и буквально вырвалась из шатра, грубо утащив за собой ничего не понимающего, продолжающего тыкать по направлению к шару Солти. Эльза усмехнулась, зажгла новую сигарету и уселась обратно на кровать, напевая про себя давнюю, старую судьбоносную мелодию. «In the land of Gods and monsters I was an angel…» Тонкие дымные призраки устремились вверх, Эльза победно улыбалась. Она не представляла пока, как собирается провернуть то, что задумала, но одно знала точно: если Эльза Марс чего-то желала добиться, она шла на все, рисковала всем, сбрасывала все карты и выигрывала. И потом, если Пеппер действительно нужна помощь, то те, кто сделали с ней это, могут не рассчитывать на милость. Эльза Марс сжала сигарету сильнее, вспоминая собственных обидчиков, визг пилы и смех «зрителей». Потому что уроды всегда стоят друг за друга горой. Прекрасный новый мир пропах тленом. Пора размять свои косточки в мире живых. Это будет отличным лекарством от начинающей поглощать ее депрессии. И как удачно, что она знает одного путника, умеющего проходить по грани между мертвыми и живыми. Ну разве не стоит использовать такое полезное знакомство? Осталось придумать, как заставить его заглянуть к ней в гости. «You got that medicine I need».