***
— Что сегодня происходит в твоей голове? — Мариа повернулась спиной, позволяя мне затянуть ее корсет. — Они давили людей, госпожа. Они продолжали вести лошадей прямо по людям. — Тебя не должно это так волновать. — Да, — я бы хотел возразить, высказать все, что думал о высших чинах, но мне запрещено перечить госпоже, иначе остался бы без языка. — Да, моя госпожа, Вы правы. Мария поправила подол своего платья, а затем и манжеты на рукавах. — Сегодня тебе надо сходить к лекарю и купить у него трав для крепкого сна: в последнее время я чувствую себя уставшей. И еще привести в порядок конюшню. И заодно почисти коней. — Да, будет выполнено. — Лиам, — окликнула меня хозяйка, когда я был уже почти у выхода. — Выкинь из головы все ненужное. Ты же знаешь, что ничего не можешь с этим поделать: законы нерушимы. — Сейчас везде ведутся революции, госпожа. Законы все же нарушаются. Простите за дерзость, госпожа, — откланявшись, ушел из дома Марии, полный мыслями о тех рыцарях, которые наверняка были отправлены королевой на войну. Запах навоза, наверное, въелся в кожу, я чувствовал его, даже когда конюшня была чиста. Новое сено лежало одной кучей в бочке, а ведра были наполнены водой. Намыленная жесткая щетка проходилась по короткой шерсти последней по очереди лошади, иногда брыкающейся и качающей головой. Приходилось то и дело гладить скотину по шее, успокаивая и обещая, что скоро все закончится. Вычищая копыта, я и не заметил, как вошла Фиделиа — одна из служанок Марии. — Госпожа просит подать ей карету через два часа. Она отправляется на бал в честь прибытия Колумба после еще одного путешествия. Королева собирает всю знать. В положенное время карета была подана, а четверка лошадей послушно цокала копытами и махала своими хвостами у дома Марии. Стоя у двери, смотрел на хмурое небо, готовившееся к грозе или буре. Ветер срывал листья с оливковых деревьев и волочил их по всем улицам и площадям, поднимая с земли и брусчатки песок и пыль. Погода портилась: видимо, на днях должно было быть что-то жуткое и грозное. Дверь скрипнула, и предо мной предстала Мариа. Она кротко улыбнулась и сложила руки на подол роскошного бордового платья, украшенного золотой тесьмой. — Моя госпожа, — поклонился, подавая Марии руку. Ее пальцы коснулись моей ладони, которые чуть вспотели от контакта с теплой кожей девушки. Мариа крепче сжала мою руку, давая повеление проводить ее до кареты. Ее мягкий низкий голос тихо поддразнивал меня, когда я запнулся о камень, отошедший от брусчатки. Закрыв за госпожой дверцу кареты, забрался на запятки* и подал кучеру знак трогаться. Стоя у кареты несколько часов, успел наслушаться сплетен и вестей, от которых не было толку, но которые все всегда с удовольствием распространяли. Вспыхивали новые войны, народ боролся за свои права, отстаивая никому ненужные предубеждения. Возможно, эта храбрость людей могла бы меня вдохновить, но их же глупость и останавливала: ведь кто мы такие? — всего лишь блошки на фоне королевской короны. Не имели ни прав на благополучную жизнь, ни прав на собственные мысли. Море никогда никто не ограничивал; ему никто не смел издать законы и поставить рамки. Оно действовало стихийно, творило что хочет и когда хочет, освобождало поток своих мыслей через штормы, цунами или затишье. У него были свои революции, свои перевороты в сознании.***
Мария вышла из замка еще до того, как закончилось празднество. Она легкой неспешной походкой спускалась по ступеням, пока я скомандовал кучеру подкатить карету к госпоже. Подав руку девушке с явно затуманенными глазами, почувствовал, насколько Мариа была пьяна. Слегка промахнувшись мимо ступеньки, она тихо захихикала, но потом все же смогла усесться в карету и устроиться поудобнее. Колеса скрипели под каретой, которая тряслась из-за булыжников, увеличивающихся по мере приближения к морю. Дорога, которой кучер решил везти Марию до дома, была менее людна и более красива. Давно потемневшее небо было наполнено многочисленными белыми точками — я их называл помехами. И пусть звезды давно были известны ученым, я их никак понять не мог. Темнота завладела Испанией, погрузившейся в недолговечный покой. Море бурно шумело, руша свои волны о берег, все раззадориваясь. Сильный ветер принесся в карету и разбудил мирно спящую госпожу, которая, чуть приоткрыв глаза и посмотрев в незастекленное окно, вскрикнула и приказала остановиться. Мариа быстро сбежала по ступенькам и встала на брусчатку, пошатываясь. Она огляделась по сторонам и, засмеявшись, сняла с ног башмачки. — Лиам, ты знал, что камни бывают такими горячими? — Да, госпожа, они нагреты нашим ярким светилом, — сойдя с запяток, подошел к Марии, переступавшей с ноги на ногу. — А песок тоже такой горячий? — она посмотрела на меня, широко улыбаясь, словно ребенок с улицы, впервые увидевший мандарин. Возможно, Мариа никогда до этого не уделяла такое внимание морю, возможно, вообще впервые видела его во всей красе, а, возможно, была слишком пьяна. Но девушка бежала прямо к волнам, задрав массивное платье и рубаху под ним; многочисленные украшения то и дело били Марию по декольте, поэтому та быстро избавилась от мешающей на данный момент вещицы и скинула на песок. Я мог бы столетиями смотреть на танцующую горячие испанские танцы Марию на бреге моря, радующуюся приливу волн и почти зашедшему солнцу. От него оставалась лишь бледно-желтая полоска, медленно тускнеющая и превращающаяся в багряное полотно. — Поезжай, — отдав приказ кучеру, побежал к Марии, кружащейся на одном месте, раскинув руки в стороны. Она громко смеялась, походила на безумную, но на самом деле это я был без ума. От нее, от моря, от их сочетания. Ноги девушки давно начали запинаться друг о дружку, поэтому госпожа, больше не выдержав действия крепкого пряного вина, свалилась на песок. Она долго лежала, ощущая кончиками пальцев теплую воду, время от времени убывающую и снова возвращающуюся, чтобы приласкать нежную кожу девушки. Я стоял над ней неподвижно, боясь шевельнуться и спугнуть этот момент. — Покажи мне свое сердце, — прошептала Мариа, открыв глаза и протянув мне руку, приглашая лечь рядом. Коснувшись пальцами ее мокрой ладони, улыбнулся и наклонился, чтобы оставить легкий поцелуй на соленой коже. Присев около Марии, снова посмотрел на гаснувший закат, а затем на горизонт, протянувшийся бесконечной чертой, разрезая пополам два мира. — Мое сердце здесь. Этот момент — весь мой мир, — так же тихо ответил. — Разве не чувствуете, госпожа? Не ощущаете море в своей голове? Как оно затуманивает разум своим соленым запахом свободы и оглушает плеском воды? Не понимаете, насколько оно велико и свободно? Я видел отражение моря в заслезившихся глазах Марии. Мариа была отражением моря. — Люби меня так же, как любишь море, — ладонь госпожи мягко легла на мою щеку и провела по соленым губам. Нагнувшись, оставил поцелуй на ее шее, освобожденной от груза жемчугов. Выгнув спину, Мариа зарылась руками в мои волосы, перебирая засаленные пряди и притягивая ближе к себе. Влажные губы опустились на декольте, проводя языком по смуглой коже. Издав томный вздох, девушка приподнялась, развязывая тугой корсет. Руки не переставали исследовать тело госпожи, попутно избавляя его от метров одежды, так сильно скрывавших красивые черты. Они манили своими изящными формами и шелковистой кожей, которую начал покрывать бесконечными поцелуями, останавливаясь на самых чувствительных участках, отчего Мариа громко дышала, зарываясь пальцами в мокрый песок. Осторожно притянув меня к себе, госпожа опалила кожу щек своим горячим дыханием и, опустив руки на грязную рубаху, медленно сняла ее с меня. Девушка перебирала пальчиками, касаясь подушечками теплой вздымающейся груди. В отражении моих глаз было ее прекрасное лицо. — Я хочу быть твоим миром, Лиам. Я хочу быть морем.