Never Back Down 2

Отрицание        Следующие несколько дней были самыми странными и чудовищными в жизни Ремуса. То, что Марисса очнулась, было хорошо. Девушка сразу принялась за домашние обязанности, занималась с детьми, иногда даже поддерживала с Ремом беседу. Вот только… делала это она как-то… безучастно. Каждое ее движение и слово были механическими, она ела, говорила, дышала и делала то, что делала, только потому что так было нужно. От осознания того, что он не в силах вытащить Мариссу из депрессии, Ремус готов был лезть на стенку. Самым худшим было то, что рассчитывать было больше не на кого. Все друзья, кто мог прийти на помощь, погибли за одну лишь ночь.        Тупое давящее чувство скорби поселилось в душе. С каждым утром, просыпаясь, Ремус словно продирался сквозь пелену горечи, скорби и такой тоски, что готов был выть. И он в полной мере осознал, что день, когда ты теряешь близких, не худший. Куда хуже все прочие дни, когда близкие к тебе не возвращаются.        Несколько дней спустя всё немного изменилось. Всё стало ещё страннее.        Вернувшись из магазина Болка домой, Ремус с удивлением обнаружил улыбающуюся Мариссу. Впервые за эти дни её лицо озаряла улыбка. Впору бы радоваться, но сердце Ремуса тревожно сжалось. Однако он решил её ни о чём не расспрашивать — он знал, что это лишнее.        Покормив детей и оставив их возиться с домовиком, Марисса присоединилась к Ремусу за ужином. Тот настороженно наблюдал за ней весь вечер, пытаясь понять, что ему не нравится. Наконец, он понял. Всё это время Марисса не сводила взора с окна, вздрагивала каждый раз, когда слышала в коридоре посторонний шум. В её взгляде появилась надежда, каждый её жест словно выражал ожидание чего-то. Она даже сидела на краешке стула, готовая сорваться бежать в любой момент. Вот только куда?  — Ты кого-то ждёшь? — Спросил он, когда Марисса снова принялась высматривать что-то за темнеющим окном. — Что? — Рассеянно моргнула она. — А… Да. Эда. Вилка со звоном выпала из пальцев Ремуса. Марисса вздрогнула от громкого звона. Поймав недоумённый взгляд Люпина, она нахмурилась: — Я не сошла с ума, Рем.        Ремус не нашёлся, что сказать. Ляпнуть, что Эд мёртв, а с той стороны не возвращаются, было бы бестактно и грубо. Но и поддержать её ему не позволял здравый смысл. Посему он лишь молча смотрел на неё, ожидая объяснений. Но та молчала, снова уставившись в окно. Пришлось взять инициативу и задвинуть такт за рамки здравого смысла.  — Марс, Эд…  — Я знаю, Ремус, мне не нужно напоминать, — сухо сказала она, скосив на него взор холодных синих глаз. — Тогда я ничего не понимаю. Объясни, пожалуйста.        Марисса внезапно смутилась. Она опустила взгляд в чашку и некоторое время мялась прежде, чем что-то сказать. — Просто… понимаешь… Я как-то не верю, что Эд ушёл насовсем. Нет, не говори ничего, Рем! Пойми, он выживал в таких передрягах, какие простому человеку не снились! Он столько пережил! Столько всего изумительного, волшебного и невозможного! Он сам был невозможным. И умереть от простой «Авады»? Нет, я уверена, так просто он не мог.        Она улыбнулась и подняла на него глаза. Ремус вздрогнул. Из глубины ярких глаз на него смотрела ядовитым взглядом боль, придушенная надеждой. Пустой, эфемерной надеждой Марисса затмевала боль, но не могла от неё никуда деться. Острая мука, тягучая скорбь и неимоверная тоска прикрыты лишь лёгким облачком надежды.        Сердце Рема дрогнуло. Он чувствовал неимоверное желание подойти к ней, обнять и постараться убедить, насколько пуста эта надежда, чтобы потом не было хуже. Но ему не хватало смелости. Никогда его рука не поднялась бы, чтобы развеять это хрупкое облачко. И всё же он не удержался от лёгкого поползновения рационализма: — Марс, не все умирают как герои, — тихо сказал он. — Эд погиб, пытаясь защитить Поттеров — это больше, чем сделал кто бы то ни было из нас. Требовать большего от смерти… — Нет-нет, ты не понял, — оборвала его Марисса. — Я понимаю, что он… по ту сторону. Но ведь наверняка он там не прохлаждается! Наверняка он ищет способы вернуться! — Пока это мало кому удавалось. — И ему удастся! Я верю! — Решительно заявила Марисса, с лёгкой ноткой раздражения. — Марс… — Разговор окончен, — отрезала она, поднимаясь. — Пойду уложу детей. Честа приберёт посуду.        Она вышла, не дав Ремусу вставить даже ни слова. Тот остался лишь сидеть в одиночестве, обдумывая ситуацию. Хорошего ничего не вышло. Хуже того, он вновь не знал, что ему делать, хотя лишь недавно много бы дал, чтобы вытащить девушку из депрессии.        «Но не такой ценой», — мрачно размышлял он.        Только ночью по пути в спальню он услышал тихий всхлип. Ремус остановился, прислушиваясь. Тоненький и тихий надрывный плач, задушенный подушкой. В сердце словно сдвинулся нож, поднимая из глубины нестерпимую боль. Он хотел бы зайти к ней, утешить, но понятия не имел, что сказать. Да и постеснялся.        «Она сама понимает, что жестоко себя обманывает. Но продолжает притворяться, что всё хорошо. Потому что если поверит в обратное, то не вынесет. Она сломлена и подавлена. И нет такого средства, что вернуло бы ей вновь равновесие. Только время. Посему, придётся подыгрывать»        Дни тянулись за днём, минули две недели. С каждым днём холодные щупальца мороза подбирались всё ближе, обхватывая поместье. И вместе с тем угасала надежда. Время шло, поводов рассчитывать на чудо не было, как не было и знаков Судьбы.        В конце ноября Марисса вновь угасла, погрузившись в прозрачную апатию. Торг        Алекс Болк был понимающим человеком. Он внял беде Ремуса, узнав о гибели почти всех друзей и свалившейся на него «ответственности», а посему дал Люпину непродолжительный отпуск. Тем не менее, он понимал, что горе-горем, а домовик вечно в одиночку работать не может. Поэтому Ремусу вскоре пришлось вновь выйти на работу. Он понимал, что Марисса не остаётся в одиночестве — её навещали Молли и Меда, помогала по хозяйству эльфиха по имени Честа, но всё равно ему было тяжело покидать дом.        Да и навсегда уходить он не собирался. Три раза в неделю он пообещал являться к обеду и проводить время с детьми. Но прежде, чем покинуть дом, Ремус взял с Честы обещание позаботиться о Мариссе и не давать ей совершать глупостей. Он понимал, что домовиха его не имеет права слушаться, но после слов «ради блага твоей хозяйки» та приободрилась и приосанилась.        Дни тянулись тягучей каплей мёда. Вечерами Ремус возвращался в свою квартирку в Лондоне, падая почти без чувств. Он раз за разом поражался тому, насколько мала и пуста его квартира. Вечер за вечером он проводил, погружаясь в оглушительное молчание, настолько угнетавшее его, что он поспешно переодевался и падал спать. Давно он не чувствовал себя таким одиноким.        Потому в выходной, едва только проснувшись, он поспешно оделся, собрался и аппарировал домой к Мариссе. К разочарованию, негативные ощущения никуда не ушли. Грызущее одиночество не скрылось никуда.        Ремус прошёл в гостиную. Возле камина под строгим надзором портрета семьи Альфарда сидели трое детей. Эйприл что-то сосредоточенно малевала красным карандашом в альбоме, Рич с Хьюго с умным видом перебирали кубики с буквами. Девочка заметила его первая. Она отбросила карандаш и радостно протянула к нему ручки, восклицая: «Рема! Рема!».        Люпин обнял малышку, подняв её на руки. Девочка очень была похожа на Эда. Или на Лину, тут как посмотреть. Ричард же был уменьшенной коротковолосой копией матери. Даже в манере поведения чувствовалась разница между двойняшками. У Эйприл всегда было шило в нужном месте. Вот и сейчас, звонко чмокнув Ремуса в щёку, девочка начала выворачиваться из его рук, намереваясь присоединиться к игре брата и кузена. Ремус усадил девочку на ковёр и поднял глаза на портрет: — А где Марисса?        Альфард только пожал плечами. Юная Вальбурга тем временем с любопытством взирала на возню малышни. Кажется, дети её заинтересовали. — У меня жуткое чувство дежавю, — пробормотала она.        Раздался жуткий треск, на ковёр в ворохе искр появилась Честа. Кажется, домовиха не ожидала, что её выбросит аппарацией именно в гостиную собственного дома. Растерянно хлопая голубыми глазами, она вперила в Ремуса взгляд, после чего пронзительно запищала. — Госпожа Марисса! Госпожа Марисса! — Пищала домовиха. — Я пыталась её остановить и отговорить, но она меня не слушает! Я поспешила к вам, как вы и просили, господин Ремус!        У Люпина оборвалось сердце. Словно оглушённый, он слышал слова «чердак» и «злая свеча». Не помня себя, Ремус бросился бежать к лестнице. Перепрыгивая через ступеньки, он взлетел на последний этаж, бегом промчался вдоль галереи гобеленов и дверей, почти врезался в винтовую лесенку, ведущую на чердак и вскарабкался наверх, почти не чуя ног. Кулаком он выбил дверцу в потолке и выскочил в сумрачное помещение.        Со всех сторон на него дохнуло пылью и стариной. Вопреки мнению портрета отца, Альфард не выкинул ни одной вещи. Нет. Он просто отправил всё на чердак. В сумрачной и кажущейся бесконечной комнате, где господствовали пыль и пауки, теснились целые острова из старинной мебели, образовывая лабиринты. Что-то было аккуратно укутано простынёй или чехлом, что-то уже посерело и потускнело от времени и затхлого неподвижного воздуха. Что-то облюбовали в качестве строительной площадки пауки, заботливо обернув облюбованную мебель паутиной.        Дорожка свежих следов на полу в пыли виляла между высокими стеллажами, рулонами ковров, разобранными каркасами кроватей и продавленными обшарпанными софами. Ящички комодов и сервантов были выдвинуты, дверцы шкафчиков распахнуты. Лохмотья паутины болтались там, где пробегала Марисса. Она что-то искала.        Следы привели его почти в самое сердце лабиринта. В пыльном молчании он слышал чирканье и странный злой шёпот. Вырулив из-за огромного шкафа, Ремус остановился.        Марисса сидела на коленях посреди пыли и паутины, сжимая в белых пальцах Чёрную Свечу. В другой руке у неё была простая магловская зажигалка. Девушка тщетно крутила колёсико, пытаясь высечь искру. Она бормотала проклятья, вновь и вновь проводя по колёсику пальцем. И с каждым новым пустым «чшшк» она злилась всё больше. Ремус заметил красноватые царапины на пальце, оставленные жёстким колёсиком.        Ремус шагнул к девушке. Та подняла на него глаза. Во взгляде мелькнул лёгкий испуг. Словно не в силах вымолвить ни слова, она смотрела на него, открывая и закрывая рот. Рем недоумённо переводил взгляд с неё на Чёрную Свечу.  — Что ты делаешь? — Тихо спросил он. — Я… Привет, Рем, — натянуто улыбнулась Марисса. — Здравствуй. Что ты делаешь? — Нахмурился он. — Честа в панике, нашла меня, вопила про «злую свечу». Что ты задумала, Марс?        Она вздохнула.  — Я дура, — выдала Марисса, наконец. — Я всё ждала появления Эда, полагая, что он сам сможет вернуться. Понимаю теперь, насколько это было глупо.        Ремус вздохнул бы с облегчением, скажи она это ему внизу за чашкой чая, а не на пыльном чердаке. Был неимоверных размеров подвох, и Ремус ждал, пока он покажется.  — Я поняла, что я должна ему помочь.        А вот и подвох.  — Что это за свеча? — Сухо спросил он.        Марисса опустила взгляд на свои руки. Она болезненно поморщилась, сжала свечу ещё сильнее и тихо произнесла: — Чёрная Свеча. Мне сказали зажечь её, если я захочу встретиться с кем-то по ту сторону. Он подарил мне её на свадьбу…        Ремус побледнел. Ему даже не нужно было пояснять, кто такой «он». Люпин бухнулся рядом с ней на колени и схватил за руки. И если обычно руки Мариссы были просто холодными, то сейчас, сжимая свечу, они были ледяными. — Марс, не надо, — прохрипел Ремус. — Я не могу иначе, Рем, — прошептала она, по-прежнему не поднимая на него глаз. — Мне невыносимо. Я ведь наверняка могу помочь или вытащить его… Правда? — Нет, Марс, нет! — Сжимая её пальцы сильнее, горячо заверил Люпин. — Опомнись, прошу тебя. Это подарок Ищейки, наверняка здесь какой-то подвох. — Конечно, подвох, — проворчала Марисса. — У него иначе не бывает. Но это единственный выход. Я ведь могу что-то сделать! — Ты ничего не можешь сделать со смертью, — в отчаянии произнёс Люпин и тут же пожалел о своих словах. Лицо Мариссы вытянулось, на глазах заблестели слёзы. — Пойми, это наверняка ещё одна издёвка от него! — Но я так больше не могу, — прошелестела она, склонив голову ещё ниже. — Не могу без него, Рем. Мне так больно. Мне так пусто, мне невыносимо… Даже если придётся отдать душу… Я хочу его вернуть.        Он хотел что-то сказать, но замер с раскрытым ртом. Ремус чувствовал на себе чужой взгляд. Замирая от иррационального страха, он поднял взгляд. Из сумрачной темноты на него смотрели две пары глаз: синие и серые. За спиной Мариссы возвышался портрет, написанный художником вскоре после свадьбы. Прекрасный и до дрожи живой портрет. Эд и Марисса, держась за руки, бок о бок возвышались в багровой извивающейся тьме и лишь свет трёх свечей в кривом серебряном канделябре разгонял её. Пламя плясало, словно было живым и движущимся, на бронзовой глади меча и серебре обручальных браслетов. Переплетённые пальцы почти тонули в сумраке, почти поглотившем их. Но они продолжали стоять. Вместе. Смело глядя в глаза тому, что притаилось во тьме перед ними. Чему-то страшному. Чему-то неизбежному.        Ремус всмотрелся в глаза Эда. Серые немного печальные глаза человека, потерявшего так много. В горле возник непрошенный ком. Он вообразил, как эта печаль разгорается всё ярче, как она изливается на него, на Мариссу, на детей, затапливая собой и захлёстывая с головой. Он вообразил страдания призрака, который не может ни коснуться кого-то, ни быть кем-то услышанным. — Марисса, я тоже, поверь, тоже хотел бы вернуть своих друзей, — тихо прошептал Ремус, опуская глаза и придвигаясь ближе. — Я хотел бы, чтобы Эд был жив, чтобы Лили и Джеймс были живы, я бы хотел, чтобы жил Питер, хотел бы, чтобы Хьюго и Гарри не были сиротами. Но это не в нашей власти, пойми. — Нет, нет, я уверена, что можно что-то делать, — потрясла та головой. — Пожалуйста, Марс. Не надо. Просто представь, как это будет. Если Свеча может вызывать только бесплотный дух, как в сказке о трёх братьях? Пойми, Эд будет несчастен, если ты так поступишь. И ты не сумеешь его коснуться, ты не сумеешь утолить его печаль и сунешься в петлю, а я даже не успею тебя вытащить. — А если будет не так? Если я смогу его вытащить? Живого, материального… — Если бы это было возможно, было бы чудесно. Но неужели ты полагаешь, что тебе это удастся? Неужели ты думаешь, что это не какая-то ловушка? А даже если и сможешь, что может помешать Кьялару забрать то, что принадлежит по праву Загробному Миру? — Хотя бы увидеть его! — По подбородку стекла слеза и капнула на руку Ремуса. — Хоть на миг! Только миг! Только увидеть его, услышать голос, сказать хоть что-то и… — И всю жизнь мучиться. Тебе будет только хуже, потому что, увидев его, ты захочешь его вытащить. И хуже будет ему, потому как если он сумеет тебя увидеть, он будет мучиться вечность. Неужели ты хочешь обречь его на такую муку?        Она тихо всхлипнула. — Я должна хоть что-то сделать, — тихо-тихо прошептала она. — Какой прок в могуществе, если не можешь защитить и спасти любимых? — Никакого, — улыбнулся Ремус. Он протянул руку и коснулся её подбородка, заставляя поднять голову. — Но ты ещё можешь спасти тех, кто нуждается в тебе. Ричард, Эйприл, Хьюго… я. Мы в тебе нуждаемся, Марс.        Он почувствовал, как пальцы девушки дрогнули. Решив идти ва-банк, он подался ещё ближе и прижал её к себе, спрятав лицо в её волосах. — Я ещё нуждаюсь в тебе, — прошептал он ей на ухо. — Ты — последнее, что у меня осталось, Марс. Не поступай со мной жестоко, пытаясь вернуть призрак, пожалуйста. Не торгуйся с Судьбой. Она обычно не ведётся на торг.        Он с облегчением услышал тихий стук. Свеча выпала из ослабевших пальцев. Он ощутил, как тёплое тело в его руках шевельнулось и прижалось к нему. Марисса не плакала. Она просто дрожала. Тонкие руки обвили его спину, холод пальцев обжёг через рубашку. Ремус вздрогнул, но не отстранился. От долгого стояния на коленях ныли ноги, но он продолжал стоять, прижимая девушку к себе.  — Я такая дура, — повторила она в его плечо. — Ты не дура, — печально улыбнулся Ремус. — Просто ты не сдаёшься. Даже со Смертью готова торговаться. Это меня в тебе всегда восхищало. Ты порой бываешь чертовски упряма, даже законы мироздания тебе не закон.        Она тихо-тихо усмехнулась. После чего она мягко отстранилась, не сводя с него лучистых синих глаз. Её лицо было бледнее обычного, осунулось от переживаний, сама Марисса как будто выцвела, но глаза по-прежнему живо и ярко блестели. Она не сдавалась. Она искала выход. Даже если его не было.        Марисса опустила глаза и подняла свечу. Задумчиво вертя её в пальцах, она произнесла: — Он сказал, что за мной ещё должок, — пробормотала она. — Почти наверняка он не случайно дал мне её. — Я же говорил, что это ловушка, — неуверенно усмехнулся Ремус.        Марисса серьёзно кивнула. Она поднялась, отряхнула пыль с колен и протянула Ремусу свечу. — Спрячь её, пожалуйста, — тихо сказала она. — Чтобы не было соблазна. — Ты её не уничтожишь? — Не хочу рисковать. Ты спрячешь её? Пожалуйста.        В голосе было столько мольбы, что он не смог бы отказать, даже будь он каменным. — Конечно, — улыбнулся он. — Спасибо, — Марисса порывисто обняла его, после чего почти сразу отстранилась и скрылась в лабиринте мебели. — Я заварю пока чай, хорошо? Присоединяйся. — Хорошо.        Ремус остался в одиночестве, сжимая в пальцах гладкую и невероятно холодную свечу. Он покрутил головой. Возле портрета лежал плоский продолговатый ящик. Рем опустился на одно колено и осторожно открыл его. На синем бархате блеснули бронзой меч и револьвер. Хорошее место.  — Деффиндо, — прошептал он, поведя палочкой вдоль обивки. Ткань тихо треснула и отошла от дерева. Ремус осторожно вынул часть подкладки и бережно впихнул внутрь свечу. После чего поспешно впихнул всю набивку, что влезла, починил коробку «Репаро» и выпрямился, критически осматривая результат своих трудов. Даже не скажешь, что кто-то вовсе трогал его.        Удовлетворённо кивнув, Ремус запер коробку и пихнул под мышку, намереваясь спрятать в одном из комодов, что подвернётся по дороге. Однако он замер на полпути, чувствуя, как в его затылок устремлены взгляды двух пар глаз. Передёрнув плечами, Ремус обернулся и вновь встретился взором с серыми и голубыми глазами, смотрящими на него из багровой тьмы. Рему стало не по себе.        Он взмахнул палочкой. Белая ткань соскользнула со шкафа и осторожно опустилась на тяжёлую раму, струящимся потоком закрыв от мира шедевр художественной мысли. Хватит. С глаз долой — из сердца вон.        Вновь кивнув себе, Ремус поспешил покинуть странное место.