Наследник

...Как называется река, Чьи воды вижу я во сне? Она прозрачна, широка, Сверкают рыбы в глубине Меж водорослей и камней, Как звезды в млечности своей. По берегам ее туман, Как крылья странных серых птиц, Холодный призрачный обман Полузнакомых чьих-то лиц. Не ощутить тепла огня, Не ухватить ничьей руки, Ни тьмы ночи, ни света дня, Лишь травы, воды и пески… (с)

***

- Ох, cara mia, и как у тебя хватает терпения? Фиона проплывает мимо деревянной резной лесенки, на вершине которой в неудобном положении примостилась Гермиона, с головой ушедшая в книгу. - Терпения на что? – рассеянно спрашивает девушка, разглядывая движущуюся иллюстрацию. - Сидеть. Читать. У меня при одном взгляде на эти талмуды свербит в носу и хочется чихать. Если бы я не была привидением, то давно заработала бы эту новомодную болезнь, как ее там? Сенная лихорадка? А ты, по-моему, проштудировала половину этой библиотеки, – Фиона широким жестом обводит два зала. - Ну конечно, нет. Скорее, одну десятитысячную часть, но уж никак не половину. Девушка раскрывает еще одну книгу и заглядывает в нее, что-то сличая. А призраку хочется поболтать. - Все равно не пойму. Что хорошего в этих древних пылесборниках? - Знания, Фиа, – Гермиона довольно улыбается, взмахивает палочкой, шепча какое-то заклинание, и на ладонь ей садится маленькая серебристая птичка. - Ну разве не чудо? - Чудо. Которое будет бесцеремонно гадить на драгоценные книги. Лучше бы прогулялась по замку или в саду. Зимний воздух полезен для здоровья. Да и зачем сидеть здесь, если через пару месяцев ты все равно все вспомнишь? - В саду слишком холодно, в замке домовики устроили какую-то уборку, не хочу им мешать, - хмурится девушка, - и я не люблю ходить по замку без Драко. - А что делает Драко? - Не знаю, - Гермиона с чуть заметной обидой в голосе пожимает плечами, - отправил меня сюда, сам заперся в комнате, велел ему не мешать. - Я бы на месте этого дуралея ходила за тобой по пятам. Иначе это будет делать Блейз, – сердито шепчет себе под нос Фиона. Гермиона раскрывает очередной фолиант, но тут же с невольной гримасой отвращения захлопывает его. - Господи, какая гадость! - Что? – заинтересованно подлетает призрак. - Книга по темной магии. Как же их здесь много! - А что ты хотела? Это же библиотека Малфоев. Я скорее удивлена тем, что здесь не все книги по темной магии. Следующая вытащенная книга неожиданно оказывается чем-то вроде личного дневника. Довольно большого формата, в красивом темно-алом кожаном переплете, с изящной медной застежкой в виде кленового листа. - Чье это? – Гермиона нерешительно открывает дневник, перелистывает пожелтевшие страницы. Записей на них совсем немного, но много рисунков, выполненных черным карандашом. Тонкость и чистота, небрежность и вместе с тем завершенность линий, ни одного лишнего штриха. И пронзительная глубина простеньких на первый взгляд набросков. Тот, кто рисовал это, обладал огромным талантом. Малфой-Менор – немного не такой планировки, как сейчас, не хватает двух угловых башенок и пристройки к северному крылу, но поразительно передана его мрачная тяжелая красота. Обстановка какой-то комнаты – простая и без изысков. Натюрморт из кувшина и нескольких яблок – при взгляде на него Гермиона вспоминает, что не пообедала. Пейзаж – хмурое небо с низко нависшими тучами, листья одинокого деревца, растущего прямо из камня, полощутся на ветру. Еще один пейзаж – почти такой же, но небо ясное, вышитое легким полупрозрачным облачным узором, а дерево засохшее и безжизненное. Хоть рисунок и выполнен в черно-белой графике, девушке кажется, что она ясно видит серый шершавый камень, коричневую, в наплывах и наростах кору дерева, бурые засохшие листья на нем, жесткие и мертвые, и по контрасту – нежно-голубое небо ранней весны и молодая зеленая травка у подножия камня. А еще много портретных набросков. И на большинстве из них – темноволосый юноша, такой ясноглазый и жизнерадостный, что кажется, никто на свете не сможет причинить ему зла. Если истинно утверждение, что глаза – зеркало души, то на этих рисунках чистое зеркало отражает светлую душу. Кто-то тщательно и любовно прорисовывал мельчайшие детали, стараясь, чтобы изображение было максимально точным и в то же время легким и живым. Так и хочется расправить измятый ворот мантии, откинуть с высокого лба густую челку. Гермиона перебирает лист за листом, улыбка юноши сияет почти с каждой страницы. И вдруг все обрывается, идут несколько страниц, густо зачерненных карандашом. Словно траур. Потом чистые листы, несколько вырванных. И лишь после пустоты опять начинаются маленькие шедевры. На этот раз миниатюры светловолосого мужчины с жёстким давящим взглядом, от которого хочется поёжиться. В резких чертах красивого породистого лица Гермиона с удивлением обнаруживает сходство с Люциусом и в некоторой степени с Драко. Иногда у Драко бывают точно такие же глаза, безжалостные и одновременно проницательные, как будто он знает все ее мысли. Но набросков мужчины мало, и в них нет души, хотя они и исполнены с таким же мастерством, что и предыдущие. А ближе к концу дневника все чаще появляется ребенок, тоже светловолосый, с широко распахнутыми глазенками. Вначале совсем крошечный, пухлощекий, он растет с каждой страницей, превращаясь в мальчика с упрямым лицом и удивленно вскинутыми темными бровями, у которого все заметнее становится взгляд отца, такой же тяжелый и пронзительный. И лишь на самой последней странице одинокий женский портрет. Кудрявая головка, изящный овал нежного личика, темные миндалевидные глаза, в которых такая запредельная, неземная печаль, что по спине пробегает холодок. Гермиона даже испуганно захлопывает дневник, но через несколько секунд вновь раскрывает его на последней странице, притянутая той тайной, которую он хранит. Чей это дневник и чей портрет? Самой художницы? Вероятнее всего, это была женщина, потому что в рисунках чувствуется скорее женская рука, женский взгляд, нежели мужской. И если это так, кто тот ясноглазый паренек? Кем он приходился ей? Светловолосый, наверняка, муж, кто-то из Малфоев, мальчик – сын. А он? Брат? Друг? Под портретом переплетаются инициалы – А.У.М. Они покрывают почти все свободное пространство листа, словно та, которая писала (а Гермиона уже не сомневается, что это именно ОНА, владелица дневника) убеждала сама себя в том, что это – ее, это она – А.У.М. Но в уголочке, крохотными буковками, еле различимыми, другое – А.У.Д. И начато – мой Ал... Но потом женщина словно испугалась и зачеркнула написанное, конец имени скрылся за штрихами рваных изломанных линий. Ал – это Альберт? Алан? Алистер? Александр? Альфред? Альберик? Альбус? Альбус – незнакомое имя слетает с языка испуганной птицей, вызывая какие-то странные чувства – защищенности и уверенности, тихой радости и светлой грусти, и еще сахарно-кислый вкус каких-то сладостей. Быть может, она кого-то знала с этим именем? Кого-то… кого-то… Нет, не вспомнить… Но она почему-то твердо убеждена, что глаза этого юноши на протяжении всей его жизни оставались такими же ясными, как и в юности, а душа такой же светлой. - Фиона! – зовет девушка запропастившегося призрака, - Фиа, ты где? Фиона эффектно проявляется в дверях Малой библиотеки. - Да? - Чей это дневник? - М-м-м, ну откуда же я знаю, дорогая? Наверняка, кого-то из Малфоев. Здесь все принадлежит им. - Да, конечно, - отмахивается Гермиона, - но кого именно? Ты знала женщину с инициалами А.У.М.? Впрочем, М – это, наверное, Малфой. - А.У. Малфой? – бормочет Фиона, - дай подумать… Гермиона снова перелистывает страницы дневника, читая редкие записи. Ни одного полного имени, сухие напоминания о визитах и светских раутах; о необходимости отнести ювелиру изумрудный гарнитур, отобрать старые мантии для благотворительных нужд, купить подарок на крестины сына Д.Б., забрать в аптеке лекарственное зелье с длинным латинским названием для Э., уточнить список приглашенных гостей для детского праздника и так далее. Ровные безличные строчки, выведенные твердой рукой, никаких чувств, в отличие от рисунков, которые буквально пропитаны ими и выплескивают наружу. Гермиона почему-то думает, что хозяйка дневника была очень несчастна и замкнута в своем мирке, выражая обуревавшие мысли и эмоции, свою душу на диво выразительной черно-белой гаммой своих творений. - Вспомнила! – вдруг вопит Фиона так громко, что Гермиона чуть не падает со своего неустойчивого насеста, - да, конечно же! - И что ты вспомнила? - Алекс! - ? - А.У.М. – это Александрина Уизли Малфой, жена Эдмунда, мать Абраксаса и Азалинды. - И? - Бабушка Люциуса и соответственно прабабушка Драко. - Это она? – Гермиона показывает портрет на последней странице. - Да-да. Помню, как сейчас – маленькая, рыженькая и кудрявая, немного рассеянная. И постоянно что-то рисовала, то на клочке бумаги, то на салфетке. С ней была связана какая-то трагическая история. - Опять измены мужа? - О, нет, здесь, все было немного иначе. Ходили упорные слухи, что она собиралась сбежать с каким-то юношей, но в последний момент ее остановила мать. Уизли – когда-то богатое чистокровное семейство, к тому времени, о котором я говорю, испытывало серьезные денежные затруднения. Избранник Алекс, вероятно, был чудесным, но небогатым человеком, как это обычно бывает. А брак с Малфоем обещал выход из тяжелой ситуации. Алекс была старшей из десяти детей в семье, и в ней было слишком развито чувство долга. Поэтому в один прекрасный весенний день она стала миссис Малфой и вошла в этот замок под руку с Эдмундом. Милая добрая девочка, хорошая хозяйка, заботливая жена и мать, достойно носившая фамилию Малфой. Но чересчур замкнутая. Вещь в себе. - Почему девочка? - Для меня она так и осталась той робкой несмелой девочкой, которая больше всего любила смотреть, как падают листья. К тому же ей и было всего двадцать восемь, когда она умерла, а на вид она и вовсе казалась восемнадцатилетней. - От чего она умерла? Призрак отводит глаза и взмывает под высокий потолок, и Гермионе приходится запрокинуть голову, чтобы рассмотреть серебристый силуэт. - Не знаю. Когда Азалинде было полмесяца, а Абраксасу десять (его как раз готовили к Хогвартсу), Алекс нашли мертвой в саду под ее любимой яблоней. - Как печально, – Гермиона вздыхает, поглаживая дневник, который, как ей вдруг кажется, еще хранит тепло рук своей хозяйки, - а Эдмунд? - Эдмунд… - ответно вздыхает Фиона, - как ни странно, но Эдмунд действительно любил свою маленькую жену. После ее смерти страшно осунулся, перестал выходить в свет, многое перестроил в замке, сам воспитывал детей, не доверяя няням и боннам. Линда в молодости была очень похожа на мать, только волосы, естественно, светлые, как у всех Малфоев. Эдмунд обожал дочь, даже больше, чем сына, чрезмерно избаловал, но его сердце лежало в могиле рядом с Алекс. А кто знает, где и с кем было сердце самой Алекс? В чуткой тишине библиотеки цвиркает птичка на плече Гермионы, которая с грустью думает о том, что Алекс Уизли пожертвовала любовью ради своих родных, но этой жертвы ее сердце не выдержало. Наверное, слишком она была тяжела и мучительна, если в глазах молодой женщины поселилась такая безысходная тоска, что даже рождение детей не изгнало ее. Гермиона припоминает их фамильный портрет в галерее, один из немногих, на котором изображенные люди не начинают вопить: «Грязнокровка!». Но остальных так много, что она предпочитает туда не заглядывать, и поэтому не обращала внимания на рыженькую девушку с грустной улыбкой рядом с красивым и, естественно, по-малфоевски надменным мужчиной. - Сюда идут Люциус с Нарциссой, - сообщает Фиона, выглянув из стены. - Мне надо уйти, - Гермиона поспешно спускается со стремянки, прижав к груди дневник Алекс. - Оставайся, они наверняка будут в Большом зале, сюда они редко заглядывают. - Ну что ты, Фиа, я не хочу подслушивать разговор мистера и миссис Малфой, это по меньшей мере нетактично. - А если они тебя не заметят? - Все равно. Где та статуя, за которой потайной выход? Гермиона исчезает в проходе, открывшемся за статуей какой-то древнегреческой богини, серебристый щебечущий комочек вылетает вслед за ней, а Фиона остается, став невидимой.

***

В Большой библиотеке Люциус, только что вернувшийся из Министерства Магии, тяжело опускается в кожаное кресло, нервно барабанит пальцами по деревянной полированной ручке. - Обыск, Цисса, обыск! Эти мерзавцы все-таки добились своего. - С разрешения Скримджера? - А что Скримджер? Он только делает вид, что контролирует ситуацию, а на самом деле дрожит как шелудивый пес, увидевший палку. - Значит, обыск, - Нарцисса зябко поводит плечами, вспоминая все те обыски, которые проводились в их доме, - но Люц, иного нельзя было и ожидать. Что ты хотел? Похитили не простую девчонку – подружку Поттера. Лорд рискует жизнью, причем не своей, а нашими. Если мы что-нибудь не предпримем, и ее найдут в Малфой-Менор, даже не представляю, что будет с нами, с Драко! - Не нам судить Господина, Цисса, - Люциус встает и прохаживается по комнате, - если Он решил, что она должна быть здесь, значит, она будет здесь. - Папа, что случилось? – в комнату входит Драко, - домовик передал, что вы ждете меня. Люциус коротко рассказывает сыну новости – о том, что Гермиона Грейнджер объявлена похищенной, что авроры во главе с Поттером добились в Министерстве ордеров на обыск в нескольких аристократических домах, включая и их. Причем Малфой-Менор и Дравендейл не просто в списках, они первые в очереди. - Они что-то знают? - Вряд ли, могут только подозревать. Пока бездоказательно, но только пока. - Надо что-то придумать. Что говорит Господин? - Его нет, - Люциус досадливо хмурит брови, - Он опять где-то в Трансильвании, по крайней мере, так мне сказал этот Его крысиный прихлебатель. - И что нам делать? Может, на время переправить Грейнджер к другим? - К кому? У Лейнстренджей, МакНейров, Эйвери и Ноттов тоже обыски. Паркинсону я не доверяю, остальным тем более. Где гарантия, что они не побегут к этому безумному одноглазому аврору с трусливым известием, что Грейнджер находится у них, и что все это время она пребывала в Малфой-Меноре? Нет, сынок, надо надеяться только на себя. - Может, к Северусу? – нерешительно предлагает Нарцисса, - он уже раз помог нам, когда ты был в Азкабане. Но при одном упоминании этого имени обычно сдержанный Люциус багровеет и сжимает кулаки. - Только через мой труп! Он помог не НАМ, а ТЕБЕ! Паршивый предатель, трус, столько лет отиравшийся около Дамблдора, а потом предавший и его! Что можно от него ожидать, кроме очередной измены? Он еще осмеливается бывать в моем доме, ублюдок-полукровка! Нарцисса виновато молчит и успокаивающе гладит мужа по плечу. Драко задумчиво вертит в руках тяжелое бронзовое пресс-папье со стола – лев с развевающейся гривой, вставший на дыбы, а под задними лапами извивается то ли побежденная, то ли собирающаяся укусить змея. Лев… эмблема Гриффиндора, символизирует храбрость и смелость. Да, гриффиндорцы пойдут до конца, они безрассудно сунутся в пасть ядовитой змее, чтобы найти одну из своих. Наверняка, сейчас Поттер и Уизли роют землю, прилагают все мыслимые и немыслимые усилия, трясутся в страхе, боясь, что с Грейнджер сотворят что-нибудь ужасное. А Грейнджер в это время живет себе преспокойно в Малфой-Меноре, веселится на приемах, которые устраивает для нее Темный Лорд, и не вспоминает о своих дружках, потому что она их просто ЗАБЫЛА! Сейчас змея жалит льва! Губы Драко невольно растягивает довольная улыбка. Люциус с Нарциссой тем временем перебирают варианты – как сделать так, чтобы их «гостью» не обнаружили при обыске. Ни один из них не подходит – то слишком сложен, то ненадежен, то просто невыполним. В голосе Нарциссы уже проскальзывают панические нотки. Уже через полтора часа глава семьи должен дать свое письменное согласие на посещение ненаходимого родового замка определенным количеством посторонних людей и подкрепить его магическим разрешением. После этого авроры вольны нагрянуть в любое время дня и ночи. А они еще ничего не придумали! Женщина взволнованно прохаживается по просторной комнате, стучат ее каблучки. Цок-цок – звонко по мраморному полу, ток-ток – глухо по ковру. Люциус, сцепив руки за спиной, стоит у окна, погруженный в тяжелые размышления. В голову ничего не приходит. Если бы было можно сделать эту девчонку на время невидимой… Но проклятые авроры наверняка проверят все при помощи своих особых заклятий, и заклятье Невидимости не спасет. Отправить ее в ирландский замок? Дравендейл тоже будет обыскиваться. В дома в Уэльсе или Лондоне? Но здесь уже поздно что-либо предпринимать – ему передали, что Аврорат установил слежку за каждым перемещением кого-либо из Малфоев внутри страны, взял под надзор Каминную Сеть. О возможности обыска ему удалось узнать сегодня и совершенно случайно, тоже через своего человека, поэтому, когда его неожиданно официальным уведомлением вызвали в Министерство, он хоть и был готов, но все же не ожидал, что будет так скоро. Что делать сейчас? И вдруг Драко подает голос: - Можно попробовать заклятье Параллельной иллюзии. - Что? – Нарцисса и Люциус недоуменно смотрят на сына. - Заклятье Параллельной иллюзии. Оно создает точную копию предмета, но в слегка искривленном пространстве, и его можно применить в Малфой-Меноре. Такое большое здание, как замок, нам придется зачаровать втроем, но дело того стоит. - Я что-то не понимаю, - Нарцисса присаживается напротив сына, – как это – в искривленном пространстве? - Я сам не до конца понял действие этого заклятья, мама, но опробовал его на беседке в саду. Получилось как бы две беседки. Все, что было в настоящей, получило свои копии. В обе беседки смог зайти только я, то есть зачаровавший ее. Я был как бы в двух одинаковых местах одновременно, очень странное ощущение. А домовики видели и заходили только в настоящую беседку. Через несколько часов она растаяла, и все вернулось на свои места. - Подожди, как же ты узнал, что они не заходили в иллюзию? - Я оставил в ней свою мантию и велел им ее подобрать. А потом наблюдал, как они с ног сбились, разыскивая ее. Хотя она лежала у них под самым носом. Ты же знаешь, они не могли делать вид, что не видят ее. Для того, чтобы авроры не нашли Грейнджер, нужно, чтобы она всего лишь присутствовала при нанесении заклятья. Потом я с ней буду в параллельной иллюзии, а обыск будет проводиться в настоящем замке. - Но, сынок, откуда ты знаешь об этом заклятье? – пораженно спрашивает Люциус. - Из этой книги, па, полезной во всех отношениях, - Драко взмахом палочки заставляет подлететь к себе небольшой, не очень толстый фолиант, переплетенный в черную кожу, с медными уголками. На форзаце вытеснен серебром герб рода Малфоев – волк с зажатой в зубах добычей. - Это же… Мерлин, сколько ей лет! Эта книга начата еще Беренгардом Малфоем в конце пятнадцатого века, – Люциус осторожно перелистывает страницы из старинной плотной бумаги, - здесь оставили записи многие поколения нашего рода. - А что в ней? – Нарцисса, обняв мужа за плечи, заглядывает в книгу. - В основном, заклятья по защите замка. Да, вот и то, о котором говорит Драко. Записано Эдмундом, моим дедом. Усовершенствованное им оригинальное заклятье Беренгарда. Чары, легшие в его основу, вплетены в магическую защиту замка, и не составит труда их наложить. Где была эта книга, сынок? Отец много рассказывал о ней, даже как-то демонстрировал некоторые заклятья, но после его смерти она пропала. Я не смог найти, думал, он куда-то ее спрятал. - Он не прятал ее. Она просто завалилась в щель между полкой и стеной и пролежала там до недавнего времени. - Что ж, сын, - Люциус довольно похлопывает по черному переплету, - я горжусь тобой. Господин будет доволен. Мы зачаруем замок, и пусть эти умники из Аврората все перероют вверх дном. Они никого и ничего не найдут! Нарцисса весело целует мужа. - Если все хорошо, устроим праздничный ужин! Я сама приготовлю твой любимый бифштекс с кровью и сливовый пудинг для Драко. - Милая, это совершенно излишне, ты только утомишь себя. Я с удовольствием съем то, что приготовят домовики, - чересчур поспешно отказывается Люциус. - Но это совсем для меня не трудно. - Не думаю, что это хорошая идея, мам. Вспомни, что творилось на кухне, когда ты хозяйничала там в прошлый раз. - О, я забыла про утку в духовке, и она обуглилась, - улыбается Нарцисса, - а еще подгорел соус, пирог получился плоским, как блин, и сырный суп отдавал капустой. На кухне стоял сплошной чад, домовики потом три дня ее оттирали и проветривали. Какое это было торжество, сынок? - Годовщина вашей свадьбы. А перед этим мое четырнадцатилетие, на котором ты тоже решила блеснуть своими кулинарными талантами. Хорошо, что гости благоразумно не злоупотребляли твоим гостеприимством, иначе отделение пищевых отравлений в больнице Святого Мунго было бы переполнено в тот вечер. - Ну… что сказать? Я очень люблю готовить, но у меня не всегда все получается! – смешно разводит руками Нарцисса, ее глаза смеются. Разговор на тему полного отсутствия у нее кулинарных способностей не первый и не последний. Сын и муж нередко подсмеиваются над ее тщетными попытками приготовить что-нибудь съедобное. Правда, при этом мужественно пробуют все, что бы она торжественно не выносила за завтраком, обедом или ужином. Они вместе выходят из библиотеки, дружно смеясь, словно забыв, что Люциусу надо связываться с Министерством Магии, что совсем скоро к ним в замок придут чужие, враждебно настроенные люди, которые будут бесцеремонно совать нос во все углы. Что Драко опасно показываться им на глаза, потому что по предварительному решению судебного заседания Визенгамота он косвенно причастен к смерти Дамблдора. Что в их замке находится девушка, присутствие которой неприятно для всех, и из-за которой собственно и будет обыск. Но так приказал Господин. Его воля – закон для них.

***

- Куда-то спешим, Грейнджер? – Теодор Нотт неприятно ухмыляется, преграждая Гермионе путь. Она шла в свою комнату после весьма тяжелого вечера. Вечер условно – «для узкого круга своих», но этих своих там было так много, и большинство из них либо демонстративно не замечало ее, либо столь же демонстративно задирало носы. Гермиона раздраженно размышляет о том, почему все эти волшебники и волшебницы толкутся в Малфой-Меноре. У них что, нет своих домов? За то короткое время, что она провела здесь – бесконечные приемы, вечера, вечеринки, малые рауты, суаре. Как Малфои выдерживают это? Риторический вопрос. Они обязаны. Да. Так и не иначе. Иначе… гнев Темного Лорда, куда более тяжкий и опасный, чем Его милость. Драко остался внизу, она лишь предупредила его, что идет к себе. И вот – случайный неприятный инцидент. Впрочем, случайный ли? С Ноттом Элфрид Делэйни. У них подозрительно блестят глаза, и от обоих заметно разит спиртным. Наверняка, весь вечер провели в богатом баре рядом с Большой Гостиной. Гермиона предельно вежливо сообщает, что она направляется к себе. Не могли бы джентльмены быть столь любезны и пропустить ее? Но джентльмены отнюдь не любезны и нагло придвигаются еще ближе. - А ты не хочешь пригласить нас к себе, а, Грейнджер? – на сей раз вступает Делэйни, на лице которого такая же мерзкая ухмылка. Гермиона вскидывает бровь. Она прекрасно успела понять, что для этих двоих она не существует как человек, как девушка. У Нотта, когда он смотрит на нее, такое выражение лица, будто ему хочется сплюнуть. У Делэйни – словно он выпил полный кувшин прокисших сливок, и его сейчас стошнит. Что они задумали? Девушка немного отступает, окидывая взглядом коридор. Коридор пуст, полумрак с редкими факелами, рядом Индийская и Арабская гостиные, но вряд ли там кто-нибудь есть. - Что вам нужно? - Что? А как ты сама думаешь, Грейнджер? - Я ничего не думаю и не желаю думать. Пропустите меня. - А если нет? Теодор придвигается так близко, что Гермиона начинает паниковать. Он высокий, плотный, в несколько раз больше ее. Как назло, за ее спиной оказывается стена. Надо было сразу шагнуть направо, там выход на лестницу. А Нотт все ближе, вот уже она прижата к холодному камню, а парень нависает над ней с изменившимся лицом. Дыхание участилось, запах алкоголя стал еще резче и тошнотворнее. Элфрид за его плечом все ухмыляется, а потом резко бросает: - И охота тебе возиться с этой грязнокровкой? Дэйн склоняется еще ниже: - Какая разница? Все они одинаковые. Так что, Грейнджер, далеко до твоей комнаты? Или может заглянем в одну из этих гостиных? Там, знаешь ли, уютненько, и диваны мягкие. - Поверю тебе на слово, - Гермиона с досадой чувствует, как дрожит голос, - пропусти меня, Нотт. Тебе что, Миллисенты мало? - Милли – моя невеста, я с ней не позволяю ничего лишнего. Зачем, если для этого есть такие, как ты? Гермиона уже отчаянно вырывается из сильной цепкой хватки Нотта. - Отпусти! - Арабская гостиная ближе, Тео, тащи ее туда. - Не думаю, что это хорошая идея, - из-за поворота коридора неслышно появляется высокий светловолосый парень. Гермиона вскрикивает от боли, Нотт от неожиданности стиснул ее слишком сильно. - Убери от нее свои грязные руки, Тео, – Драко цедит слова медленно и тягуче, как всегда, когда злится. Гермиона с силой отталкивает вмиг потерявшего свой напор Нотта и, как испуганная маленькая девочка, прячется за спиной Драко. Элфрид щурит глаза. - А в чем дело, Драко? Мы хотели всего лишь поразвлечься. - Поразвлечься? Да вы знаете, что с вами сотворит Господин, когда узнает? - О чем, Драко? – Нотт издевательски-скучающе стряхивает с рукава несуществующие пылинки, - о том, что два парня и девчонка неплохо провели время? Не смеши, Ему на это наплевать. К тому же, с каких это пор Малфои стали защищать грязнокровок? Или ты сам на нее имеешь виды? - Грейнджер у Него под особым присмотром. Если с нее хоть волос упадет… - Это ты у Господина под особым присмотром. Смотри, как бы присмотр не превратился в арест. - Угрожаешь? Мне? - Пока нет. Всего лишь предупреждаю. - Ты в моем замке, Тео, не забывай, - Драко бледнеет от сдерживаемой ярости, - и именно в моем замке чаще всего бывает Господин. Тебе это ни о чем не говорит? Например, что Он доверяет моей семье и мне в частности. - Это доверие не надолго. Вы, Малфои, слишком скользки и лицемерны. Однажды твой отец почти предал Господина, боюсь, как бы он не повторил этого при следующем удобном случае. - Заткнись! – голос Драко глухим эхом мечется по коридору. Куда делась их с Тео дружба? Многолетняя, еще с детства, казалось бы испытанная, все прошедшая? Она ведь была еще совсем недавно. Теодор искренне радовался, когда Драко вернулся домой, одобрительно хлопал по плечу, пытался расшевелить, подбодрить, все предлагал «прошвырнуться как раньше по кабакам, заглянуть к мадам Зои». Драко был благодарен другу, но неизменно отвечал отказом, потому что все это утратило для него былую привлекательность и стало ненужным. Возможно, Тео в конце концов обиделся, решил, что Малфой зазнался. А Драко даже не заметил, что Нотт перестал бывать в замке просто так, перестал звать его на дружеские пирушки в своем поместье, на которых бывали даже Грег с Винсом. Постепенно и незаметно их дружба, взаимопонимание исчезли, растаяли грязным серым снегом по весне, оборвав тонкие и, как оказалось, гнилые нити, которые их связывали, как ровесников, как представителей знатных богатых чистокровных родов, вращающихся в одном кругу, Пожирателей Смерти, служащих одному Господину. - Что здесь происходит? На сцене появляются новые действующие лица. Из-за тяжелого бархатного занавеса, закрывающего вход в Индийскую гостиную, выходят Феб Ривенволд и Джеффри МакНейр, за ними выглядывают девушки – Мораг МакДугал и Вивьен Крауч. Эта четверка, по своему обыкновению, наверняка, играла в шахматы. Вернее, играют Феб и Мораг, Вивьен и Джеффри молча наблюдают. Фебу и Джеффри по двадцать три, Мораг девятнадцать, а Вивьен всего шестнадцать. Разновозрастная компания, соединенная непонятными одинаковыми интересами. Они немного странные – всегда молчаливые, не очень общительные Вивьен, Мораг и Джеффри, и веселый и заводной Феб. Джеф и Мораг кузены, это объясняет ее присутствие, но почему Вивьен не общается с подружками-ровесницами, а предпочитает общество старших? - Что здесь происходит? – повторяет вопрос Феб, подозрительно оглядывая злого Драко, растерянную и смущенную Гермиону и мрачного Тео. - Ничего, - пожимает плечами Драко, - просто мы немного поспорили. Нотт молчит, предпочитая не связываться с Ривенволдом, от которого за обиду, нанесенную девушке, можно и схлопотать. К тому же, он на самом деле слегка зарвался, обвиняя Малфоя в его же доме и едва не потащив в постель Грейнджер, которой действительно благоволит Лорд. Хмель улетучивается из головы, и парень кивает, подтверждая слова Драко. - Ничего, Феб, мы все выяснили. - Ну если все нормально… - Феб оглядывается, отыскивая взглядом Мораг, - Драко, прием идет к концу? - Да, многие уже ушли. - И нам пора. Парни обмениваются рукопожатьями, Вивьен и Мораг на прощание кивают Гермионе. Девушка облегченно вздыхает и, когда все уходят вниз по лестнице, тихо бросает в спину Драко: - Спасибо! Драко улыбается одними глазами, но этого она не видит.

***

Как хорошо сбросить узкие туфли и удобно растянуться на мягкой кровати! О, боже, что за сумасшедший вечер! Нет, три сумасшедших дня! Мучительное, сводящее с ума ощущение, как будто находишься в двух местах одновременно, причем эти места совпадают до мельчайших деталей. Два замка, одинаковых до последнего камешка! Или она сходит с ума? Разве так может быть? Иногда она слышала чужие незнакомые голоса или вдруг ощущала чье-то присутствие. Как будто в комнате были люди, что-то делали, переговаривались. Но она их не видела! Она непроизвольно прислушивалась, иногда даже искала их. Замок был пуст. Даже Фиона куда-то делась. Только были домовики, перепуганные до полусмерти и мотающие головами на ее расспросы. И отсутствующий вид Драко, смешанный с молчаливой нервозной тревогой. Напряжение, исходящее от него, казалось, можно было потрогать руками. Он был внешне спокоен и холоден, как лед, но натянут, как струна. И три дня она совсем не видела его родителей, а потом сразу же этот прием, на котором произносили высокопарные тосты, славя Лорда, и нервно хохотали, обсуждая какие-то обыски и вспоминая Министерство Магии. То же напряжение, которое сумрачным облаком окутывало Малфой-Менор, царило среди всех этих людей, роскошно одетых, блистающих драгоценностями и пустословием. Даже Темный Лорд не мог его развеять. Да и не старался. Он был равнодушным наблюдателем и в любой момент готов был зевнуть и уйти в сторону. Словно Его забавляла и одновременно утомляла эта возня. Гермионе казалось странным, что все маги, сегодня присутствовавшие на приеме, так зависели от Лорда. Они трепетали от одного Его жеста, ловили каждое слово и, наверное, готовы были пасть ниц, выполняя любое Его желание, даже невысказанное. Они почитали Его. Преклонялись. Восхищались. Восторгались. Но все затуманивал густой плотный туман страха, даже ужаса. Почти животного, необъяснимого, зарождающегося так глубоко в душе, что его истоки постичь невозможно. Она сама тоже испытывала непередаваемую гамму чувств в Его присутствии. Какое-то инстинктивное омерзение, бурей поднимавшееся внутри, когда Он находился слишком близко. Неприятие той магии, которая черной, как ночь, мантией укутывала Его. То есть она, конечно же, не видела, но ей все время чудились мертвенный запах, исходивший от Лорда, и тьма, следовавшая за Ним. Она всем существом ощущала, что Он глубоко чужд ей, так же, как прозрачные воды озера и живая зелень леса чужды гнилому болоту, кишащему гадостными тварями. Все эти чувства свивались в таком плотном клубке, что зачастую она не понимала даже сама. Но одно все-таки можно было сказать твердо – она тоже боялась, но не Его самого (почему-то…), а того, что Он мог сотворить с ней. Он обладал огромной силой, как и говорил Драко, и эта сила вместе с властью, которой Он себе присвоил, страшила ее до леденящего озноба. Маг не должен обладать таким могуществом и быть облечен такой неоспоримой властью! От него не должны зависеть жизни других волшебников, иначе… Что будет иначе, она не могла представить. Как и не могла понять, почему Он так внимателен к ней, волшебнице, рожденной в семье простых людей. Других девушек и женщин, за исключением нескольких, как объяснил Драко, наиболее приближенных к нему Пожирательниц Смерти, Он, казалось, почти не замечал, изредка удостаивая небрежным кивком или парой слов. Исключением была Нарцисса, но нельзя же, в конце концов, игнорировать хозяйку замка, который практически был его постоянной резиденцией. Гермиона не могла понять Лорда, а потом даже и не старалась. Возможно, ответ кроется в ее памяти. После той первой леггилименции Он проникал в ее сознание еще раз. Это было еще хуже, она почти захлебнулась в водовороте разрывающих напополам ощущений. Словно одновременно умираешь от холода и сгораешь на костре, ураганный ветер в лицо и вакуум вокруг. Падала и падала в клубящуюся воронку, а ощущение пронзительного чужого взгляда опутывало сетью и тянуло вниз. Когда пришла в себя, обнаружила, что полулежит в кресле, а Лорд кривит тонкие губы в странной усмешке. «Вы оказались еще интереснее, чем я думал, мисс Грейнджер. Еще раз повторяю, будет честью для меня лично, если вы присоединитесь к числу моих друзей».

***

Гермиона улыбается, глядя на оживленного Блейза, который ведет ее к экипажу. Сегодня она наконец приняла его приглашение погостить у него в замке. Он обещал, что день будет насыщенным, и поклялся, что доставит ее в Малфой-Менор еще до ужина. Правда, последнее говорилось скорее для Драко, почему-то весьма настороженно отнесшегося к приглашению Блейза и весьма недовольного согласием Гермионы. Гермионе, с одной стороны, интересно погостить в Эльфинстоуне, о нем она уже много слышала от Блейза. С другой стороны, странное чувство вины и сожаления гложет ее, когда она вспоминает лицо Драко, слишком бесстрастно-холодное, чтобы быть искренним. Когда они были в холле, Драко лишь нарочито равнодушно кинул на них беглый взгляд и скрылся за дверями Кабинета, не удосужившись даже поздороваться с Забини. Блейз хотел было съязвить по этому поводу, но Гермиона предупреждающе покачала головой, и он прикусил язык. А Блейзу плевать и на Драко, и на его плохое настроение. Какое ему дело до этого упрямого и недалекого в своем стремлении во всем походить на отца отпрыска семейства Малфой, если с ним сейчас Гермиона, и он может весь этот долгий день любоваться золотыми смешинками в карих глаз, слышать журчащий ласковый смех, водить по своему замку, ощущая в руке тепло ее руки? Целый день она будет только с ним, и рядом не будет маячить бледная физиономия Малфоя. Право, за эту удачу он был бы готов принять и Черную Метку. Блейз невольно ухмыляется – надо же, как далеко он готов пойти… Впрочем, Темный Лорд не дождется его появления в рядах Своих верных Пожирателей Смерти... смеем надеяться… Гермиона выглядывает в окно экипажа и ахает. Фестралы уже примчали их во владения Забини, и из долины, по которой они сейчас едут, открывается изумительный вид на Эльфинстоун. Блейз довольно щурится, прекрасно зная, что замок со своими высокими острыми башнями, устремленными в небесную синь, и в самом деле великолепен. Он находится на юге страны, сюда почти не заглядывает зима с ее колючим снегом и злыми метелями. Он возведен на возвышенности, и высокие белоснежные стены кажутся еще белее, оттененные изумрудом трав и травяной зеленью крыш. Река своим рукавом бережно обнимает его, словно драгоценность, и бледно-голубое январское небо отражается в ее водах. Карета проезжает по перекидному мосту и въезжает в распахнутые кованые железные ворота, на которых из агатов, ониксов и лазурита выложен герб, такой же, как и на дверцах экипажа – черный ворон на синем поле в вихрях воздушного потока. Гермиона заинтересованно разглядывает его, выходя из кареты, и поворачивается к Блейзу. - Это ваш родовой герб? Семьи Забини? Блейз отрицательно качает головой. - Нет, это герб рода Урхарт. Мама урожденная Урхарт, и, строго говоря, Эльфинстоун пять с половиной веков подряд принадлежал ее семье. К сожалению, она последняя в роду, и замок перешел ко мне, хотя я и наследник другого рода. Ты знаешь, как полностью звучит мое имя? - Нет, - лукаво прищуривается Гермиона, - но готова поспорить на что угодно, в нем не меньше пяти составляющих. - Почти угадала. - А что, ты не будешь услаждать мой слух произношением своего полного имени? - Боюсь, ты заснешь на середине. - О, нет, мне уже любопытно, к тому же, кажется, я уже привыкла к вашим аристократическим изыскам в отношении имен. - Ну смотри, ты сама захотела, я предупреждал, - Блейз нарочито громко набирает в грудь воздуха и начинает, ехидно косясь на девушку, - меня зовут Блейз Винченцо Эдуардо Паоло Сальваторе Каставельтрано Данте Забини Урхарт. Глаза Гермионы становятся совершенно круглыми, она даже останавливается, потом приходит в себя и заразительно хохочет. - Ты переплюнул даже Фиону! Из всех моих знакомых у нее было самое длинное имя. Я думала, этот рекорд никто не побьет. Блейз разводит руками. - Ну я же не виноват! Ты знаешь, сколько времени я потратил, чтобы заучить и без запинки выпаливать при первом требовании собственное имя? Они входят в замок, и Гермиона восхищенно выдыхает: - Господи, как великолепно! Здесь просто чудесно, Блейз! – в карих глазах светом яркого летнего полдня сияет восторг. - Добро пожаловать в Эльфинстоун! – Блейз склоняет голову в церемонном поклоне, - синьорина, могу ли я предложить вам небольшую прогулку по замку с целью ознакомления с его достопримечательностями? Смею заверить, они того стоят. А после нас ждет обед с изысканнейшими блюдами, готовить которые мастер наш французский повар. - Разве у вас готовят не домовики? – удивляется Гермиона. - Нет, мама терпеть не может их стряпню, считает, что приготовление настоящей еды, блюд, которыми можно насладиться, должно быть в руках только повара-человека с утонченным вкусом прекрасного, а не морщинистого карлика с длинным носом. Гермиона пожимает плечами. - По-моему, эльфы готовят вполне сносно. По крайней мере, мне нравится. - Только не говори об этом маме! – заговорщически шепчет Блейз, - а то она отнесет тебя к любителям вульгарного фаст-фуда, и ты не удостоишься чести попробовать шедевр поварского искусства Жан-Жака – суп с трюфелями. Уверяю тебя, он у него получается божественно. Правда, я никогда не понимал разницы между трюфелями и шампиньонами, - с нарочитым вздохом прибавляет Блейз, и они опять смеются, наполняя звоном молодых голосов гулкие своды старого замка. Блейз проводит свою гостью по залам, переходам, башням и башенкам, галереям и оранжереям Эльфинстоуна, и Гермиона чувствует, как влюбляется в этот замок. В отличие от Малфой-Менора, он не так велик, но весь как будто пронизан светом, солнечными лучами, соткан из воздуха, а стены словно возведены из слоновой кости, хотя на самом деле, конечно, из камня. И так легко дышится под его высокими сводами, что Гермионе хочется летать и танцевать, как фее в зеленом приволье леса. Она то и дело улыбается Блейзу, беспричинно смеется. Кажется, впервые, с того времени, как она очнулась беспамятная в Золотой спальне Малфой-Менора, ей так легко на душе. Блейз чувствует это и старается показать ей как можно больше чудес Эльфинстоуна. Секунды складываются в минуты, минуты в часы. Время летит быстрокрылой птицей, совсем незаметно. Они побывали в конюшне, где в просторных стойлах стоят не менее удивительные, чем фестралы, кони – тонконогие, изящные, с густыми волнистыми гривами и хвостами, но их тела словно полупрозрачны, а по атласным шкурам удивительных изумрудных и сапфировых оттенков пробегают странные блики, похожие на те, которые пляшут по водной глади в солнечный день. - Это кэлпи, - объясняет Блейз, ласково поглаживая лазурно-синего жеребца, косящего зеленым глазом, - водяные лошади. Днем на них можно ездить, или они могут стоять в стойлах, а ночью возвращаются в реку. Это дар реки одному из моих предков за то, что он не допустил, чтобы она пересохла. В ладони Гермионе тыкается морда голубой, словно небо над ними, лошади. У нее белоснежная грива и белая звездочка на лбу. «Ты ничего не припасла вкусненького?» - укоризненно фыркает кобылка, - «ну какая же ты бестолковая». Гермиона смущенно протягивает яблоко, слевитивировав его из большой корзины в углу конюшни, и Синяя Звездочка довольно хрупает. - А ты ей понравилась, - Блейз завороженно наблюдает, как руки Гермионы почесывают лошадь за ушком, скользят по морде, треплют густую челку, - кэлпи никогда не возьмут еду из рук человека, который может причинить им зло. - Она славная, просто умница, - уверенно говорит Гермиона, видя, как требовательно уставилась Синяя Звездочка на ее волшебную палочку, благодаря которой получила лакомство. После конюшни Блейз проводит ее в оранжерею, вернее, одну из оранжерей. - Это полностью мамина вотчина. Не уверен, что она тебя заинтересует, - скептически хмыкает он, - но буквально на днях там распустился один цветок. Знаешь, он... особенный…. - Почему? – Гермиона с веселым удивлением встряхивает головой, непослушный каштановый водопад на какое-то мгновение откидывается назад, но потом опять волнами ложится на плечи, обрамляя лицо девушки. Она и не подозревает, как хороша в эту минуту – легкая, тоненькая, переполненная непонятной ей самой радостью, от которой нежно розовеет румянец на щеках, и сияют глаза, блеск которых не могут притушить даже густые ресницы. Блейз не может отвести зачарованного взгляда от ее лица, полуоткрытых и словно зовущих губ. Гермиона повторяет свой вопрос и с долей ехидцы в голосе осведомляется: - Ау, Блейз, я тебе уже надоела? - Что, прости? Я, кажется, задумался. - Да уж, - строит гримаску Гермиона, - у меня было такое ощущение, что ты где-то далеко-далеко. Признавайся, - хитро щурится она, - кто эта счастливица? - Кто? - Ну та девушка, о которой ты вспомнил? Ты же подумал о ней, это было сразу понятно. Так кто она? Только не говори, что это Эйвери, иначе я потеряю к тебе всякое уважение. - Мерлин, Гермиона, - в первое мгновение Блейз даже теряется, - ни о ком я не думал! - Не-ет, мистер Забини, меня вы не обманете! Это точно была девушка! - Нет! - А почему ты так покраснел? - Я вообще никогда не краснею! - А сейчас покраснел! - Нет! - Да! - Нет! - Да! Они вступают в перепалку, как дети, смеются, так и не переспорив друг друга, и Блейзу вдруг приходит на ум – еще ни с кем он не смеялся так много, так искренне и так беспечно, словно в детстве. Но детство не в счет: когда тебе пять или десять, веселый хохот – это состояние души, свобода и легкость не обремененного до поры бытия. Как же все просто и понятно, когда тебе десять! Но уже в одиннадцать взрослая жизнь напоминает о себе пока еще робким зовом – поступлением в Хогвартс, распределением по факультетам, сверстниками, с которыми тебе предстоит расти, жить в одной комнате, делить тайны и нехитрые секреты, радость маленьких побед и горечь обид, которые кажутся огромными. И взрослея, понимаешь, что чистая радость, которая когда-то переполняла тебя, осталась там, в далеком детстве, а сейчас она отравлена – подозрениями, завистью, обманом (вольным или невольным), ложью, торжеством над чьим-то поражением, постоянным напряжением и еще гаммой других чувств, которые тяжелым грузом обременяют душу. Но Блейз Забини даже в детстве редко смеялся от чистого сердца. Еще подростком он умел притворяться, издеваться и язвить, умел так изощренно оскорбить человека, что до того это доходило не сразу, умел оборвать чью-то надежду, сорвать цветы чьей-то радости одной лишь убийственно-саркастичной интонацией в голосе. Его никогда не волновали те, которых он унижал, тем более состязаться с Блейзом в остроумии желающих не находилось, все старались помалкивать и не попадаться лишний раз ему на глаза и на язык. Один лишь Малфой пытался огрызнуться, достойно ответить иронией на издевку, но и он нередко отступал, не пытаясь даже понять, что творится в голове Забини. А Блейз лишь равнодушно пожимал плечами и наблюдал, как обходят его свои же однокурсники слизеринцы, не говоря уж о когтевранцах, пуффендуйцах и гриффиндорцах. Но этих Блейз даже не замечал, считая всю эту толпу грязнокровок, маглолюбов и полукровок недостойными своего внимания. Юношеский максимализм, помноженный на сверхраздутое самомнение и снобизм… Однажды оглушительно лопнувший после того, как вечно раздражавшая всех грязнокровка Грейнджер, которая даже не могла нормально причесать свои лохматые патлы, и которую Блейз неоднократно высмеивал под ядовитое хихиканье девичьей половины своего факультета, появилась на балу в честь Турнира Трех под руку с мировой знаменитостью Виктором Крамом. Честно признаться, Блейз, как и многие, вначале ее не узнал, а узнав, не поверил собственным глазам. Это было сродни эффекту десятка разорвавшихся навозных бомб под носом у Филча. Помнится, тогда прерогатива язвить над присутствующими, в частности, над Грейнджер, перешла к Малфою и Паркинсон. Они обсудили ее с ног до головы под громкий хохот всего Слизерина, начиная с присутствовавших нелегально или случайно третьекурсников и кончая взрослыми семикурсниками. Только Грейнджер не обращала на это абсолютно никакого внимания, занятая разборками со своими явно приревновавшими ее дружками. А Блейз Забини впервые за время своей учебы в Хогвартсе молча наблюдал за ними, сидя за столиком и потягивая запрещенный учителями, но тем не менее пронесенный перечный эль. Нет никаких сомнений, что Гермиона привлекла его внимание не своей неземной красотой, которой она никогда и не отличалась, а в первую очередь тем, что на нее обрушил свои чувства такой парень, как Крам. Виктор был из чистокровной семьи, богат, знаменит, его носили на руках, его фирменная мрачность хмурилась со всех квиддичных плакатов, а он влюбился в лохматую грязнокровку! Нонсенс, загадка, сравнимая с тайнами Бермудского треугольника. С того бала Блейз тенью следовал за Грейнджер, смотрел, сравнивал, анализировал, делал выводы. К сожалению, неутешительные для себя. Как могла ему, Блейзу Забини, представителю и наследнику древнейших и знатнейших родов Италии и Англии, в крови которого не было и капли грязной магловской крови, понравиться маглорожденная колдунья, выросшая в совершенно чуждом ему мире презренных людишек, понятия не имеющих о волшебстве? Как?! Какие законы могут объяснить то, что ему просто необходимо видеть ее каждый день, знать, что она ходит по тем же коридорам, что и он, и можно, идя в толпе слизеринцев, выцепить и проводить ее взглядом, отметив, что сегодня у нее усталый вид, что придурок Уизли опять чем-то обидел ее, и она, хоть и сердится, но уже ищет повод, чтобы помириться? Ему просто до боли необходимо было чувствовать, что она сидит на тех же уроках, на неизменной второй парте в соседнем ряду. Почему-то знать о ее присутствии стало острой необходимостью, выкручивающей жилы судорогой, мучительной до темноты в глазах и одновременно жизнедарующей, залогом того, что он, Блейз Забини, существует на этой земле, в этом пространстве и времени. Но слишком сильны были традиции, привычки, сложившаяся ситуация вражды факультетов. С самого первого курса сложилось так, что Блейз оставался в тени, был серым кардиналом в непрекращающемся противостоянии Гриффиндора и Слизерина, а признанным лидером слизеринцев стал Драко Малфой. Все стычки и схватки с гриффиндорцами происходили под его предводительством и с его подачи. К шестому курсу Блейз с уверенностью мог сказать, что главным врагом всего Гриффиндора и Гарри Поттера в частности был Малфой, ставший для последнего, без преувеличения, олицетворением едва ли не вселенского зла, почти не уступая в этом почетном титуле Темному Лорду. А Блейз предпочитал держаться от этих склок в отдалении. И Гермиона Грейнджер даже не догадывалась о его чувствах, о том, что один из ненавидимых ею слизеринцев жадно следит за каждым ее жестом, каждым взглядом, знает, до которого часу она сидит в библиотеке, знает, что когда она улыбается, на левой щеке появляется ямочка, что она не любит тыквенный сок, предпочитая яблочный, что она слишком терпелива, но если выходит из себя, пламя гнева обжигает всех вокруг. Для Гермионы Грейнджер из слизеринцев существовал только Драко Малфой, враг, который беспрестанно оскорблял ее, то и дело вставал на пути ее друзей, за исключение которого из школы, она, отнюдь не будучи злопамятной и мстительной, отдала бы, наверное, все, что у нее было ценного, пожертвовала бы даже своими книгами. Блейза Забини для нее не существовало. Но Блейза устраивало такое положение дел. Он надеялся, что если Грейнджер меньше будет попадаться ему на глаза, если они не будут сталкиваться даже в традиционных перепалках, то огонь в его сердце постепенно затухнет, перестанет терзать его словно раздвоившуюся душу. И как же он ошибался! Гермиона и сейчас не подозревает, что творится в сердце и душе Блейза, когда она находится так близко от него, что он может ощущать свежий аромат ее духов, чувствовать тепло ее тела. Она ждет, когда он покажет ей этот диковинный цветок. Парень проводит рукой по волосам, стряхивая с себя оцепенение, и широким жестом распахивает двери огромной оранжереи. Запахи теплой влажной земли, ароматы цветов, прелой листвы окутывают их. - Nox, - и в просторном застекленном помещении вмиг становится темно, хотя за огромными окнами ясный день. - Ты что, Блейз? – возмущается Гермиона, за что-то зацепившись, и хватается за его вовремя предложенную руку, чтобы не упасть. - Так надо, - заговорщически шепчет парень, увлекая ее в глубь оранжереи, - чш-ш-ш! Этот цветок не любит громких голосов. И смотри… Гермиона хочет ехидно возразить, что в этой тьме она не видит и собственных ног и рук, не то, что какой-то цветок, но вместо этого тихо ахает. На расстоянии метра от них медленно разгорается огонь, не белый, не желтый, не красный, не синий. Цвету его пламени нет определения, он воплощает в себе представление о чистом свете, незапятнанном, незамутненном, том свете, который, наверное, видит ребенок, приходя в этот мир. Гермиона приближается и видит, что чашечка цветка состоит из сердцевинки и пяти круглых лепестков, плотно прилегающих друг к другу. Цветок прекрасен в своей простоте и чистоте, в своем свете, который, кажется, струится от него волнами и становится все ярче. А вместе со светом появляется музыка – тихие перезвоны серебряных колокольчиков, нежный переливчатый голос свирели и чуть-чуть светлой грусти скрипки. А потом даже можно разобрать слова, совсем тихие, но отчетливо слышные в тишине и врезающиеся в память, словно вырезанные острым ножом на мягком дереве: Мир, где ветер холодный Звезды лета задул, Мир, где птице свободной Крылья вырвали вдруг, Мир, где лживой воровкой Называют любовь, И на вздохе коротком Леденит в жилах кровь, Где тяжелой походкой Марширует обман, И узорчатой плеткой Загоняют в капкан, Мир, где призрачной сказкой Позабылось добро, Этот мир стал прекрасным После встречи с тобой! Блейз и Гермиона замирают, боясь помешать, боясь громко вздохнуть или пошевелиться. Словно околдованные, они стоят в темноте оранжереи, посреди которой сияет Чудо. Они выходят из комнаты молчаливые, притихшие. Уже пройдя несколько залов, Гермиона шепчет: - Как он называется? - Звездный Светоч. - Странное название для цветка. - Да, - Блейз задумчив, - я тоже так думал. Знаешь, раньше он не пел. Я вообще впервые слышу, что растение может петь. Мама гордится тем, что он прижился здесь, это редкость. Она никогда не говорила, что вдобавок к тому, что он светится еще, он еще и поет. - И странная песня, такая… отчаянная и… то есть… даже не могу подобрать слов…, - Гермиона замолкает. Парень машинально кивает, открывает перед девушкой дверь в очередной зал и навстречу ему с визгом кидается кто-то маленький, кудрявый и голубоглазый. - Б-у-у, дядя Блейз, ты испугался? - Бьянка! Блейз подхватывает на руки маленькую девочку в длинном бархатном платьице и, смеясь, целует ее. - Бьянка, cara mia, я уже по тебе соскучился. - Я тоже, дядя Блейз! Как хорошо, что март еще далеко! Но у дедушки Беницио на вилле было так весело! А бабушка обещала купить мне настоящую метлу. У моей Фифи появились маленькие котятки, они такие забавные! Дядя Блейз, а ты разрешишь полетать на твоей метле, пока бабушка не купила мне ту, которую мы видели в магазине? Я не упаду, честное слово! Синяя Звездочка меня узнала, она мне улыбнулась! Ой, дядя Блейз, а это кто? – девочка тараторит без умолку, и легкий акцент с немного неправильным выговором только добавляют ей очарования. Блейз спускает девочку с рук, а Гермиона не может сдержать улыбки. Забавная малышка. Ей, наверное, лет пять-шесть, темные кудри, круглые румяные щечки и губки бантиком, голубые глаза под разлетом темных бровок. Когда она вырастет, немало сердец разобьется от взгляда этих глаз. - Это Гермиона, она наша гостья, а вам, маленькая синьорина, вначале не мешало бы поздороваться, - Блейз притворно строго смотрит на девочку. - Привет! Ты девушка дяди Блейза? – Бьянка явно не страдает от скромности. - Нет! – Гермиона чувствует, как запылали щеки. - Бьянка, ты неприлично себя ведешь. Девчушка делает большие невинные глаза. - Я же просто спросила! Гермиона, а ты умеешь летать на метле? - Умею, только плохо, - улыбается Гермиона, - я боюсь высоты. Голубые глаза округляются еще больше. - Правда? Ой, а я не думала, что взрослые чего-то боятся. А дядя Блейз ничего и никого не боится! Ты знаешь, Гермиона, - Бьянка доверительно тянет девушку за рукав и отводит в сторону, - не подслушивай, дядя Блейз, это наши женские разговоры. Блейз виновато разводит руками. - Ты знаешь, Гермиона, дядя Блейз очень хороший, он самый лучший, правда-правда! – девочка серьезно кивает, - только иногда бывает ужасно занудным, что прямо хочется его ущипнуть. Но это ничего, на самом деле он не такой, ты не думай. Гермиона ошарашенно молчит, изумленная таким натиском со стороны этой маленькой, но не по возрасту развитой девчушки. Та продолжает болтать о Блейзе, которого она, видимо, обожает. А Блейз, которого трудно представить без язвительной усмешки, и который, не меняясь в лице, может насмехаться даже над надменной красавицей Одиссой Эйвери, мнется в сторонке, послушный воле своей маленькой племянницы. - Бьянка! Опять куда-то убежала, маленькая шалунья, – в зале грациозно появляется Фетида Забини, - Блейз, дорогой, ты дома? - Да, мама, у нас гости. Фетида чуть приподнимает брови, но учтиво и почти радушно, как того требует этикет, кивает Гермионе. - Здравствуйте, мисс Грейнджер. Рада видеть вас в Эльфинстоуне. - Здравствуйте, миссис Забини, спасибо за прием, - вежливо откликается Гермиона. Мать Блейза она видела лишь пару раз мельком, но уже слышала о количестве ее мужей. - Надеюсь, вы хорошо провели у нас время? - Да, замок просто прекрасный, а Блейз показал мне все его чудеса. - Я рада. Бьянка, mio sole, нам пора, ты не забыла, что мы идем на день рождения к Гампам? - Ой, бабуля, - канючит Бьянка, - можно, я останусь с дядей Блейзом и Гермионой? У Гампов будет так скучно, и я терпеть не могу Брана, он дразнится и дергает за волосы! - Мы приглашены, и визит уже нельзя отменить, - Фетида поправляет внучке кружевной воротничок, - попрощайся. - Пока, Гермиона, до встречи! – капризно надувает губки девочка, - ты же еще придешь к нам? - Я постараюсь. - А кто будет целовать дядю Блейза на прощание? - Ti voglio bene, zio! Addio! Бьянка, звонко расцеловав Блейза, исчезает вместе с Фетидой в зеленом огне. - Извини за эту семейную сцену, - Блейзу немного не по себе. - Твоя племянница просто чудо, такая непосредственная и живая. - Эту черту характера она точно унаследовала не от отца. Из Ренцо невозможно было вытянуть и слова. Итак, синьорина, я обещал вам шедевр чревоугодия в исполнении Жан-Жака. Вуа ля! Блейз распахивает дверь, и Гермиона, переступив порог комнаты, в очередной раз за этот день потрясенно ахает. Над ее головой раскинулось черным бархатным куполом ночное небо. Мерцают звезды, яркие и крупные, словно гроздья цветов, светлой полосой стелется Млечный путь, немного размытыми разноцветными пятнами и спиралями сияют галактики, можно даже заметить, как они медленно кружатся. - Блейз, что это? - Это, так сказать, моя личная обсерватория. Блейз ведет ее к изящно сервированному на двоих столику в середине зала, на котором мерцают свечи. - В одно время я вдруг воспылал страстью к астрономии и астрологии и едва не довел маму до истерики, объявив, что стану астрологом-предсказателем. Она, естественно, была категорически против, но оборудовала этот зал, решив, что мне надо… э-э-э… перебеситься. И она оказалась права. Едва я углубился в изучение звезд, комет, планет, их орбит и прочей чепухи, как мне стало невыносимо скучно. Одно дело – отсиживать два часа в неделю на уроках профессора Синистры, другое – заниматься этой бредятиной каждый день. И теперь, - Блейз ослепительно улыбается девушке, - я использую этот зал только в редких и торжественных случаях, - как, например, этот. Что может быть прекраснее звезд? Еще Кант сказал: «Моральный закон во мне и звездное небо надо мной». За тебя! - он поднимает бокал с вином. - Не знала, что ты романтик. Повезет твоей будущей жене! – Гермиона, улыбаясь, поднимает в ответ свой бокал. Блейз качает головой. - Смею тебя заверить, ты ошибаешься. Я сухой и нудный реалист, и с моей точки зрения, брак – слишком серьезная вещь. Я пока не чувствую никакого желания обременять себя его узами. - Ну вот, испортил все впечатление, – всплескивает руками Гермиона, - а как же любовь? - А кто сказал, что брак обязательно подразумевает любовь? – вскидывает бровь Блейз, - по-моему, это скорее исключение, чем правило. Люди обычно женятся или выходят замуж по традиции, потому что так принято. Либо из-за привычки. Либо из-за нежелания и страха остаться на старости лет одному. А еще, как в нашем обществе, брак – это всего лишь взаимовыгодное соглашение, заключаемое с целью получения некоторой суммы галлеонов, обычно достаточно внушительной, или необходимых связей, а также с целью сохранить в чистоте свою кровь и достойно продолжить род, берущий начало, как гордятся некоторые наши аристократы, едва ли не со времен австралопитеков. Только так и не иначе. - Нет! – убежденно восклицает Гермиона, - однажды ты встретишь Ее и поймешь, что все твои нынешние рассуждения и кната не стоят, и что больше всего на свете ты хочешь, чтобы Она стала твоей женой и матерью твоих детей. А то, что ты не встретил Ее до сих пор, не означает, что не встретишь в будущем. Блейз маловразумительно хмыкает, но молчит, лишь загадочно взглядывая на Гермиону, которая смущенно отводит взгляд. Кажется, это опасная тема. Лучше помолчать. Тем более, что вино многолетней выдержки превосходно, а блюда и в самом деле изумительны. Девушка отщипывает кусочек чего-то, похожего на сладкую булочку, воздушную и просто тающую во рту. - Бьянка твоя родная племянница? – интересуется она, благоразумно решив не возвращаться к опасной теме любви и брака. - Да, она дочь моего старшего брата. - У тебя есть брат? – удивляется Гермиона, подумав, как, в сущности, мало мы интересуемся теми, кто предпочитает помалкивать о своей жизни. Если бы не Бьянка, она, наверное, и не узнала бы, что у Фетиды Забини два сына. - А что, у меня не может быть брата? – ехидничает Блейз, но быстро становится серьезным, - есть, вернее, был. Чуткая Гермиона замечает, как темнеет его лицо. - Прости, - она тихо касается его руки, - он… умер? - Погиб, полтора года назад. Он и Кьяра, его жена. - У Бьянки нет ни отца, ни матери?! – девушка непроизвольно вздрагивает, вспоминая хорошенькую жизнерадостную девочку. - Нет. Вместо этого у нее куча родственников разной степени близости, дорогостоящая недвижимость и огромные земельные владения в Италии, а также внушительные счета почти во всех надежных европейских банках. - Как это случилось? - Случайно и нелепо как все, что происходит в мире, - Блейз криво усмехается, но в глазах ночным сумраком мелькает боль, - авроры пытались выследить Темного Лорда, связались со своими итальянскими «коллегами», и те устроили засаду на нашей вилле в Италии. Тогда пострадали многие ни в чем неповинные люди. Когда эти идиоты ворвались, паля заклятьями направо и налево, Его, естественно, там не оказалось. И не могло быть. Италия далеко от Англии, и итальянцам нет никакого дела до того, что творится у нас. Это был ложный след, пущенный кем-то из окружения Лорда. По крайней мере, так считаю я. Был день рожденья Бьянки, ей исполнилось три года, собрались друзья и родные. Никто из гостей не погиб, отделались только испугом и ранами. В общей суматохе никто ничего не понял. А самое страшное – потом, когда нашли Ренцо и Кьяру… Блейз чувствует, что должен выговориться, должен рассказать этой девушке с внимательными карими глазами все, что накопилось у него в душе, что рвалось и билось, но не находило выхода. Смерть единственного брата. Отчаянное беспросветное горе матери. Ее мучительный страх за него, оставшегося в живых, тяжелой цепью сковавший по рукам и ногам. Ее гнев, который толкнул ее в ряды сторонников Волдеморта. Его сопротивление происходящему. Сколько раз они с пеной у рта доказывали друг другу, что его или ее позиция единственно верная! Блейз уговаривал мать не торопиться с опрометчивым решением, приняв которое, она нерушимыми узами связывалась с Темным Лордом. Он считал, что лучше нейтралитет, невмешательство, как было раньше, чем открытое вступление в ряды тех, кто так или иначе причастен к убийствам множества людей. Это касалось как Пожирателей Смерти, так и авроров. Обезумевшая, не желавшая ничего слушать Фетида, в свою очередь, яростно кричала, что ее сын и невестка ничего никому не сделали, они были в стороне от этой необъявленной войны, и что это им принесло? С этим невозможно было не согласиться. Блейз понимал и искренне жалел мать, в те черные дни повзрослев так, что в иные минуты казался старше ее по суждениям и точке зрения. Фетида не послушала сына, и Темный Лорд стал частым гостем в ее замке. Но сама ринувшись в пропасть, она обезопасила Блейза. Он не знал, каким образом, но Лорд никогда не упоминал о принятии им Черной Метки, как то случилось, например, с молодыми Малфоем, Ноттом, Крэббом, Гойлом и другими его сверстниками, родители которых тоже были Пожирателями. Вдобавок Фетида провела над ним какой-то обряд, в результате которого Блейз почти месяц провалялся в постели в каком-то туманном горячечном полузабытьи, единственной реальностью в котором были прохладные руки матери на лбу. Действие обряда, как он подозревал, заключалось в том, что он давал защиту, которая приостанавливала действие многих Темных заклятий, даже Империуса и Круциуса, правда, на несколько секунд, но иногда и эти секунды могут стать решающими. Потеряв одного сына, Фетида Забини предприняла все меры, чтобы второго не постигла та же участь, но заплатив за эту неимоверно высокую цену – пожертвовав оставшимися годами своей жизни, которой было отмерено сорок четыре года. Но об этом не знал никто, и тем более Блейз. Ренцо, Ренцо, всегда молчаливый, добродушный, спокойный. И Кьяра, милая, забавная, быстро вспыхивающая, и тут же забывающая обиды… Они были так молоды, так любили друг друга. Малышка Бьянка унаследовала голубые глаза отца и легкий живой характер матери. - Ренцо старше меня на три года, - голос Блейза глух и невыразителен, но Гермиона чувствует, что сейчас не надо его прерывать, не надо унижать жалостью. Он должен преодолеть это, рассказав, каким был его брат, что он чувствовал, когда тряс его безжизненное тело, крестом распластанное на сверкающем паркете празднично украшенного зала, и в руке Ренцо безвольная холодеющая рука Кьяры… - Был старше. Ты, наверное, слышала, сколько раз моя мать была замужем. Ее обсудили и осудили во всех гостиных магической Англии. Но в первый брак с нашим отцом она вступала по любви. То самое исключение из правил. Так удачно получилось – два равно богатых знатных семейства. Их матери, Скай Забини и Гвендолин Урхарт, мои бабушки, были близкими подругами и предназначили своих детей друг другу едва ли не с пеленок. Мама и отец с детства были неразлучны, идиллическая любовь, - грустно усмехается Блейз, - их свадьба была пышной и веселой, появился Ренцо, потом я. Наверное, им казалось, что будущее не будет омрачено ничем. Но было проклятье. В отца влюбилась какая-то сумасшедшая, вообразившая невесть что. К несчастью, она оказалась достаточно сильной волшебницей, и ее гнев обрушился на маму. Она прокляла ее, обрекая на вечное одиночество. Родители не обратили на нее внимания, посчитав, что это пустые угрозы. И напрасно. Когда мне было пять, отец упал с кэлпи и ударился виском о камень. Мама была убита горем. Я помню, как она не выходила из их спальни, ничего не ела, не хотела жить. Мы с Ренцо прятались за портьерами в коридоре и днями сидели на подоконнике, скрытые от всех. Ренцо, как старший, все повторял, чтобы я не плакал. Но я и не плакал, слишком был мал, чтобы понять, что папы больше не будет. После похорон был безобразный скандал. Мама хотела забрать нас в Англию, но родственники отца, в первую очередь, дедушка Витторио, считали, что наследники древнейшего рода Данте Забини должны жить в Италии. Урхарты настаивали, чтобы мама вернулась в родной замок. Нас буквально разрывали на части. В конце концов Гвендолин и Скай, едва не поссорившиеся впервые за всю жизнь, пришли к обоюдному компромиссу. Блейк Лоренцо Чезаре Ромуальдо Меницио Леонардо Каставельтрано Данте Забини, как старший сын, остается в Италии, а я отправляюсь с мамой в Англию. Дело на самом деле было решено полюбовно. Ренцо должен был унаследовать все состояние Забини, а я – продолжить род Урхартов, у которых не осталось наследника по прямой линии. Мама была вынуждена согласиться. Вот так получилось, что к моему имени прибавилась еще одна фамилия. А мама после этого все пыталась найти свое счастье, но увы, максимум через год после свадьбы она становилась вдовой. Впрочем, нас с Ренцо она любила и никогда не делала того, что могло нам навредить. Мы встречались с ним достаточно часто, вместе проводили лето и в принципе почти не ощущали, что живем в разных странах. Удивительно, знаешь – мы с ним были абсолютно непохожи. Все родственники удивлялись, как такое возможно. Но в нас не было ни одной черты, которая говорила бы о том, что мы родные братья, даже во внешности. Он – голубоглазый блондин, я – брюнет. Романтиком всегда был Ренцо, а не я. Мой цинизм и взгляды приводили его в ужас. А его воспитали Забини, которые отличались редкой для такого знатного рода терпимостью в вопросе о чистоте крови. Он женился рано, в семнадцать лет, на девушке, которую полюбил, в восемнадцать они стали родителями, а в двадцать один погибли. Почему такая несправедливость? За что? Они должны были жить, а не умирать! Ренцо за всю свою недолгую жизнь и эльфа-домовика не обидел, а Кьяра была просто ангелом. Меня все время терзает мысль – наверное, должен был погибнуть от шального заклятья я, а не они. У меня нет жены, детей, друзей, только мама. Не сомневаюсь, никто и не вспомнил бы о Блейзе Забини, а многие лишь вздохнули бы с облегчением. В голосе Блейза стынет злость, смешанная с тоской, побледневшие пальцы крепко сжимают ножку бокала. Он ушел в себя и почти не видит девушку, в карих глазах которой плещется сочувствие. Гермиона тихо отвечает: - Когда идет война, страдают и виноватые, и невинные. Нельзя понять, почему кто-то радуется жизни, а те, кто достойны были жить, уходят первыми. Наверное, это какой-то глупый и жестокий закон природы. - К дьяволу этот закон! – бокал в руке Блейза жалобно хрустит и взрывается острыми брызгами. Он недоуменно смотрит на алые капли, набухающие на порезе на руке. Гермиона охает, тут же палочкой останавливает кровотечение и перевязывает рану. - Прости, - Блейз виновато отводит взгляд, - вместо легкой приятной беседы получился слишком тяжелый разговор. - Блейз, послушай меня, - Гермиона серьезна, осторожно поглаживает пораненную руку Блейза, - что случилось – то случилось, этого уже не вернуть. Не твоя вина, что твой брат и его жена погибли. Не смей даже думать, что ты никому не нужен или виноват в их смерти! У тебя есть семья – мама, малышка Бьянка, и у тебя есть друзья – я, Драко. Когда-нибудь будет и любимая. Все будет хорошо, поверь мне. Блейз усмехается, когда она причисляет Драко Малфоя к его друзьям, но ему до боли хочется верить, что и в самом деле все будет хорошо, как обещает Гермиона. Ее слова, ровный успокаивающий тон вселяют уверенность, дарят силы, прогоняют сомнения и горечь и снимают тяжесть с души. Блейз благодарно улыбается девушке и получает в ответ лучистый взгляд карих глаз.

***

Вечером, уже в своей комнате в Малфой-Меноре Гермиона расчесывает волосы и вспоминает рассказ Блейза, вернее, то место, где он говорил про каких-то авроров, напавших на виллу. Еще тогда ее сердце странно замерло, а потом участило свой стук. В голове словно прозвенел колокольчик, и на безумно короткий миг показалось, что она знает что-то, связанное с этими аврорами. Показалось или на самом деле? Возможно, к ней возвращается память? Авроры, авроры – чем больше она повторяет это слово, тем больше в ней крепнет уверенность, что она знает, да-да, и даже может что-то припомнить, что-то очень смутное, но важное. Какой-то огромный дом, очень темный и мрачный, портрет безобразной старухи, люди… нет, их лица она не помнит, лишь какие-то абстрактные фигуры. И вдруг резко и отчетливо в памяти всплывает имя – Гарри, а за ним еще одно – Рон. Гермиона роняет расческу. Ее дыхание прерывается от волнения. Кто такие Гарри и Рон?! Авроры? Что связывало ее с ними? Девушка мечется по комнате, обхватив голову. Ну же, вспоминай, вспоминай! Нет, недолгое пробуждение ее воспоминаний, спящих в плотном коконе наложенного заклятья, вызывает неприятное сосущее ощущение под ложечкой. Противно начинает кружиться голова, и обессиленная от возбужденного лихорадочного всплеска, Гермиона падает на кровать. Значит, она начинает вспоминать! Господи, какое облегчение! Тяжело жить в забвении, не помня, кто ты такая… Последняя мысль проваливающейся в сон девушки: «Завтра я скажу об этом Драко». А в пустом гулком зале, в противоположном крыле замка, Драко стоял у огромного темного окна, за которым угрюмо и безрадостно завывал ветер, снова нагоняя снежные тучи. Первые редкие снежинки с тихим звоном бились в стекло, словно жалобно просились в теплую комнату. Ночь безмолвно заглядывала в глаза Драко, пытаясь понять, почему он так мрачен, почему сжаты губы, и нахмурены брови. «Она провела весь день с Забини! Убежала за ним, едва он поманил пальцем…»