Never Back Down 2

      Гнев.       Близилось полнолуние. И чем ближе подкрадывалась на мягких лапах страшная ночь, тем хуже становилось Ремусу. Задолго до восхода полной луны он чувствовал, что ему всё сложнее держать в узде собственные эмоции, что чувства порой могут выйти из-под контроля разума. Он знал это. Каждый месяц всё повторялось день за днём. Но в тот раз всё было гораздо хуже…        День он провёл у Мариссы, намереваясь к вечеру убраться из поместья и готовиться к полнолунию. Он не мог не прийти — Болк выдал ему выходной, а в квартире тоскливо, хоть вой. Ко всему примешивалось ещё и невнятное беспокойство, которое сотней иголочек вонзалось в него. В обществе детей это как-то притуплялось. В бездумной возне, в чтении старых сказок, в попытках разнять Эйприл и Хьюго, которые вечно что-то не могли поделить — то игрушку, то внимание Ричарда.        За окном неторопливо падал снег. Бурая тёмная земля подёрнулась тоненькой белой дымкой, которая растает в тот же миг, когда солнце выглянет из-за облаков. Ветер стелился по земле, вскидывая снежинки в прекрасной кружащейся пляске.        Инсендио, каким-то чудом спасшийся из пожара, лежал на широком подоконнике, лениво глядя, как играют на снегу воробьи. Рядом на насесте чистил перья Байнс. Честа что-то тихонько напевала под нос, смахивая пыль с бесконечных книжных полок. Поместье тёплым одеялом укрыл покой.  — И вот окно распахивается, и в комнату Томаса заглядывает слепленный им утром снеговик! — тихо проговорил Ремус, перелистывая страницу. — И сказал тогда снеговик: «Так-так! Как приятно встретить старого друга!»        Сидящий на коленях у Ремуса Ричард остановил крёстного и пальцем указал на изображение летящего снеговика в пилотной маске.  — Да, снеговик, — подтвердил Ремус. — Он предложил Тому полетать вместе с ним, отправиться в невероятное приключение и… Что такое? Ты тоже хочешь полетать?  — Да! — Твёрдо ответил Ричард, поднимая на Ремуса большие синие глазищи.        Мальчик поднял руки и развёл их в разные стороны. Ремус пожал плечами, подхватил крестника, поднял над головой и принялся неторопливо кружить его по гостиной. Малыш заливался хохотом, восторженно вскрикивая, когда Ремус изображал «опасные виражи». Эйприл и Хьюго хлопали в ладоши и кричали: «И я хочу! И я хочу! Рема! Рема! Покатай!»  — Что ты делаешь? — Раздался звенящий от тревоги и злобы голос.        Ремус остановился, прижал Ричарда к себе и обернулся. В дверях стояла Марисса, сверкая гневным взглядом. Она решительным шагом пересекла комнату и отняла Ричарда у Ремуса.  — Мы просто играли, — пожал плечами Ремус. — Я читал сказку про снеговика, а потом мы решили полетать. Похоже, ему понравилось.  — Ты мог его уронить. Одно неверное движение, и всё! — Зло прошипела девушка. — Чтобы я больше не видела таких игр в моём доме! Ясно?        Ремус недоумённо заморгал. Он не ожидал, что такая безобидная игра вызовет такую агрессию.  — Марс, это только игра. Я бы поймал Ричарда, ты же знаешь. Я о его жизни беспокоюсь не меньше…  — Ремус, я ясно выразилась! — Отрезала девушка, усаживая напуганного тоном матери Ричарда на ковёр. — Не смей подвергать моих детей опасности.  — Ты перегибаешь палку, — нахмурился Люпин, чувствуя, как раздражение пульсирующим гвоздём вколачивается в его сознание. — Я никогда не причинил бы твоим детям вреда, и ты это знаешь. К тому же, неужели Эд не играл с ними таким же образом?        Марисса вздрогнула как от пощёчины. Ни говоря ни слова, она вышла за дверь. Ремус бросился за ней. Поймал он её у лестницы. Схватив девушку за локоть, он заставил её остановиться.  — Что с тобой? — Спросил он. — Ты ведь обычно не такая, Марс.  — Всё в порядке, — глухо ответила она. — Всё просто отлично. Всё лучше некуда.        Она обернулась. Ремус заметил залегшие под глазами тёмные круги. Девушка явно не высыпалась. Полный злобы и раздражительности взгляд уставился на Ремуса, отзываясь в нём далёким эхом. Беспокойство, зудящее под коркой его мозга, выплеснулось наружу, расцветая ярким букетом негативных эмоций.  — Не лги, Марс. Я хочу помочь, — несколько менее дружелюбно, чем следовало, произнёс он.        Негативные ноты не укрылись от Мариссы. Она вырвала руку из его пальцев, сверля его взглядом.  — Хочешь знать? Хочешь помочь? Хорошо! Воскреси мёртвых! А ещё лучше вернись в прошлое и не дай мне надеть этот чёртов Талисман! Вся жизнь из-за него пошла под откос! Моя жизнь сродни поганой комедии, над которой глумится Судьба! Она отняла у меня всех и всё! Мне это надоело! Мне надоело рисковать и дразнить её ещё больше! И я не позволю тебе из-за какого-то дурачества подвергать опасности моего сына!        Ремус отшатнулся. В груди тягучей волной поднималась злоба, которую он даже не пытался подавить. А слова тем временем продолжали изливаться на его голову:  — Я осталась одна! На мне трое детей! Эйприл уже неделю мучают кошмары, из-за которых она будит Ричарда и Хьюго! Я не справляюсь, мне нужен хоть кто-то! Мне нужен был Эд! Я говорила это ему! Говорила! Говорила!        Вот оно что. Ремус судорожно выдохнул. Он, молча, всматривался в пылающие яростью глаза, смотрел на это раскрасневшееся лицо и пытался удержать все те колкие и язвительные замечания, что держались у него на языке.  — Он обещал, что не оставит меня! Мы обещали друг другу! А когда он нужен был мне больше всего, он сбежал! Он просто взял и сбежал! — Продолжала кричать Марисса, размахивая руками. Она стянула с запястья обручальный браслет и швырнула его куда-то. В глубине пространства грустно зазвенело серебро. — Я ненавижу его за это! Ненавижу! Он был мне нужен!  — Он умер по собственной глупости, — не удержался Ремус. — И кроме него никто не виноват. Так ответь мне, почему это я должен всё это выслушивать? Я и без того из шкуры вон лезу, чтобы тебе помочь! Я и без того постоянно пытаюсь быть с тобой, поддерживаю и помогаю примириться с жизнью. Но ты с упёртостью, достойной самого упрямого барана, игнорируешь меня и только отчитываешь в чём-то! Я и без того стараюсь быть с вами, так скажи же, за что я должен выслушивать твои гневные выкрики?!        Вспоминая об этом, Ремус многое отдал бы, чтобы вернуться в прошлое и свернуть себе шею в этот момент. Он сам не знал, что и зачем говорит. Он сам не знал, как так вышло. Но он знал, насколько низко он поступил, сказав это. Тем не менее, какое-то извращённое удовольствие он от этого получил. Примерно такое же, как в ту ночь, когда Кларисса заставила его и Эда сражаться в сновидении.  — За что? — Белея, прошипела Марисса. — За что?! Хочешь знать, за что, Ремус?! За то, что это всё твоя вина! Твоя, да! Если бы ты меня тогда не удержал, я бы успела его спасти! Я успела бы, мне не хватило лишь мига!  — Не говори чушь! Никто не может спастись от убивающего проклятья! Или ты считаешь, что смогла бы так просто выцарапать его из лап Смерти?!  — Да, смогла бы! Могла бы, Ремус! И тогда, и потом, со свечой! Но и тут ты встал на моём пути! Ты не дал мне его вернуть! У меня была возможность! А ты…  — Да потому что это всё бред собачий! — Вскричал Ремус. Невидимый стоп-кран сорвало. За каждое слово он ненавидел себя практически до конца жизни. — Нельзя воскрешать мертвецов! И нельзя страдать по ним вечно! А в прочем, делай что хочешь! Мне надоело! Вини кого хочешь! Меня, Дамблдора, Эда, Судьбу, себя… Хоть Олливандера обвини в том, что он изготовил палочку, которая позволила Волдеморту убить твоего мужа! Мне надоело быть жилеткой для слёз и мальчиком для битья! Делай что хочешь! Хоть заройся в песок и вини всех в том, что у тебя такая судьба плохая! Я пытался! Я правда пытался тебя вытащить! Но ты не хочешь нормально жить!  — Убирайся! — Заорала Марисса. — Уходи из моего дома и не смей возвращаться! Я не хочу тебя больше видеть!        Ни говоря ни слова больше, Ремус крутанулся на месте и аппарировал в собственную квартиру. Некоторое время он ещё долго колотил кулаком стены, вымещая на них злобу. До тех пор, пока не пробил в одной из них солидных размеров дыру. Починив её взмахом палочки, Ремус устало опустился на диван и вздохнул. В голову закралась мысль, что он напрасно так вспылил. Однако этот робкий голосок разума был сметён шквалом возмущения и гнева.        Уже утром, очнувшись после яростной пробежки по какому-то лесу, лёжа на голой земле и глядя в серое небо, Ремус вспоминал с невероятным сожалением каждое своё слово. Он дорого бы заплатил, чтобы этого не говорить. И понимал, что за сказанное нет прощения. Уж слишком они перегнули палку. Так просто домой к Мариссе он зайти не мог, да и на порог она его не пустит. Письма не прочтёт. Камин зальёт. И сама вряд ли придёт. Она девушка гордая. Да и он не заслужил.        Но в то же время он сам не намеревался ползать у неё в ногах и молить о прощении. У него ещё оставалась мужская гордость, да и на сто процентов неправым он себя не считал. Так, на девяносто восемь.       Депрессия.        Так тянулись недели. Пропитанные серым и унылым одиночеством, зудящей тоской, беспокойством и сожалением. Ремус каждый раз вздрагивал, когда слышал звон колокольчика в магазине. Он со страхом и надеждой ждал, что вот-вот войдёт в магазин она, что они помирятся и сделают вид, что этого поганого диалога не было. Это-то они умели мастерски — делать вид, что чего-то не было.        Но Марисса не появлялась. Не было от неё ни единой весточки, ни одного известия. Честа так же не откликалась на зов. Ремус каждый раз нервно вздрагивал при виде летящих в его сторону ворон. Он пытался найти повод, чтобы явиться к ней в поместье, ворваться подобно какому-то смерчу и… и что дальше? Быть изгнанным поганой метлой? Вот ещё. И так унизился, ему хватило.        Заветный колокольчик зазвенел в середине декабря. Покупателей в тот день было на диво больше, чем обычно, чему Болк невероятно радовался. Однако в тот час магазин был пуст на протяжённости всего необъятного пространства. Ремус читал книгу, потягивал чай и старался особо не думать. Обычно когда он думал, то мысли получались невесёлыми. А от такого продукта мыслительной деятельности он уже порядком устал. Даже привычные размышления о природе магазина, который был гораздо больше внутри, чем снаружи, да ещё и вытворял невероятные коленца со временем, навевали какую-то неведомую прежде печаль. Скорее всего, срабатывал ассоциативный ряд.        Алекс Болк сидел в кресле и попыхивал трубкой. Тягучий дым и запах табака не расползался дальше кресла, а собирался над хозяином магазина аккуратной сизой сферой. Отвлекаясь от книги, Ремус гадал, до каких размеров может расползтись этот шар. И развеется ли он прежде, чем заполнит собою весь магазин.        С треском посреди магазина появилась Честа. Болк приподнялся в кресле, с любопытством глядя на домовиху, которая, вращая глазами, бросилась к Ремусу. — Госпожа Марисса! Госпожа Марисса! — Сбивая дыхание, проговорила она. — Кажется, она обозналась, — хмыкнул Болк, закусив мундштук. — Честа, что такое? Успокойся, — нахмурился Ремус, чувствуя, как в груди ворочается колючий ком беспокойства. — Что произошло с твоей хозяйкой?        Домовиха сделала несколько глубоких вдохов. Честа была, в принципе, спокойной, когда не начинала волноваться. Если Честа волновалась, стоило прятаться куда подальше, потому как эмоциональность её могла собою снести города. Ремус поспешно усадил эльфиху на своё место и всучил ей чашку чая. Болк продолжал с любопытством наблюдать за разворачивающейся сценой. Честа сделала глоток чая. Тоненькие ручки перестали дрожать, ровным голосом она заговорила: — Господин Ремус, прошу прощения. Я бы не побеспокоила вас, если бы не посчитала, что ситуация вышла из-под контроля. — Рассказывай, в чём дело, — повторил Ремус, когда домовиха сделала ещё один глоток. — Госпоже Мариссе становится всё хуже, сэр. Второй день она сидит взаперти, никуда не выходит, ничего не ест. Она просто сидит в кресле и смотрит в окно, сэр. Дети переживают, она о них, кажется, забыла. Ещё госпожа уже четыре дня не спала. Меня это крайне беспокоит, господин Ремус. Я подумала, что вы сумеете как-то исправить ситуацию.        Голос домовихи утих. Ремус едва сдержал вырывающийся из груди стон отчаяния. Депрессия. Что может быть хуже?..        Он поднял голову на Болка. Тот задумчиво смотрел на Честу, попыхивая трубкой. Лицо хозяина лавки уже исчезло за клубами дыма. — Сэр, что скажете? — Спросил Ремус. — Странно, я впервые вижу, чтобы домовика отпаивали чаем, чтобы успокоить, — пробормотал он. — Сказал человек, который платит своему эльфу, чтобы тот купил себе одежду, — фыркнул Ремус. — Справедливо, — кивнул Болк. — Ну, Тристан, беги к своей Изольде, раз уж такой форс-мажор.        Ремус поднял брови от удивления, но Болк лишь махнул рукой. Тот тем временем вызвал Бинки. При виде опрятно одетого эльфа Честа изрядно смутилась. Домовиха пыталась расправить складочки на платьице, сшитом из старой наволочки. Ремус про себя заметил, что давно пора предложить Мариссе подхватить славную традицию Алекса Болка и выплачивать Честе небольшое жалованье. Эльф-эльфом, а она всё же девочка.  — Ступай пока к хозяйке, — тихо сказал Ремус Честе. — Я присоединюсь через несколько минут.        Вскоре Ремус вошёл в тёмную прихожую. Свет везде был погашен, кроме скромного оранжевого света, сочащегося из-под двери. Честа неуверенно жалась у гостиной. Ремус попросил её сделать чай, пока он будет беседовать с Мариссой. Хотя он понятия не имел, что сказать, несмотря на то, что пытался проработать в голове несколько вариантов развития диалога.        В комнате царила прохлада. Невысокие сугробы серели за ледяным стеклом, огибая чёрные тонкие стволы деревьев. Бурое небо надвинуло шапку на самые макушки окружавших поместье елей. В окне отражался огонёк свечи — единственный источник света в тёмной комнате.        Она сидела у тёмного окна, глядя на переплетение ветвей в саду. Бледное лицо отражалось в стекле сероватым пятном. Девушка даже не моргнула, когда Ремус вошёл. На краткий миг он испугался худшего, но увидел, как вздымается и опадает грудь девушки. По крайней мере, она не умерла от тоски. Но, кажется, была близка к тому. Тень самой себя с потухшими синими глазами и болезненно-серым лицом. Тонкие пальцы дрожали, цепляясь за подлокотник.        Ремус остановился в дверях. Сердце его сжалось от жалости. Вздохнув, он шагнул к ней. Ремус опустился возле её кресла на колено, тщась заглянуть в глаза. Два бездонных, но пустых озера тоски смотрели куда-то сквозь него. Ремус взял её за руку, пытаясь подобрать нужные слова, но понятия не имел, что говорить.  — Прости меня, Марс, — тихо сказал он. Почти неслышные слова прозвучали в тишине подобно грому. — Я идиот. Я не должен был тебе этого всего говорить, просто… вспылил. Поступил недостойно. Я… — Ремус потерялся, не зная, что добавить. Он опустил глаза на коробочку, что сжимал в руке. — Я тебе принёс кое-что. Хотел подарить на Рождество, приободрить. Но, кажется, сейчас тебе нужнее.        Он осторожно поставил коробочку на её колени. Коробка накренилась, тихо стукнуло стекло об твердый картон. Марисса скосила глаза на подарок. Ремус с замершим сердцем ждал. Он надеялся, что сумеет сыграть на её любопытстве, что она не удержится. И не ошибся.        Пальцы неуверенно потянули синюю ленту, осторожно приподняли крышку. Марисса тихо ахнула, прижав к губам руку. В глазах вспыхнули недоумение, любопытство, изумление и лёгкий испуг.  — Я был на пожарище. Хотел найти твой дневник. Думал, он поднимет тебе настроение, — сказал Ремус. — А она была там. На каминной полке. Целая и невредимая среди пепла и сажи. Словно… — Словно ждала, когда ты придёшь, — шёпотом сказала Марисса, проводя пальцем по тонкой трещине стеклянной сферы. — Да, — улыбнулся Ремус. — Возможно, так и было.        Марисса неловко поднялась из кресла. Чуть покачиваясь на ватных ногах, она шагнула к нему, не удержалась и начала падать. Ремус успел поймать её. Девушка прижалась к нему. Ремус готов был биться об заклад, что она улыбается. — Спасибо, — прошептала она. Ремус почувствовал, как у него отлегло от сердца. — Рад, что смог тебя растормошить, — сказал он.        Эту ночь Ремус провёл в поместье. Как и следующую. Был сделан лишь первый шаг, чтобы привести Марс к равновесию, но необходимо было пройти ещё по меньшей мере сотню. Сперва Ремус снова поселился в доме, чтобы не оставлять её надолго. А потом уже совесть не позволила ему покинуть дом, когда Марисса более-менее начала приходить в себя. Он был только рад помочь ей. И рад был, что давешний конфликт был исчерпан. Через несколько вечеров Марисса тихонько позвала его к себе в спальню. — Я должна тебе кое-что показать, — тихо сказала девушка.        Ремус вздрогнул. В голове калейдоскопом пронеслась череда мыслей, которые ему в нормальных обстоятельствах и не пришли бы. Краснея, он вошёл в тёмную комнату. Марисса попросила его лечь. — Ч-чего? — Заикаясь, спросил он. — Спать лучше лёжа. Но если хочешь, можешь остаться в кресле, — пожала плечами Марисса. — Правда для спины это не очень полезно.        Немного поколебавшись, Ремус всё же осторожно опустился на краешек кровати. Марисса усмехнулась, а после и вовсе рассмеялась. — Да не собираюсь я творить с тобой непотребства, расслабься, ради Мерлина! У тебя такое лицо, словно ты сейчас сбежишь. — Ну, я прорабатываю разные варианты, — пробормотал Ремус. — Замри и не шевелись, — тихо сказала она.        Марисса подалась вперёд и коснулась губами его лба. Ремус вздрогнул. Холодные пальцы легли на его виски. Губы шевелились, произнося странные слова. Взор застлала зелёная пелена. Ремус стремительно проваливался в сон.        Смирение.        Пепельно-серое небо расчертила тоненькая оранжевая полоска заходящего солнца. Переплетение рельс раскинувшихся на многие мили «американских горок» казалось совершенно чёрным. Чёрной же громадой высился заброшенный парк. Окончательно заброшенный. И окончательно опустевший.        Марисса и Ремус стояли около высоких ворот. Тяжёлые, тёмные и неприступные, венчающиеся надписью «Imaginaerium». Запертые ворота. — Раньше здесь играла музыка, — тихо сказала Марисса. — Парк теперь пуст. Никого не осталось. Только мы.        Она понурила голову. Ремус посмотрел на тяжёлый замок. Глупо было бы думать о том, чтобы попытаться его открыть. Да и не за чем. В парке больше никого нет.        Насколько же всё плохо… Больше никого из обитателей парка не осталось. А ведь не так давно он был местом карнавала жизни. Ремус понимал, что Марисса окончательно открестилась от этого места. Ведь даже после смерти Лины и Джастина она продолжала их видеть здесь. А теперь… теперь нет никого, несмотря на то, что трое выжили. Она была сломлена и потеряна. Больше некуда идти. — Мне очень жаль. Я знаю, этот сон для тебя многое значил.        Марисса только кивнула, вновь подняв глаза на оранжевую полосу. Закат словно цеплялся из последних сил, тщась удержаться на краешке пепельного неба. — Мне нужно его отпустить, но я так боюсь, — тихо сказала она. Ремус не мог точно сказать, о чём или о ком она говорила, но понимал, насколько важен для неё этот шаг. — Он и вправду для меня многое значил. — Есть ведь и другие сны, — сам не зная, почему, сказал Ремус. — Может, стоит двигаться дальше? Ты всегда сможешь сюда вернуться. — Что толку? Никого не осталось. — Остались, конечно. Воспоминания никуда не ушли, Марс. Скажу сейчас избитую банальщину, но все они живут в твоём сердце. Или во снах, на всё здесь твоя воля. — Я бы хотела, чтобы они оставались не только в сердце. — Увы, здесь мы не в силах ничего изменить, — вздохнул Ремус. Он посмотрел на изящный изгиб ворот. На переплетение рельс, распахнувших свою необъятную паутину высоко над головой. На серое небо, что словно томилось в плену этой паутины. — Но тебе не станет легче, если ты себя будешь гонять по кругу страдания и воспоминаний.        Он осторожно взял её за руку. Девушка не возражала. Он почувствовал, как в ответ сжались её холодные пальцы. Полоса света исчезла совсем, оставив только пепельное небо. — Закрой глаза, — попросил Ремус.        Марисса изумлённо посмотрела на него, но послушно смежила веки. Ремус и сам закрыл глаза, воскрешая в воображении старые картины. Он сделал неуверенный шаг назад, увлекая за собой девушку. Через миг ботинки хрустнули галькой. Рокот морских волн мягко подхватил слух. Ласковый ветер, напоенный солью и свежестью, тихо трепал их волосы и одежду.        Ремус открыл глаза. Он стоял вместе с Мариссой на берегу серого моря. Предрассветное небо тихонько светлело на горизонте. Белые гребни волн с шипением разбивались около их ног. Марисса посмотрела на Ремуса. Глаза её наполнились слезами.        Не говоря ни слова, он прижал её к себе. Он стёр катящиеся по бледной щеке слёзы. Она давно уже не плакала при нём. Наяву так точно. Пусть хоть здесь. Никто ведь не узнает. Да и некому узнавать. Но сейчас это было не важно. О, как это было не важно…        Тихий шёпот волн перекрывал почти неслышные всхлипы. Белесый свет распустил рукава над морем, подтягиваясь к стоящим на берегу друзьям. Вместе со светом к ним возвращался покой. Тихий и тёплый покой. То, чего не было так давно.        Марисса отстранилась. Она чуть виновато, чуть смущённо улыбнулась Ремусу. Тот улыбнулся ей в ответ. Оба молчали, не решаясь разбить эту хрустальную нежную тишину. Только разбивающиеся волны. Только тёплый ласковый ветер. И только звенящее слово, которое висело между ними, которое билось в их сердцах в унисон. И которое осталось невысказанным, но понятым.       Спасибо.