Шаг за шагом

      Не считая влюбленности, пронесенной сквозь десятилетие, Хината не относила себя к людям, живущим ожиданиями. Но верила в предопределенность бытовых событий: если тренировка с командой намечалась на четыре часа вечера, то ровно к четырем все должны находиться на тренировочном полигоне, или если сестра попросила ее в выходной день приготовить такояки, значит именно в выходной Хината их готовила, а Ханаби помогала. Причиной этому служили и строгое воспитание в семье, и само звание куноичи: то, что сказано, исполняется в оговоренный срок.       Поэтому столкновение с Саске в полной экипировке джонина на выходе из больницы ее удивило: он сам говорил, что его выпишут не раньше завтрашнего дня.       – Здравствуй.       Ее голос прозвучал хрипло. Хината испытала иррациональную неловкость от данного обстоятельства.       – Здравствуй.        «Вчера разговор начинался так же», – подумала она, произнося вслух:       – Тебя уже выписали?       Избитая фраза, в силу обстоятельств, прозвучала глупо и не требовала ответа, но Саске кивнул. Хината обратила внимание, что он смотрит на коробку для обеда в ее руке.       – Да, – стало еще более неловко. – Ты вчера просил, помнишь?       По-детски приподняв бенто на уровень груди, Хината усилием сохранила вежливую беспристрастность лица, столкнувшись с совершенно непривычной для ее глаз картиной: Саске озадачено и настороженно переводил взгляд с коробки на нее и обратно. Возможно ли, что сейчас она лицезрит редкий момент обескураженности Учиха Саске? Не рассчитывал, что Хината выполнит его просьбу?       – Я не знала, что ты любишь, поэтому…       – Спасибо, – оборвал ее Саске, протягивая руку и забирая бенто.       Его пальцы мимолетно соприкоснулись с ее, но этого хватило, чтобы ощутить их жар.       – С тобой все хорошо? Может, стоило еще на день остаться в больнице?       – Я в порядке.       Негромкое «понятно» прозвучало несколько заторможено, с оглядкой на прошедшую рядом женщину в больничной форме.       Диалог у самых дверей, и Хината стоит на одну ступеньку ниже Саске.       Еще только утро, та его часть, когда врачи находятся на своих рабочих местах, а пациенты – в палатах, ожидая предобеденного обхода. На территории разве что несколько человек, идущих на прием или, как и Саске, покидающих учреждение. Некоторые бросали не то удивленные, не то заинтересованные взгляды на шиноби, стоящих на лестнице. Хината прекрасно чувствовала их на себе, не было нужды даже оборачиваться: слишком характерное ощущение, которое она, ввиду фамилии и своих прошлых отношений, хорошо знала.       А окна палаты Сакуры выходят на внутренний двор или на внешнюю сторону? Стоило подумать об этом, как похолодели руки. Крайне неприятное чувство: тень жгучего стыда за события последних месяцев не желала просто так исчезать. Но что по итогу меняется? Раньше от нее ничего не зависело и ее осуждали, теперь же она делает осознанные шаги, о которых также кто-то обязательно будет судить. Поэтому, даже если окна и выходят, что с того?       – Идем.       Ровный, спокойный голос Учиха вырвал ее из роя непрошенных мыслей: возможности встречи с Сакурой и ее последствий теперь, когда Хината сама начинает тянуться к Саске.       Спустившись на несколько ступеней ниже, Саске не спешил двигаться дальше, ожидал. Опять дает право выбора? Вчера так ей показалось. Глядя на Учиху сверху вниз, Хината подмечала точеность профиля, ширину плеч, стать, хоть ее и смущали собственные наблюдения. Единственное, чего было не разглядеть, – его глаза. Взгляд на бесстрастном лице направлен в сторону пропускного пункта. Возможно, он скучающий или, что намного чаще подмечалось ею, безразличный, а может, наоборот, сосредоточенный. Слишком малый спектр эмоций Саске позволял себе проявлять. Что же должно твориться у него в душе, если натура Учиха куда более порывистая и пламенная, чем ее собственная?       Хината сделала шаг вниз, прикидывая, куда ведет выбранное направление.       – Парк?       От его взгляда по ее спине пробежали мурашки, узлом концентрируясь вверху живота.       – Я направлялся в Резиденцию, но без Какаши в этом мало смысла.       – Шестой вернется завтра.       – Да, я знаю.       – Поэтому ты хочешь пойти в парк?       Третий шаг ставит ее и его на один уровень.       – Я встретил тебя, только поэтому и хочу туда пойти.       Лицо покраснело – чувствуя это, Хината быстро опустила голову. Руки крепче сцепились в замок. Как Саске может так легко и просто произносить подобные слова? И как ей объяснить собственную реакцию на них – легкое оцепенение, с которым приходится бороться. Волнительно. Непривычно. Но больше не странно.       – Хорошо.       Для того, чтобы вновь начать смотреть еще куда-либо помимо носков своей обуви, ей потребовалось несколько минут, которые они прошли в тишине, не находя тем для разговора или вообще не желая что-либо говорить. С Саске оказалось приятно молчать. Возможно, причиной тому являлась его природная неразговорчивость или привычка всегда задумываться над фразами, которые обязательно должны в себе нести смысл, ведь это слова Учиха Саске.       – Что такое?       Хината прикрыла рот кулачком, запоздало понимая, что мимика ее неожиданно подвела, обнажая беззлобную мягкую усмешку.       – Ничего, – как ни в чем не бывало ответила она, чувствуя, как опустились уголки губ.       Зима по календарю уже закончилась, но пока не до конца уступила бразды правления новому сезону. Снег почти растаял, остались лишь небольшие сугробы под тенями толстоствольных деревьев. То тут, то там поблескивала тонкая синева инея, оставшегося с прошлой ночи. Тихо – казалось, кроме них здесь больше никого нет. Но на самом деле люди были, хоть и не так много, как прежде. Стараются сидеть по домам после произошедшего. Так будет примерно еще день или два, после Коноха вновь вернется к своему привычному ритму.       – Может, тебе стоило остаться хотя бы еще на день в больнице? – Хината убрала от лица волосы, заправляя их за ухо. – Отцу доложили о том, что несмотря на вчерашнее улучшение самочувствия пострадавших, у некоторых сегодня ближе к утру состояние ухудшилось.       – Я в порядке.       Пусть он так и сказал, но ей вспомнился жар его руки даже от мимолетного соприкосновения. Действительно ли все хорошо или это все его твердолобость?       – Ты упрямый, – прозвучало без какого-либо обвинения. У Хинаты не было желания или причин вешать ярлык или давать оценку его поведению. Фраза лишь констатировала факт: Саске упрям в отношении своих убеждений и желаний.       – Не больше, чем ты.       А еще Саске любил, чтобы последнее слово оставалось за ним. Пришлось вновь прикрыть рукой губы, предательски складывающиеся в улыбку. Нельзя так реагировать. Или можно?!       Они подошли к искусственному широкому водоему, через который пролегали два деревянных моста, пересекающихся в середине под навесом. Днем здесь после занятий бегали дети, а вечером вдоль берега или по мостам обычно гуляли люди: пары, семьи, просто те, кто хотел побыть наедине со своими мыслями.       Сейчас здесь лишь они вдвоем.       Саске остановился рядом с деревянным пирсом, огороженным низким бревенчатым забором. Под небольшим навесом стояла вплотную придвинутая к забору скамейка. Уютное место.       – Составь мне компанию, – попросил Саске, оборачиваясь к Хинате.       Настал ее черед быть обескураженной, но именно состояние смятения Хинате всегда удавалось скрывать лучше всего: предложение разделить вместе обед удивило намного больше, чем просьба его приготовить. У них было пусть и немного, но вполне достаточно совместных миссий, чтобы ей удалось отметить его приверженность держать дистанцию во время еды. Да, они могли есть вместе, сидя у костра, в чайном доме или гостинице, но Саске, даже сидя рядом, словно отгораживался от людей вокруг стеной, не позволяя никому втянуть себя в разговор или что-то подобное. И, она поняла только сейчас, даже Наруто сохранял за Саске право личного пространства в такие моменты – в толпе.       Бенто в безликой коробке, перевязанной темно-синим платком, тут же приковало к себе взгляд. Аппетит отсутствовал, да и откуда ему взяться: она же только как полчаса назад вышла из дома. Тем не менее, Хината приняла предложение, садясь рядом пусть и не слишком близко, но достаточно, чтобы основательно нарушить собственную зону комфорта. Порыв отодвинуться хотя бы чуть-чуть дальше заглушается на корню. Даже не порыв, а инстинкт, но Хината обещала себе, что будет пытаться с ним совладать. Бег по кругу за это время порядком вымотал как ее, так, наверное, и Саске.       Когда Хината говорила, что ничего не знает о его предпочтениях, то не лукавила. Поэтому бенто сделала нейтральным, как когда-то для Нейджи, предпочитающего простые блюда. Онигири, тамаго-яки с водорослями, два небольших якитори и цельные маленькие помидоры с кусочками перца. Никакого соуса или привычных для бенто украшений.       Саске поставил открытую коробку между ними, взяв якитори – Хината, помедлив, потянулась за онигири:       – Кажется, мы впервые едим вместе.       – Только вдвоем, – слово прозвучало с той особой интонацией, которой нельзя противоречить и ставить под сомнение.       Бросив украдкой взгляд, Хината попыталась определить, думает ли он о том же, о чем и она, подмечая все нюансы их взаимоотношений. Это и правда первый раз, когда они едят только вдвоем, без кого-то третьего. На миссиях всегда присутствовал хотя бы еще один член команды или лицо, заплатившее за охрану. Странную особенность момента придавала и сама еда, приготовленная ее руками, а не купленная в магазине. Этот скромный обед в тихом парке значил больше, чем банальный прием пищи.       По щекам разлился жар.       – Тебе… нравится? Бенто.       Дожевав, Саске покрутил шпажку между пальцами:       – Я забыл, когда в последний раз ел домашнюю еду, приготовленную для меня.       Фраза рассеялась по ветру, оставляя после себя горькое послевкусие основного акцента. Возможно, тот самый последний раз был еще при жизни его родителей. Но Хината одернула себя, припоминая, как видела однажды с яркой коробкой бенто Сакуру, искавшую Саске. Кажется, там были сладости, но она, столько лет спустя, не была точно уверена. Да и неважно. Наверняка бенто было приготовлено специально для Саске, или же Харуно решила его угостить, так как сладостей оказалось слишком много. Может, они просто вышли достаточно хорошими, чтобы преподнести их и человеку, который нравится. Вариантов куда больше, чем может показаться на первый взгляд.       Откусив онигири, Хината удовлетворенно отметила, что блюдо удалось.       – Ты любишь сладкое? – вопрос прозвучал неожиданно и для нее самой.       – Нет, – и чуть погодя добавил: – Спасибо за бенто. Мне понравилось.       Спокойный ровный тон, без намека на эмоцию в голосе или мимике. Саске слишком сложно читать, но Хината была уверена, что сейчас он с ней искренен. И возможно – только возможно – мягкое тепло, проскользнувшее в его взгляде, не является банальной игрой света и тени.       – Не за что.       Сердце опять гулко ударило в груди. Саске казался куда более незнакомым, чем когда-либо.       – Ты можешь рассказать мне… – произнесла она после некоторых колебаний. – То есть если я попрошу тебя рассказать о себе и твоей семье.       В ожидании ответа ей казалось, что она падает в колодец. В голове мелькали мысли и о том, как начались их отношения, как они длятся до сих пор, что отобрали не только у них самих, но и у других. Если все продолжится, то Хинате необходимо научиться доверять сидящему рядом человеку, что возможно лишь при условии, если он доверится ей. И тут иная степень, чем когда шиноби из родной деревни прикрывает другому спину. Для нее это рубеж, который необходимо перейти – точка невозврата.       – Что именно ты хочешь узнать?       Она вздрогнула. С момента озвучивания ей вопроса прошло не меньше нескольких минут. Саске выглядел собранным, неуловимое напряжение проскальзывало в самой его позе.       – Недалеко отсюда есть мемориал. Может, ты его видел, такие три темные гранитные плиты. На них список павших во время Великой войны, – Хината замолчала, ожидая не последовавшую реакцию Саске на свои слова. – Наруто-кун когда-то сказал, что в данном списке не хватает нескольких человек и… среди прочих назвал твоего брата.       – Ясно.       Саске вскочил и тут же плотно сжал челюсть, зажмуриваясь и замирая. Судя по всему, он переживал приступ головной боли из-за слишком стремительного движения.       Поднявшись следом, Хината потянулась рукой к его голове, активизируя бьякуган.       – Я в норме. Не нужно.       – Ты не в норме. Не до конца, – поправилась она, не сразу деактивируя технику. – Прости. Если захочешь, то можешь рассказать мне об этом позже. Или вообще не говорить. Неважно.       – Ты впервые спросила о том, что затрагивает меня лично.       Пусть Саске и оборвал ее монолог, но ни о какой обиде речи не шло. Сделал он это намеренно, и Хинате хотелось думать, что основной контекст его слов и его действия «ты спросила, потому что тебе это важно». Потому что ей важен он. Как же все запутанно: до конца не понимая собственные мотивы и мысли, она, тем не менее, делает предположения, что подразумевает тем или иным своим высказыванием Саске. Откуда только взялась вся эта смелость?       – Мы… Ты не против сходить к мемориалу?       Спустя недолгую паузу она скорее увидела, чем услышала, как он произнес:        – Хорошо.       Тропа петляла, но исправно вывела к мемориалу, перед которым лежало несколько увядших маленьких букетов. Хината не знала, как точно возникла данная традиция, но вот уже третий год подряд пары, приходившие к этому месту, приносили с собой небольшие букеты цветов, больше походившие на бутоньерки, и возлагали их на холодный камень.       Взгляд быстро нашел в безликом списке строчку «Хьюга Нейджи». Букеты для него Хината предпочитала приносить на могилу.       – Ты скучаешь по брату?       Вопрос никак не покоробил ее, хоть и должен был.       – Да, – ответила просто и легко. – Мы плохо ладили в детстве. После стало лучше. С Нейджи мне… было уютно просто находиться рядом. Безопасно и спокойно, при всей его немногословности.       Саске не перебивал, возможно, особо не вслушивался, что, конечно же, не так, но со стороны вполне могло сложиться подобное впечатление. Ни одной детали не будет упущено.       – И… мне до сих пор горько от того, что он умер, защищая меня и Наруто-куна. Ведь Нейджи был лучше меня. Гений клана и его гордость. Уверена, что сейчас, не взирая на старые законы, отец согласился бы сделать его своим наследником и приемником. Мне временами кажется, что я все же отняла у него его будущее.       Наконец она произнесла то, что так долго тяжким грузом лежало на сердце. Легче не стало ни на йоту, но зато Хината почувствовала, что честна перед самой собой хотя бы в этом.       – Ты ничего не отнимала. Он сам тебе его отдал.       – От этого лишь тяжелее.       – Так и должно быть: плата ложится на плечи живых, а не мертвых.       От его слов ее бросило в холод, столько в них было горькой истины. Невидящий взгляд прошелся по списку, вверх и вниз, сперва по одному, потому по другому, по третьему. И это лишь на одной плите. Имена тех, кого она знала, кто знал ее и кто был совершенно незнаком. Больше тысячи, а на деле – десятки тысяч. И многих имен здесь нет и не будет. Для них существует иной мемориал – вечный огонь белого фонаря.       Хината часто заморгала, как если бы что-то попало в глаз. Белый фонарь – символ тех, кто исчез, неизвестных солдат, чьи жизни проложили путь к великой победе. Разве он не должен быть где-то поблизости? Совсем близко. Она обернулась, размышляя, что, возможно, видела его на противоположной стороне парка? И тут, стоило повернуть голову обратно, в глаза черным пятном на серой плитке бросилась небольшая одинокая плита перед тремя частями памятника, на которой и лежали букетики цветов. Самым верным решением было бы поставить фонарь здесь. Так почему его нет?       Горизонт чуть покачнулся. Закололо виски.       – Итачи являлся для меня самым близким человеком. Идеалом, к которому я обязан стремиться. Отец часто говорил именно так, но даже без его слов я сам хотел быть ровней брату, быть лучше него. И он помогал мне в этом так, как мог.       Сознанием уцепившись за слова, произнесенные ровным тоном, Хината вновь ощутила ускользнувшую было связь с реальностью. Почва под ногами обрела твердость, а расплывчатый силуэт Саске оказался необычайно темным в лучах полуденного солнца. Тихий вдох и глубокий выдох. Она вновь владеет собой.       – Долг старших помогать младшим.       От нее не требовалось какой бы то ни было реакции на его слова или заполнения немой паузы после них, но Хината сказала то, что сказала, лишь для себя самой, чтобы услышать свой голос. Саске кивнул.       – Он учил меня, подчас выбирая неординарные методы и не задаваясь вопросом, а существуют ли другие пути.       – А они были?       Саске посмотрел на нее, после вновь перевел взгляд на мемориал.       – Возможно.       А возможно и нет. Никто не произнес этого вслух. Хината сопоставляла информацию, увязывая ее в голове и натыкаясь на один немаловажный аспект: хочет ли Саске сказать, что Итачи позволил ему победить? От догадки сжалось сердце. Но это всего лишь предположение, которое вовсе не обязано быть правдой.       – Как долго он учил тебя?       Голос прозвучал тихо и глухо.       – До самого конца.       Жестоко.       – Значит, он был хорошим братом.       Саске промолчал. Что на подобное можно вообще сказать? Если бы кто-то спросил у Хинаты, является ли она хорошей старшей сестрой для Ханаби, то она бы ответила, что просто хорошая сестра. Ответственность старшего всегда лежала на плечах Нейджи, пусть и принял он ее только в тринадцать лет. Кажется, ему было именно тринадцать. Так много воды утекло.       – Итачи был героем, – вновь заговорил Саске. – Но он также стал собственным обвинителем, судьей и палачом. И свой приговор заставил меня привести в исполнение.       Повисла тишина, Саске немигающим взглядом смотрел на мемориал.       – Нет. Он не был хорошим братом, но и я им не являлся. Лучший шиноби, поставивший долг выше крови и предотвративший назревающую смуту в Конохе.       Воздух неожиданно наполнился музыкой ветра.       Все же перед мемориалом чего-то не хватало, думала Хината, глядя на черную плиту. Огня? Но не для света, скорее для тепла. Эти гранитные плиты слишком холодные и совершенно не отражают дух тех людей, чьи имена на них выгравированы.       – Но ты жив, – наконец заговорила она, справившись со своим голосом. – Сам этот факт доказывает, что для Итачи семья стояла на шаг впереди долга.       – Да. Я жив, – эхом повторил Саске.       – Ты… ведь не сожалеешь об этом?       Он закрыл глаза, тяжело выдыхая. По виску скатилась капля пота. Ей показалось, что ему физически больно от собственных мыслей.       – Я сожалею, что не решился сразу разобраться в мотивах поступков моего брата. Но его участи это бы все равно не изменило.       Ветер продолжал тихо наигрывать какую-то свою непримечательную мелодию, лишенную красок пения птиц и шелеста листвы – аккомпанировали ему лишь голые ветки. А Хината с сожалением закусила нижнюю губу и не знала, что сказать. Раз так, то лучше вовсе молчать.       Для нее все еще многое оставалось непонятным. Кто же такой Учиха Итачи? Что же сделал клан, раз он его уничтожил? Почему ушел в Акацуки, если со слов Саске на первом месте все же стоял долг? Или после резни именно по этой причине и ушел? Он был шпионом?       Быстро взглянув на Саске, Хината отвернулась. Сопоставлял ли он цену, которую заплатил, с полученными лаврами героя? Как часто данные мысли не позволяли ему спать по ночам? Как и все в деревне, она знала о трагедии клана Учиха, о том, что старший сын убил всех, пощадив, прихоти ради, лишь своего брата. Тому пришлось научиться выживать, быть лучшим, чтобы, в конце концов, Совет деревни принял решение отослать его к Орочимару, сымитировав побег. Уже тогда он готовился для того, чтобы убить Итачи и занять его место в Акацуки. Не слишком ли тяжелая ноша для мальчика двенадцати лет? И вот Саске все выполнил: убил брата, занял его место, в какой-то момент заставил и друзей, и врагов поверить, что он окончательно сменил сторону. Все ради деревни и чести клана.       Но если она поняла правильно и Итачи не был отступником в том смысле, в котором все привыкли думать, то… насколько же тяжело пришлось Саске, когда вскрылась неприглядная истина?       Из-за деревни один брат пошел на другого. Хината закрыла глаза, нажимая пальцами на веки, чтобы справиться с неожиданно возникшей головной болью. Сейчас не было моральных сил обдумывать услышанное. Может, чуть позже. Завтра, послезавтра. Главное, не сейчас.       Вывод, тем не менее, напрашивался сам, не позволяя себя игнорировать. Итачи все же был героем, об истинном подвиге которого знают лишь единицы. И Саске пусть чуть-чуть, но приоткрыл завесу тайны и для нее, подпуская ближе и заглушая инстинкты одиночки.       Захотелось что-то сделать. Хоть что-нибудь: проявить участие, которое, может быть, совершенно не нужно Саске. Слишком данное чувство похоже на жалость, которую этот человек презирает. И все же… Ей захотелось коснуться его.       Он посмотрел на нее, чуть повернувшись корпусом. Ее рука застыла в воздухе.       Чувство, что земля уходит из-под ног вернулось резко и быстро, но совершенно отличалось от испытанного ранее. Утратило образность, став настолько реальным, что скрутило живот и сперло дыхание. И все от его взгляда – бездны, что за ним скрывалась, холодной и глубокой, затягивающей в себя свет и закручивающей его кольцом вокруг черного зрачка. Нельзя не смотреть, невозможно не чувствовать. А границы стираются. Деревья, ветер, гранит, даже небо – все серая мозаика, рассыпающаяся на миллиарды частиц и оставляющая взамен себя бескрайнее чисто белое полотно, лишенное звуков и, как ей кажется, воздуха. Потому что не сделать вдох ни в первый раз, ни во второй. На третий сдавило горло. Заслезились глаза, и только лишь по этой причине Хината смогла моргнуть, разрывая контакт и теряя в белом свете последний образ – его лицо. Легкие полыхнули огнем, что распространился на все тело, до самых кончиков пальцев. Пламя заполнило все, в конце концов проникая в глаза, чтобы в следующий миг обратиться в лед. Тысяча игл прошла сквозь нее. Мелькает последняя яркая вспышка, а за ней темнота.       Холод. В груди все горит. Боль такая, что впору кричать, но нет голоса и сил. Они требуются для того, чтобы на развалинах храма вести их последний бой. Во рту металлический привкус крови. Она рвется наружу из горла – если ослабить хоть на секунду контроль над телом, то можно захлебнуться. Органы скручены, возможно разорваны. Но шаги все равно приходится делать, атаковать раз за разом и, если необходимо, отсупать самой, минимизируя урон.       От кунаев, что летят на нее нет нужды уклоняться: слишком неточен враг, чье время на исходе. Лишь это имеет значение!       Еще одна атака, но она бесполезна. Сердце сжалось так, что поток крови изо рта не удалось сдержать. Нет сил дышать, но есть чтобы бежать и атаковать. А шаги – словно по битому стеклу. Агония – наказание за то, что было сделано. За кровь семьи, за предательство и вранье, за пекло, в которое обратилась жизнь. Именно поэтому нет смысла в извинениях: ничего не исправить, а правда сделает лишь хуже. Смысл имеет лишь искупление и вот-вот свершившееся мщение.       От крови в глазах слиплись ресницы. Свет почти не проходит. Привычно. Жизнь в целом давно для нее протекает в кромешной тьме.       Слышится чужое сбившееся дыхание, тяжелое, загнанное, как у зверя. Пространство вокруг пропитано потом, кровью и огнем. Последующий вздох становится глубоким и болезненным. Его хватает для того, чтобы она смогла отсупить в последний раз и упереться лопатками в стену. Взгляд глаза в глаза – эмоции сосредоточены на конце сломанного лезвия. Чужая протянутая рука, ненормально холодная, дотронулась до взмокшего лба точно так же, как когда-то в далеком детстве.       – Прости, Саске. Другого раза не будет.       И пламя резко уходит, оставляя за собой пепел и дым – последние следы ее жизни.       Хинату сотрясает спазм, как только удается сделать первый жадный вдох. Тысяча игл вновь пронзает тело, и белая бездна поглощает его.