Cinderella from Japan

      Хосок скорее был похож на маленького ребенка, что старался казаться большим, но не решался на отчаянные меры. Но точно уж не выглядел, как обделенный любовью с детства и униженный отцом взрослый мужчина, которому нечего было терять. Так Момо его представляла. Но он просто сидел за тем столиком, за которым недавно ел рамен с Момо, и пялился на бутылку с соджу, которую не решался открыть. Он то брался за крышку, то отодвигал стеклянный сосуд подальше. Юто пожелал Момо удачи, а сам поехал обратно в дом половины семьи Чон, чтобы утешить ДжиУ. Момо была рада этому, потому что ДжиУ могла бы утешить и его.       А девушка тем временем медленно подошла к столику и не решалась сесть. Хосок, очевидно, давно заметил её, но не желал поднимать взгляда. А девушка терпеливо ждала, играя на его нервах. В итоге он не выдержал и поднял глаза на гостью. Она не знала, что тут делает, и нужно ли ей остаться, и должна ли она улыбаться или грустить вместе с ним. Поэтому на лице её, сдавая смену раз в три секунды, менялись эмоции одна за другой.       — Пришла позлорадствовать, — заключил он.       — Нет, — возразила японка.       — Тогда за благодарочкой?       — Нет.       Она придержала сзади юбку и присела на стул. Уложив локти на стол, она уставилась на недоумевающего Хосока. Момо всё еще не знала, что ей следует делать.       — Ты не думала, что жить станет легче, если ты будешь говорить что-то, кроме "нет"?       Голос его звучал странно, но он не был пьян. Момо сделала вывод, что он хочет казаться датым.       — А ты не думал, что жить станет легче, если меньше драматизировать?       — А, — небрежно махнул он в её сторону, — пришла меня учить...       — Пришла помочь, — вновь возразила она.       Хосок воззрился на неё сначала, будто бы не понимая, чем заслужил такое внимание, а затем - снова с присущим ему возмущением во взгляде тем, что какая-то служанка вообще с ним смеет говорить. Он издал хмык.       — Ты? Помощница нашлась. — Он заострил свое внимание на бутылке алкоголя, а затем подвинул её в сторону Момо. — На вон, помоги бутылку открыть.       — Сам же можешь, — фыркнула Момо, — но не хочешь. — Она решила, что всё-таки зря пришла, потому что несмотря ни на что, он продолжал свысока глядеть на её персону и помощь принимать от "такой" и не думал. — Не хочешь. Как и перестать строить из себя жертву. — С этими словами она поднялась со стула.       — Что ты сказала?       Момо ощутила некую радость внутри от того, что он все-таки услышал и обратил внимание — значит, он её слушает, значит, считает её за человека, слова которого можно принимать во внимание.       — Что ты — королева драмы.       — А ну сядь! — слегка повысив голос, сказал он, но не злобно. — Поясни, — прищурился он.       Все-таки Хосок, кажется, немного употребил, но алкоголь начал действовать на него лишь сейчас. Он странно шатал головой из стороны в сторону и едва ли точно фокусировал зрение на собеседнице.       — Ты до сих пор играешь в маленького обиженного ребенка, хотя ты все это давно перерос. Ты самодостаточный, сильный и независимый, но все равно предпочитаешь быть жертвой...       — Да что ты знаешь..? — лениво перебил он её.       Момо недовольно поморщилась.       — Ты прав — я ничего не знаю. И никто не узнает, пока ты не перестанешь отталкивать людей, пока не перестанешь вести себя, как... — Момо осеклась. Ей не хотелось злить выпившего парня.       — Кого же это я оттолкнул? Кто за последнее столетие интересовался мной, кроме сестры?       — Юто, — неожиданно для себя произнесла Момо, но потом поняла, что не зря. — Он твой единственный друг. Единственный, кто тянется к тебе, несмотря на твой гадкий характер.       В сумерках, на безлюдной улице, раздался тихий смех, который со временем перерос в дикий хохот. Момо стало неловко от такой бурной реакции Чона.       — А вы все-таки спелись. — Он наконец-то открыл бутылку и налил в рюмку соджу. — Ему стоило поцеловать тебя разок, и ты уже зовешь моим другом того, кто отымел почти всех моих девушек... Как далеко у вас всё зашло?       В тот момент, когда он поднял рюмку, чтоб поднести ко рту, при этом не сводя взгляда с Момо, девушка подскочила и выбила рюмку с его руки. Стекло разбилось об асфальт с характерным звуком. За этим звуком последовал тихий вопль японки.       — Да прекрати ты уже! — Её грудь часто поднималась и опускалась. — Хватит. Хватит делать вид, что ты такой весь отвратительный, хоть в котле кипеть. Хватит уже уничтожать тех, кто хочет помочь, одним ядовитым словом. Хватит язвить​. Хватит задирать нос выше, чем видишь. Хватит строить из себя страдальца. — Она глотнула воздуха. — Хватит быть мудаком.       Хосок нарочито скучающе смотрел на неё, потирая пальцем край горлышка бутылки. Но она видела в его глаза понимание, несмотря на то, что он и правда был немного пьян. А может, этот огонь в его глазах был от алкоголя. Но сейчас она уже не могла продолжать смотреть на него, дабы разобраться, потому что появилась хозяйка. И начала неистово возмущаться из-за разбитой рюмки.       — Простите, простите, — проговаривала Момо, попутно кланяясь.       Когда она в очередной раз выпрямилась после поклона, то увидела, как, вполне трезвой походкой, парень подошел к аджумме и отдал ей деньги — видимо, и за еду и за разбитую посуду.       — Я отдам, — буркнула Хираи, когда довольная хозяйка ушла.       — Когда все вокруг считают тебя мудаком, какой смысл быть иным? — вдруг произнес Чон. — Слышала подобные выражения? Так вот: зачем мне быть другим? Если ты каждый раз принимаешь меня за того, кто будет грести деньги с бедной студентки; если родители хотят видеть меня разбалованным и злобным ублюдком; если ДжиУ спокойнее, когда я "наказан" за злодеяния... То какой смысл быть другим?       Он с горечью произнес это и направился вперёд по улице. Девушка огляделась и заметила, что нигде нет его машины. И она долго не решалась пойти за ним, но в итоге поняла, что деваться ей некуда.       — Нельзя просто плыть по течению, — возразила она на его реплику в кафе, догнав.       — Разве не это рекомендуют все философы? — уныло ответил он.       — Ты должен доказать, что ты не тот, кем тебя видят, — с энтузиазмом продолжала Момо. — Измени себя, и изменится мир.       Хосок устало вздохнул.       — Наш разговор похож на обмен жизнеутверждающими цитатками из какого-то ванильного паблика. А смысла — ноль.       — Да ты просто не хочешь слушать!       Шорох ног о землю прекратился. Хосок перестал идти, а на шаг позади него замерла и Момо. Он обернулся.       — Можешь хоть раз покритиковать себя?       — Могу, — на его удивление ответила японка.       — Удачи от Адачи.       Хосок не воспринял её всерьез и продолжил путь.       — Я самолюбива. Тоже люблю строить из себя жертву. Я не могу постоять за себя, когда нужно, зная, что кто-то сделает это за меня. Я труслива — не могу признаться самой себе в чувствах, не то что кому-то... Я не хороший человек.       — О чём же речь? О каких чувствах? — не заинтересованно спросил он, продолжая идти.       Момо показалось, что он снова намекнул на неё с Юто.       — Когда мне обидно... Я всегда молчу. Улыбаюсь нарочно, делаю, что угодно, вместо того, чтобы сказать, что мне обидно.       — Так вроде принято, все так делают.       Он все ещё неспешно шел вперед, как бы демонстрируя, что речи Момо его не трогают. Она начинала злиться.       — Ты всегда можешь делать то, что хочешь, а не то, что ждут от тебя окружающие. В этом и заключается счастье, которое ты ищешь, Чон Хосок.       Он остановился. Может, потому что его впечатлили слова Момо, а может, ему стало интересно, почему её голос стал тише. А все потому, что девушка стояла в метре от него, давно остановившись.       — Тебе так легко говорить, девочка-под-покровительством-ДжиУ, — хмыкнул парень.       — Сейчас мне обидно, Чон Хосок. Ты обижаешь меня своим пренебрежением. Из-за того, что я служанка, или японка, или любимица ДжиУ — ты всегда найдёшь повод.       Она говорила спокойно, хотя сама думала, что могла бы заплакать. Только произнося обиду вслух она ощутила её силу. Как же на самом деле глубоко её задевали его презрительные взгляды и насмешливые слова. Она, оказывается, так неистово желала его внимания, но только не в таком ключе.       — Я прошу прощение, — осторожно произнёс парень.        И голос у него был такой, словно прямо сейчас он на что-то решался. Может: продолжить ли говорить или оставить её с этой вынужденно-сказанной фразой и жить, как и раньше. Он долго метался. Но Момо терпеливо ждала, стоя на месте.       — Я никогда не хотел обидеть тебя. Но те, кто лезут мне в душу, всегда получают тонны дерьма... — Сделал неуверенный шаг вперед, а затем спешно стал приближаться к ней. — И я знаю, что ты делала это не специально, но... может, я этого сам хотел. Впустить кого-то, знаешь... — Он подошел к ней вплотную; она опустила голову. — И если хочешь, чтобы я был честен, то знай, что я считаю, что ты права. Возможно, я действительно хочу всегда оставаться тем ребенком, что отчаянно жаждет получить любовь родителей. Может, я хочу всегда оставаться обиженным жизнью малышом, чтобы было меньше спроса. И я настолько честен, что скажу, что хочу этого до сих пор. А ты — служанка, просто Момо, или сам Господь Бог — этого не сможешь изменить. Уж прости...       — Но ты можешь, — бесстрашно подняла она глаза на него.       — А хочу?       — Я думаю, что ты уже доказал, что маленький обиженный Хосок давно вырос. Ты теперь можешь просто продолжать учиться там, где хочешь, продолжать тратить деньги, как ты считаешь нужным, и любить того, кого любишь, не думая о мнении родителей.       Девушка чувствовала себя пастырем в какой-нибудь секте — так нелепо-задорно звучали её призывы. Но ей было неважно, насколько смешно она выглядит, главное — чтоб до Хосока дошло. И Хосок думал, что до него дошло. И ещё он понимал, что такого огня в глазах кого-то, кто говорил с ним, обращался к нему, он доселе не видел. И никогда не ощущал такой силы в словах кого-то, кто защищал его от неизвестного врага с таким энтузиазмом. Он просто ещё не встречал ни одной такой Момо Хираи. И его мысли были переполнены лишь благодарностью, а сердце лишь одним желанием.       — Так я могу делать, что хочу, не думая о мнении общества? — задал он вопрос.       — Как говорится, о вкусах не спорят, если ты не маньяк-эксгибиционист, конечно...       Девушка замолчала, ощутив на своей щеке руку Хосока. Он степенно, но словно удивленный своим собственным действиям, коснулся её второй щеки другой рукой. И он продолжал завороженно смотреть на нее до тех пор, пока не наклонился и не накрыл её губы своими. В тот момент он глаза закрыл, а японка наоборот раскрыла сильнее. Она чувствовала его тепло рядом, его губы, его слабую хватку, от которой могла бы убежать... Но стояла на месте и не могла пошевелиться, словно её приклеили к земле. Или словно она увязла в чем-то липком, но сладком, как нежданное и ненужное никому чувство.       Когда зазвонил мобильник девушки, Хосок отпрял и отошел на пару шагов, при этом отвернувшись. Её руки выудили телефон из кармана юбки, и Момо ответила на звонок. Впервые за долгое время она услышала голос Мины. Та была подавлена, но находила в себе силы выказывать неприязнь в голосе в сторону Момо.       — Момо, надеюсь, ты не очень занята?       — Нет, нет, Мина, что ты...       Уже стемнело. Было довольно поздно для дружеского звонка. Да голос Мины звучал так, что хоть сейчас в гроб. Всё это настораживало.       — Приехать сможешь, надеюсь? — всё ещё сдавленно и сердито говорила Мюи.       — Куда?       — В больницу. — Тут она не выдержала и сорвалась на плач. — Сана пыталась покончить с собой.

***

      Он не думал, что за последнее время его вечер мог быть ярче, чем был в тот прием, когда отец снова превратил своего сына в ничто в его же — хосоковых — глазах. Но жизнь умела удивлять. И сегодня ему позвонил Адачи, умоляя приехать и забрать Наён. Та сидела под дверью японца и якобы умоляла его с ним переспать. В принципе это было в духе Наён, особенно, учитывая недавние события. И Хосок, поверив, собрался и поехал домой к бывшему другу по знакомому адресу. Прежде лишь подумал, как иронично, что очередная его девушка спешит в объятья Юто Адачи, как к родной матери.       — Какое-то проклятье... — бормотал Хосок, поднимаясь на седьмой этаж.       Из-за неисправности лифта, ему снова пришлось ощутить эту адскую тяжесть в ногах и отдышку. Он вспомнил, как раньше ненавидел этот 7 этаж, сломанный лифт и ржущего над ним Адачи, который ловко бежал наверх этажом выше. Всегда. Всегда Адачи был выше его на голову, дальше на шаг. Но отчего-то Хосок всегда чувствовал себя с ним комфортно, словно и не было между ними никакой разницы. Всегда он знал, что его друг не будет всерьёз насмехаться над ним. Всегда знал, что тот, добежав до седьмого первым и вдоволь натешив своё самолюбие, вернется за другом, как бы низко тот не находился. И Хосок за это и ценил своего единственного за всю жизнь друга. Но сам Юто дружбой их не особо дорожил.       Чон, достигнув нужного этажа, посмотрел налево — там располагалась черная дверь в квартиру Адачи. А под ней на полу сидела Наён, чуть согнув ноги в коленях. Прямо в сантиметре от коврика с надписью "Велком". Он молча сел рядом — на первую ступеньку лестницы, что вела на следующий этаж. Она громко дышала, продолжая держать голову опущенной.       — И что ты тут устроила?       Хосок сам себе на удивление говорил спокойно и даже ласково. Он не ощущал злобы, как обычно в моменты, когда Наён творила какую-нибудь хрень. Может, это чувство​ вины так действовало на него. Он был просто рад видеть её после того, как она игнорировала все его звонки и сообщения. Просто был рад, что она жива и невредима. Хоть и сидела на холодном полу в подъезде Юто.       — А чо ты приехал? — буркнула она.       И Хосок понял, что она давно уже не злится. Он знал Наён в гневе. А это просто забавная показуха, которую он любил в ней не менее, чем она сама.       — Пришел узнать, чем это я хуже "этого педика Адачи", — усмехнулся Хосок, процитировав свою девушку.       — Ты не хуже, ты просто мудак, — брызнула она.       Девушка подняла на него взгляд, он встретил её улыбкой.       — Я согласен. Но что ты делаешь тут?             — Я решила справедливо будет, если я пересплю с ним за то, что ты переспал со своей служанкой.       — Но я ни с кем не спал, — пожал парень плечами. — Я верен тебе.       Она отвела взгляд, словно хотела хотя бы зрительно побыть наедине с собой и подумать. Думала она недолго. Затем с неописуемой тоской в глазах, посмотрела на парня. И это было не похоже ни на шутку, ни на игру, ни на показуху. И это не было похоже на Наён. Он никогда раньше не думал, что она может испытывать такие эмоции — черные и тягучие. Ему всегда казалось, что она была способна лишь на три состояния — неистовый гнев, неимоверное желание и беспричинный задор. Она казалась ему примитивной в плане умения чувствовать. Сейчас он изменил своё мнение лишь из-за одного её взгляда.       — Это всё неважно Хосок, — вздохнула она. — Ты верен мне телом, но не сердцем. Там уже давно нет для меня места. И это намного страшнее всего прочего.       — Это неправда, — возразил Хосок просто потому, что считал необходимым возразить.       — Посмотри мне в глаза и скажи, что любишь меня так же, как раньше.             Хосок не смог этого сделать и даже не пытался обмануть Наён, в которой теперь увидел умение чувствовать более тонко. Он с позором опустил голову, а Наён едва ли довольно хмыкнула.       — А ты вообще любил меня когда-нибудь?       — Да.       — Я надеюсь. А иначе, Наён так и останется девушкой, не знающей, каково это быть любимой.       Она взяла его руку в свою и тем самым заставила его просмотреть ей в глаза. Она увидела в них то долгожданное раскаяние. Но ей казалось, что оно было явлено слишком поздно, когда уже ничего нельзя было исправить. Но она была благодарна ему, что он все-таки считал её за ту, перед кем можно было испытывать вину.       — За что ты меня полюбил тогда? Что есть во мне, кроме истерик и милого личика?       Воспоминания​ парня так давно были отосланы в камеру хранения, и ему сейчас было очень сложно вспомнить то, что ему понравилось тогда в ней. Поэтому он посмотрел на неё еще раз сейчас и решил говорить по факту — что ему нравится в ней в данный момент.       — Ты красивая, ты знаешь? Не милая, а красивая, — улыбнулся он. — Ранимая. Нежная. Искренняя. Всегда честная в эмоциях, какими бы негативными они ни были. — Она с интересом слушала его. — Да, они ведут за собой дурные последствия, но они есть как есть, и ты их не скрываешь. И я наверное везунчик, потому что меня любила такая девушка.       — Любит. Не любила, а любит.       После вялого исправления ошибки Хосока, она поднялась и отряхнула места, которыми касалась пола. Хосок не встал за ней. Наблюдал снизу вверх, как она почти плача посылает ему воздушный поцелуй. А затем он уже смотрел сверху вниз, как она удаляется вниз по ступеням.       — Вот это драма, — присвистнул Юто, выглянув из квартиры.       Хосок был очень зол на себя. Он понимал, как ужасно поступил, понимал, что сделал неправильно только он. Но Чон только учился не обвинять кого-то в своих бедах, поэтому не мог не злиться и на Адачи. За прошлые его поступки, за грядущие, или за те, в которых подозревал; он его в эту минуту горячо возненавидел с новой силой. И собрав силы, поднялся и прошелся разок по его лицу. Адачи повалился на пол прихожей своей квартиры.       — Это ведь ты рассказал Наён о приеме в тот вечер?       — Серьезно? — Адачи поднялся на локти. — Один раз оступился, теперь все на меня вешать будешь?       — У меня больше в окружении врагов нет, кроме тебя.       Юто сел и свободно кинул руки в центр круга, образованного согнутыми ногами. Он пожал плечами.       — Ну, не знаю. Наён оказалась довольно смышленой, да и всегда отличалась своей настойчивостью. Может, она решила просто приехать, раз вы, сударь, не брали трубку.       Хосок неожиданно тоже сел на пол прихожей, не закрыв дверь.       — Откуда ты знаешь про звонки?       — Наён мне тут все выложила под дверью, пока ты ехал, — усмехнулся Адачи.       Хосок смотрел ему прямо в глаза, и ему не было неловко в отличие от Юто. Тот, как и раньше, прятал всего себя за ухмылкой. Чон с удивлением открыл для себя, что не видит в бывшем друге врага, коего ненавидел последнее время со страшной силой​. Он до сих пор не мог понять его прошлых поступков и нынешних, хоть они и были достойными похвалы в какой-то мере. Но ему не хотелось того бить за его проделки, только если пару раз, чтоб пар выпустить. И он знал, что не имеет на это право, но все же видеть его такую знакомую хитрую рожу было невыносимо. Знакомую с периода, когда их не связывало его предательство.       — Вопрос на миллион: почему ты не взял Наён? — задал вопрос Хосок в пространство, словно риторический, но и с интересом — дескать, ответишь — окей, не ответишь — мне плевать.       — Ну, во-первых, — потянул японец, — так вышло — ты уж не обижайся — твоя деваха не в моём вкусе.       — А во-вторых?       — Во-вторых..? — сделал Юто вид, что задумался. — Да осознал я свою ошибку! Сколько можно меня дрочить? И шутки уже не актуальны на эту тему.       Юто будто взорвался и вылил все, что накопилось. Но он не был зол — улыбался. Хосок прищурился. Не найдя за что зацепиться в последней реплике друга, он решил вернуться к предыдущей.       — Значит, предыдущие мои девушки были в твоем вкусе?       Самодовольная улыбка Юто сползла. Он опустил голову. Хосок ожидал, что Адачи отпустит какую-то шутку, эффектно подняв голову, но вместо этого парень​ начал бормотать, не поднимая глаз на собеседника.       — Я так не думаю. Дело вообще было не в девушках и не в том, что они твои, но одновременно во всем этом. — После паузы глаза он все-таки поднял, и грустная улыбка была на месте. — Я просто думал тогда, что жизнь простая штука. И что дружба важнее баб... — Парень произнес последнее предложение с легким укором. — Я не заморачивался, я был слишком самоуверен. Полагал, что делаю добро, избавляя тебя от шлюх. Я видел это четко в моей голове: я разоблачаю девку, которая использует тебя и играется, ты понимаешь, что ошибся с выбором, благодаришь меня и мы, весело смеясь, уходим в закат. Вместе. Ты забудешь о ней, как о просроченном йогурте. Максимум плохого, что я предполагал — это дружеский удар в плечо из-за нестандартного способа выведения дамы на чистую воду.       — Но вышло не так, как в твоих фантазиях, — подытожил Хосок.       — К сожалению. Но твои девушки все равно были отстоем.       — Да, ты оказался прав насчёт них. Но ты все равно мудак.       — Ты ведь давно меня простил, да? Просто продолжаешь играть в жертву, — вновь самодовольно улыбнулся хозяин квартиры.       — Я уже слышал это от кого-то, — равнодушно подал голос Хосок. — Но мое прощение не меняет того, что ты мудак.       И вдруг неожиданно Хосок подался вперед, напрягшись всем телом, и еще раз ударил друга в лицо. Будучи довольным из-за того, что выпустил всю злобу — неважно на кого, он все-таки переживал, что испортит смазливое личико японца. Однако скорее поспешил уйти.       Через секунду Юто, снова лежа на полу, залился смехом, словно Хосок перед уходом рассказал ему анекдот. Чон замер у дверей, ожидая, что тот заговорит.       — Все в порядке, не волнуйся, — будто на извинения Хосока ответил он, хотя ими и не пахло. — Друзья для того и нужны, чтобы выслушивать, давать советы и принимать на себя удары. Хосоку не нашлось, что ответить, поэтому он просто покинул лежащего на полу друга, прикрыв дверь ногой.