Легендарный Жнец: Забвение

      Она стояла среди чуть расступившихся гостей званного ужина, с безразличной улыбкой, пытаясь делать вид, что ей интересно слушать комплименты и различные предложения от чиновников и богачей. Но все эти графы и бароны, по всей видимости, были настолько поверхностными, что и не замечали её безразличия. Ну или просто не хотели замечать, покуда золотые слитки семьи Беррингтон им были куда важнее тёплого разговора и искренних комплиментов. Платье Эвелин было мрачным, но даже среди богато расшитых рюшами красных, кремовых бюстье со шлейфами и голубой классики оно выделялось. Или, быть может, так казалось только Гробовщику, который вот уже несколько минут не мог оторвать напряженного взгляда от жницы. Хотя в ней мало что говорило о том, что она шинигами. Если быть точным, теперь вообще ничего. И какой-то частью своей души Адриан ненавидел её за это. Простые смертные были явно не в его вкусе. Решив пока не привлекать к себе внимания, Легенда развернулся ко входу с балкона в зал спиной и, оперевшись руками о мраморный парапет с балясинами, стал без энтузиазма наблюдать за тем, как тут и там начинают виднеться звезды.       — Разрешите я разбавлю ваше одиночество своим присутствием, — раздался голос за спиной Гробовщика, а затем он услышал тихие шаги, словно босые, справа от себя. — А, это Вы. Утренний гость.       Адриан краем глаза увидел в метре от себя Эвелин.       — А я думала о Вас, — сказала девушка после продолжительной паузы, которую Легендарный даже не пытался заполнить пустыми разговорами. Да и говорить-то было, по большому счёту, не о чем. Разве что о погоде или завести типичную светскую беседу о договоре компании отца Эвелин и Фантомхайва, но это было совсем не в его стиле. И, честно говоря, мало кого интересовало из присутствующих, кроме самого мистера Беррингтона и тринадцатилетнего Сиэля.       — И что же Вы надумали, графиня? — Гробовщик решил-таки ради приличия хотя бы посмотреть на пассию в чёрном, о чем тут же пожалел. Каждый взгляд на неё причинял определённую боль от непонимания и беспомощности.       — Что я забыла, — жница запнулась, — забыла что-то очень важное.       Снова пауза. Легендарный предпринимает жалкие попытки сопоставить её слова со всей информацией, что предоставил ему Спирс, а Эвелин просто пустым взглядом смотрит в темноту, но в следующую секунду как будто бы опоминается от мыслей, которые, быть может, где-то и витали в её голове, и, обворожительно улыбаясь, произносит:       — Вы уж простите мой туман в голове.       Её улыбка с ним более открытая и искренняя, чем в обществе тех обремененных делами и богатством чиновников. По крайней мере, ему так кажется.       — Я сейчас не в состоянии вести интеллектуальные беседы.       — Неподходящее место, верно? — как бы невзначай спросил Гробовщик. Эвелин кивнула:       — Здесь слишком много, — снова запинка, совершенно не свойственная ей, — живых.       Она, как героиня книги, говорила отрывисто, и паузы эти как бы значили, что писатель не знает, какую реплику приписать ей. А потом, приписавши какую-то отсылку и заставляя читателя задумываться, он понимает, что такие слова для героини были бы совершенно не свойственны, и она смущается. Как и Эвелин сейчас.       — Простите, — девушка отворачивается от уличного мрака, видимо, собираясь уходить, — снова мой туман.       — Подождите, — вдруг произносит Гробовщик, сам удивляясь непонятно откуда взявшемуся отчаянию в голосе. Он не собирался её останавливать. Он вообще не собирался с ней говорить. Он здесь, чтобы попробовать разыскать пропавшую книгу воспоминаний. И то, это были всего лишь его предрассудки. Помешанность, — думал он, — паранойя. Графиня обернулась. Адриан протянул ей руку, слегка поклонившись.       — Один танец, — в полголоса сказал он. Беррингтон мягко улыбнулась, вложила свою аккуратную кисть в белой перчатке в его худую в чёрной, приблизилась, и её вторая рука легла ему на плечо.       — А потом Вы, как и полагается таинственным незнакомцам, исчезнете во мраке коридоров поместья? — поэтично пропела Эвелин.       — Вполне возможно, — холодно произнёс Гробовщик. Улыбаться не было сил, хотя ему казалось, что нужно этикета ради хотя бы натянуть жалкое её подобие. Но даже на натянутую улыбку его не хватало, однако графиню это, видимо, совсем не заботило. Кем бы ни была Эвелин, эти черты некоторого безразличия к этикету и нормам поведения всегда были ей присущи и никуда не делись бы, даже если её книгу жизни переписать заново.       Пара кружилась в медленном танце, освещённая тёплым светом свечей и ламп из зала, несмотря на то, что оркестр играл радостную мелодию, размеренно быструю и совершенно неподходящую под момент. Будь она все той же Эвелин, которую знал Легенда, все той же жницей, бессмертным Богом, несущим смерть, это был бы один из тех прекрасных моментов, которые нельзя было портить, потому что заканчивались они, как правило, как в старинных романтических фильмах и сказках для детей, поцелуями и чем-то вроде «жили долго и счастливо». Только вот это не фильм и не детская сказка, и перед ним стоит смертный человек, который ещё вчера имел власть забирать человеческую жизнь и смотреть его воспоминания аки фильм, и никто не мог дать ответа, почему вдруг все так резко переменилось, где книга воспоминаний, накануне пропавшая из библиотеки, и на еще бесчисленное количество вопросов, которые волновали Легендарного шинигами. Карие глаза его спутницы смотрели куда-то позади него в одно и то же место, словно она была куклой, и чтобы она посмотрела в какую-то другую точку, её надо наклонять. Как глупо все. Его привязанность, вовсе не свойственная, его желание защитить девушку и ещё много всего… Все было слишком глупо и как-то слишком сентиментально для Бога смерти, большую часть своей бесконечной жизни прожившего в полном одиночестве, делающего гробы и ни о чем в обычности свей не беспокоящегося. Сидел бы дальше в своём похоронном бюро, требовал с людей оплату шутками и все было бы в норме.       Но согласие вернуться в департамент стоило того. Все же стоило.       — Прошу меня простить, мисс Эвелин, — Гробовщик отстранился и чуть поклонился, как и требуют того игнорируемые девушкой нормы этикета, — я удаляюсь, как Вы и предсказали. К сожалению, мне действительно пора идти.       — Я была рада Вас вновь увидеть, — вчерашняя жница неспешно удалилась вглубь зала.       Увидеться с ней все же было приятным бонусом. Ложка мёда в бочке дёгтя, в которую Адриану сейчас предстоит на треть погрузиться. Пытаясь не привлекать к себе внимания, по краю зала, в стороне от групп обсуждающих что-то гостей, от официантов, что разносили шампанское и угощения, жнец элегантной походкой прошагал к выходу из триумфального зала. В коридорах по обе его стороны туда-сюда шныряла прислуга и гости, которые то ли не успели ко времени, то ли уже расходились, сочтя приём скучным. Был и ещё один коридор, совсем темный, он вёл вперёд от двери в зал, но находился чуть левее от неё. Кажется, в его сторону никто и не смотрел. Отлично. Стремительно нырнув в него, Гробовщик расслабил успевший ему поднадоесть галстук и расстегнуть пуговицу белой рубашки. Удивительно, как он раньше носил эту одежду, да ещё и работал в ней. Жарко, неудобно и стесняет движения. Жнец двинулся вперёд по коридору. Чем дальше он уходил вглубь, тем дальше, казалось, удаляется тёплый свет и оживленные голоса за спиной. Изредка в темноте встречались высокие трехметровые двери, обрамлённые золотой резьбой настенные таблички рядом с которыми гласили о служебном назначении той или иной комнаты. Видимо, спальное крыло (непонятно, почему ему понадобилось идти именно туда) находилось вообще в другой части поместья, и если это было действительно так, то Адриан сильно негодовал. Потому что он шел по этому темному коридору вот уже пять минут, никуда не сворачивая, и даже свет за спиной совсем погас, и теперь идти оставалось лишь наугад, изредка вглядываясь в таблички рядом с дверьми, а никаких поворотов, света из-под дверей, ничего не было. Пройдя ещё по собственным ощущениям метров десять, Легендарный уперся в арочную двустворчатую дверь. Нервно цыкнув, жнец легко толкнул одну створку рукой и — о, боги! — она, к великому удовлетворению, поддалась. Было бы безумно жаль пройти такое количество пути и зайти в тупик. Тем более возвращаться в оживленное место и снова видеть Эвелин, по какой-то неведомой ему самому причине, совсем не хотелось.       За дверью оказалась библиотека, выглядевшая не хуже библиотеки в Департаменте Несущих Смерть. В библиотечном зале были довольно высокие потолки, которые словно поддерживали колонны-стеллажи с мириадами книг, до безумия длинные, но все же кое-где прерывающиеся, совершенно не давая представления о том, какой ширины помещение, а к высоким полкам стеллажей, в свою очередь, тянулись тут и там лестницы. Зал был наполовину погружен во мрак, но, по сравнению с коридорами и даже тем освещенным с ног до головы триумфальным залом, где проходил приём, здесь было теплее. На перегородках стеллажей, что стояли прямо при входе, находились настенные подсвечники, все были зажжены и давали разглядеть обстановку. В нескольких метрах от двери стоял огромный овальный стол из красного дерева с ножками-балясинами, на котором так же были подсвечники со свечами, окружённый с дальней длинной стороны массивными стульями с дорогой обивкой. На столе было разбросано большое количество книг, половина из них были открыты то в начале, то в середине, то и вовсе на форзаце, куча конвертов, свернутых и развёрнутых пергаментов, а среди всего этого хлама, прямо на столе, спиной ко входу, сидел худой мужской силуэт, рядом с которым поблескивала в свете свечей катана Эвелин в ножнах. Кажется, он читал какую-то книгу, но, услышав скрип старой двери, чуть повернул голову.       — Ну здравствуй, Адриан.