Never Back Down 2

      Следующие недели выдались просто чудовищными. После похорон Лиди я осталась у Лафнеглов, чтобы поддержать их. Несколько раз приезжали Мародёры, Уизли, Лили и Арти, чтобы выразить слова соболезнования и утешения. Все понимали, что словами мёртвых с того света не вернёшь, но порой требовалось что-то сказать.       Лина и Эд замкнулись в себе. Каждый молчал, порой что-то кивал, глядя в пространство и не выходил из своих тяжёлых, как свинец, мыслей. Порой Молли, Ремус или Сириус спрашивали, не нужна ли им или мне помощь. Я отказывалась, даже не представляя, во что выльются мои отказы.       Первые дни никто из ребят не проронил ни слова. Лина не вставала с постели, Эд бесцельно бродил по дому с пустым взглядом. Оба превратились в собственные тени. Я готовила ребятам, прибиралась, заставляла их переодеваться хотя бы изредка, занималась домашними делами по мере сил и возможностей. Короче, была нянькой. Пришлось научиться всем этим премудростям. Прибираться было, вроде как, просто, стирать тяжко, но тоже ничего премудрого в этом нет. А вот готовить я училась с нуля по потрёпанной книжке, которую мне любезно одолжила Молли. Конечно, тортами и запечённой индейкой я свои подопечных не баловала, но омлеты, котлеты и прочие простые блюда я кое-как научилась готовить. В быту было несложно. Можно было даже забыть о всех невзгодах, пока шуршишь по дому. Сложно было с ребятами.       Лина переживала потерю тяжело. Первые три дня она не выходила из комнаты. Я старалась проводить с ней побольше времени, но чувствовала, что моё общество ей попросту ни к чему, так что в комнату я не возвращалась с утра и до самого вечера. Кормить мне приходилось её почти силой. После этого я перестала потакать ей (скорбь-скорбью, а кушать надо!), так что пришлось ей периодически спускаться в гостиную, чтобы съесть хоть что-то и уйти обратно. Следующие дни были не лучше, но Лина хотя бы начинала двигаться и немыми кивками реагировать на звук собственного имени и предложение положить ещё блинчиков.       С Эдом было одновременно сложнее и проще. Первый день он, как и сестра, сидел в комнате. На второй выходил к обеду и ужину, пропустив завтрак. На третий и четвёртый дни я видела его слонявшимся по саду. На пятый я обнаружила его сидящим в комнате Лиди, после чего он запер её на ключ и старался огибать её стороной. Я хотела хоть что-то сказать ему, хоть что-то сделать, чтобы поддержать, но понимала, насколько неуместны слова. Да и боялась я, если честно. Я почти чувствовала тот груз, опустившийся на его плечи, чувствовала опустошающую тяжесть, что лежала на сердце. Каждый раз, когда я делала шаг к нему, порываясь обнять, или открывала рот, чтобы сказать что-нибудь, я замирала, словно налетала на стену. Так что я просто отворачивалась и начинала заниматься своими делами, коих у меня была куча.       На шестой день Эд сам ко мне подошёл. Не помню, что я тогда делала, помню, что испугалась, когда волна тоски на долю мгновения накрыла меня с головой. В тот же миг его руки обвили мою талию и притянули к себе ближе. Я чуть вздрогнула, подавшись назад и прижавшись спиной к нему. Я чувствовала, как он уткнулся носом в мой затылок. Белые от муки ладони я осторожно положила на его руки и тихонько сжала.       «Всё будет хорошо. Всё будет хорошо», — хотелось сказать мне, но слова не шли с языка, точно их приклеили. Так что я просто откинула голову на его плечо, продолжая сжимать его руки. Не знаю, сколько бы мы так простояли, если бы не засвистел вскипевший чайник. Я подорвалась, было, снять его с плиты, но Эд меня опередил. Немного смущаясь, не знаю уж от чего, я поблагодарила его, на что тот кивнул и ушёл в сад.       Той ночью мне не спалось. За день я невероятно вымоталась, но сон не шёл. Лина спала, отвернувшись к стене, затылок чернел на фоне белой подушки. Часы показывали без трёх минут два. Я встала, накинула халат, надела тапки и тихонько выскользнула из комнаты.       В глубине души я надеялась, что Эд ещё не спит, что в его комнате горит ночник, как в ту ночь, что я смогу войти, лечь с ним и заснуть наконец, растворившись в его объятиях. Но нет. Только уличный фонарь, робко бросавший свой луч в окошко, освещал пространство второго этажа.       С кресла в гостиной я взяла тёплую шаль, которую повадилась таскать по вечерам. Зябко кутаясь, я вышла из дома в сад. Оттери-Сент-Кэчпоул спал, ни один огонёк не нарушал покоя мягкой летней ночи. Тьма тонула в запахе акации и жимолости, чёрными пушистыми овцами скользили по небу облака. Я стояла, закрыв глаза, вдыхая запахи ночи. Ветер всхлипывал в ветвях дерева, жаловался на что-то кустам у калитки.       Только сейчас я поняла, как я устала. Тяжким, спёртым дыханием меня объяла горечь. Губы сами собой разъехались, обнажая стиснутые зубы. Мне удалось сдержать всхлип, разрывавший грудь и крививший моё лицо. Я хотела выть, закинув голову, хотела уйти куда-нибудь и проснуться утром на какой-нибудь незнакомой поляне среди трав или жёсткого вереска, я хотела реветь в голос от отчаяния, захлёбываясь, давясь подушкой. Мне было тошно, было тяжко. За минувшие четыре дня я не услышала ни одного чужого голоса, ни одного слова. За минувшие четыре дня я поняла, насколько я беспомощна. Я разрывалась между желанием сделать хоть что-то, чтобы всё это изменить, и бросить всё это и уйти, куда глаза глядят…       Но как я их брошу? ..       Облака разъехались, обнажая ехидную усмешку тоненького месяца. Словно с издёвкой небо смотрело на меня, улыбаясь, подобно Чеширскому коту. Словно с издёвкой сияли эти равнодушные звёзды. Только ветер продолжал всхлипывать в ветвях.       Я раздражённо дёрнула себя за косу. Глупости какие. Не будет так вечно, скоро всё вернётся в норму. А пока нужно потерпеть. В конце-концов, ребята не просто хомячка похоронили или любимую собаку…       Однако желание рвать волосы и выть никуда не делось.       Улыбка исчезла с неба. Ветер трепал края моей ночнушки, всё усиливаясь. Пропал запах жимолости, пропала акация, всхлипывания превратились в беспорядочный лепет. Тяжёлой стеной с запада накатывали тучи. Лишь через пару минут они накрыли собой городок. Ветер стих. Небо сморщилось и разразилось тугим ливнем. Запах дождя затопил меня. Я продолжала стоять, задумчиво глядя на бурлящую лужицу, образовавшуюся у ступенек на дороге. Я хотела, чтобы этот поток смыл с меня тоску, наполнил внутреннюю пустоту хотя бы дождевой водой. Осознание того, что я вымокла до нитки пришло лишь тогда, когда волосы начали липнуть к лицу. Но и тогда я никак не отреагировала на погоду. Разве что посетовала на то, что намокла шаль.       Может, позвонить Рему? Или Сириусу? Или хоть на денёк сходить к Уизли? Развеяться. Иначе я с ума сойду рядом с этими призраками, мне нужно хотя бы услышать чужой голос. Но имею ли я право звать кого-то или оставлять друзей? Нет, не могу. Немного потерпеть… немного потерпеть…       Я вздохнула. Капли барабанили по макушке. Раздражённо махнув головой, я ушла в дом. В конце-концов, завтрак для двух олухов никто не отменял.       Дождь шёл ещё пять дней. Каким-то невероятным чудом смена погоды повлияла на Лафнеглов. Лина начала спускаться не только, чтобы поесть, но и посидеть в гостиной, пока я прибираюсь, заварить чай, пока я была на кухне или посмотреть пару часов телевизор. Эд начал немного помогать мне на кухне. На второй день ливня он, наконец, заговорил. — Ты извини нас, Марс, — тихонько сказал он, протягивая мне вымытую тарелку. Я так удивилась, что чуть не выронила её. Ну надо же… как будто небо услышало мои мольбы. — Ничего, я понимаю, — улыбнулась я, укладывая тарелку в шкафчик. — Вам нужно было побыть наедине с собой. — Да, но… Не знаю, ты так о нас заботилась… — Вы бы иначе с голоду померли. — … А мы тебе даже ни слова не сказали за всё это время. Закрылись в своей тоске и ни гу-гу. — Да ладно, — я махнула рукой, принимая очередную тарелку. — Вам это было необходимо. Не худшая неделя в моей жизни.       Невидимый барьер, вставший между нами на эти семь дней, лопнул, как мыльный пузырь. Когда посуда была вымыта, вытерта и уложена в шкаф, я подошла к Эду и обняла его. Тоска, грызшая меня несколько дней, растворилась, исчезла, словно кто-то из наполненной ванной выдернул пробку. Мне было впервые так хорошо, так спокойно. Впервые я не чувствовала себя одной. — Ненавижу тебя, Лафнегл, — беззлобно пробурчала я, уткнувшись лицом в его грудь. — Люто ненавижу. Никогда больше не смей меня вот так бросать.       Ту ночь мы провели вместе. Сперва говорили о чём-то, говорили много, строили планы на ближайший год, вспоминали прошлое и спорили о чём-то. Я упивалась звуками его голоса, заставляла говорить о чём угодно, хоть о квиддиче. Мне в кои-то веки за всю минувшую неделю не хотелось забиться в уголок, накрыться одеялком и качаться из стороны в сторону. За разговорами мы не заметили, как уснули.       Утром Эд помогал мне приводить в чувство Лину. Та всё ещё бледной тенью самой себя, ни с кем не говорила, только лежала, глядя в стену или в окно. Не знаю, чем бы закончилось всё это, если бы в один прекрасный день я не заболела.       Днём ранее все звёзды встали так, чтобы недуг схватил меня побыстрей. Помню, что тогда я шуршала на кухне, намереваясь на ужин запечь курицу. Осторожно устанавливая противень в духовку, я планировала, не сходить ли в магазин. Я хотела купить к чаю лимонных пирожных, которые Лина так любила. Решив, что успею туда-обратно, я оставила Лафнеглов в обществе «Тома и Джерри», которых с утра крутили по телевизору, и выскочила на улицу, прихватив пару купюр. В своё время Лиди и Лина научили пользоваться меня магловскими деньгами.       По дороге домой я вспомнила, что миссис Хаггсберри просила Лину полторы недели назад зайти к ней за яблоками, что росли в её саду. Так как подруга до сих пор сама пребывала в состоянии овоща, я решила забежать к соседке, сделав небольшой крюк. Та, в свою очередь, начала меня расспрашивать о Лафнеглах и сыпать различными сплетнями городка Оттери-Сент-Кэчпоул. Я улыбалась, кивала, а сама хотела дать ей хорошего пинка, чтобы отдавала мне, наконец, свои яблоки. Но миссис Хаггсберри была милейшей старушкой, божьим одуваном едва ли не старше Дамблдора, так что нога на неё у меня бы не поднялась.       Распрощавшись, наконец, с соседкой, я поспешила домой. Сиреневый сарафан, в котором я выбежала из дома, промок насквозь, лип к телу мокрой мерзкой тряпочкой. Я спешно шагала к дому, подхватываемая порывами ветра, пригибаясь от тяжести яблок. Только подходя к синей двери с молоточком, я вспомнила про курицу. Ахнув, я выронила мешок с яблоками, почти пинком распахнула дверь и вбежала в кухню. Птица была вполне спасена, но мне пришлось собирать рассыпавшиеся по всему коридору плоды.       Когда всё, вроде как, было в полном порядке, а я уже хотела снять с себя промокшее до нитки платье, мне пришлось вновь бежать в сад, где Инсендио решил прогуляться по всем самым глубоким лужам. В одной такой луже я его и выловила. Скидывая по дороге раскисшие балетки, я тащила упиравшуюся животину в ванную. Вымыв кота и затопив весь пол, прибрав, наконец, бардак, я и не заметила, как пришло время ужина. Кое-как переодевшись в что-то сухое, я продолжила заниматься насущными делами.       Видимо, стояния под дождём посреди ночи и мокрой прогулки мой организм мне не простил. Утром я не проснулась — воскресла. И тут же пожалела об это опрометчивом решении. Мозг явно хотел расплавиться, да твёрдая преграда в виде черепа не давала ему. Голова растекалась по подушке, веки настойчиво слипались. Каждую часть тела словно накачали доверху свинцом и швырнули в холодильник, а в голову влили пуд раскалённого железа. Застонав, я перевернулась на бок и свернулась в комок, пытаясь сохранить хоть крупицу тепла в своём тщедушном тельце. Меня трясло. Хотелось просто лежать так сутками и не вставать, а лучше и не просыпаться.       Но шальная мысль, жалом вонзившаяся в то варенье, в которое превратился мозг, заставила меня подскочить на кровати. Завтрак!       Я посмотрела на часы. Без пяти десять. Ой-ой-ой, опоздала!       Тяжело поднявшись с кровати, я обнаружила, что Лина уже давно встала и даже удосужилась застелить постель. Чудеса. Может, я уже брежу?       Кутаясь в шаль, я доползла до лестницы, пару раз едва не оступилась на ступеньках и, в конце концов, достигла-таки кухни. Лафнеглы уже сидели там, дожёвывали завтрак. — Ты выглядишь ужасно, — резюмировал Эд, когда я подошла к ним. — Лина сказала, что ты всю ночь заходилась кашлем.       Я покосилась на подругу. Та только молча изучала содержимое своей чашки. — Со мной всё хорошо, — просипела я. Откашлявшись, я повторила фразу более крепки голосом. — Кто готовил омлет? — Я! — гордо выпятил грудь Эд. — Вкусный, ты попробуй. — Непременно. — Марс, шла бы ты в кровать. Ты же шатаешься, — подала голос Лина. — Ерунда, — отмахнулась я, потянувшись за чашкой. — А посуду за меня кто мыть будет? Фрэнсис Скотт Фицджеральд? — Да хоть бы и он, — покачала подруга головой. — От мёртвого писателя и то проку больше, чем от тебя больной. — Глупости, я вполне хорошо себя чувствую! Только позавтракаю и…       Ослабевшие пальцы свело знакомой мне судорогой. Чашка выскользнула из рук и разбилась о кафельный пол. Я бросилась, было, собирать осколки, но голова пошла кругом, когда я нагнулась. Эд подхватил уже опасно накренившуюся меня. Я упрямо осталась сидеть с ними. Омлет, приготовленный Эдом и впрямь был вкусным, но кусок не лез в горло, словно сжатое железными тисками. Одолев четыре кусочка, я не без повода почувствовала себя героем, но слабость никуда и не думала уходить.       Лина восстановила мою кружку с помощью магии и налила мне чай. Когда я потянулась к ароматной янтарной горячей жидкости, способной мёртвого поднять из могилы, Лина кивнула Эду. Тот молча подхватил меня, закинул на плечо и потащил наверх. Вырываться, колотить кулаками и трясти ногами сил не было, но кричала и бранилась я от души.       Эд притащил меня в комнату, по самый нос укутал одеялом и заявил, что теперь я никуда вставать не буду, пока они вдвоём шуршат по хозяйству и лечат меня. Собственно, это были мои последние связные воспоминания о той неделе, что я лежала с температурой. Помню только, что они от меня ни на минуту не отходили, постоянно поили литрами чая с лимоном и мёдом и всячески развлекали. Те пять дней после ужасающе-тоскливой недели казались сказочно-умиротворяющими. И все эти пять дней я хотела сказать им что-то. Каждый вечер я проваливалась в забытье и воскресала по утрам с этим словом на языке. Наверное, я его всё же говорила и не раз, потому что помню эти ироничные улыбки, когда я сказала им это в сознании. А всё-таки, даже здесь, в дневнике, хочу вывести чёрным по белому.       Спасибо.