Кровь и кофе

      — Мой дорогой Аттерсон!       Джон обернулся. По начинающей желтеть аллее к нему с радушной улыбкой хозяина приближался высокий и плечистый Генри Джекилл. Доктор Джекилл, если точнее, старый друг нотариуса, с радостью пожал ему руку и пригласил в дом.       Сегодня они не договаривались о встрече, но Аттерсону наскучила собственная компания, поэтому, как только составленный три дня назад почтовый страховой договор, наконец, был подписан, нотариус прямиком направился к дому Джекилла. Пул, дворецкий доктора, только успел ответить, что хозяин отсутствует, как Генри вернулся.       — Как хорошо, что ты решил меня навестить именно сегодня!       Генри Джекилл, рослый брюнет тридцати пяти лет, с красивым мужественным лицом и веселыми темными глазами, выглядел усталым. Он сразу пригласил Аттерсона в кабинет на втором этаже и предложил сигару.       — Я же не курю, — поморщился Аттерсон.       — Верно, извини, — Генри улыбнулся, раскуривая ароматную сигару, и принялся проводить неспешную ревизию шкафов с бумагами своих пациентов, — Ну, рассказывай, что нового с тех пор, как мы не виделись?       Джон расслабленно устроился на диване, листая какое-то медицинское периодическое издание, лежавшее на краю рабочего стола Джекилла.       — Что у меня может быть нового, — пожал он плечами, — только работа. Почтовики никак не успокоятся, завещания пишутся… Кстати, слышал про загадочную смерть некоего Генерала?       — А то, — хмыкнул Джекилл, перебирая карточки в выдвижном ящике, — его к нам в институт на заключение и привозили.       — Неужели? — Оживился Аттерсон, — И какие результаты?       — Всех результатов там — что запретили об этом болтать. Но все равно болтают, будто ничего не нашли. Полиция в растерянности. А тебе-то какой интерес? — Доктор хитро скосил глаза на друга, — Ты у нас вроде сплетни не любишь.       — Не люблю, — подтвердил Аттерсон, отложив журнал, — а интерес у меня сугубо профессиональный. В нашу контору покойный обращался для составления завещания. Я, в общем-то, можно сказать, был с ним знаком. Даже был на его похоронах.       — Да ты что, — Джекилл захлопнул ящик, — не может быть!       — Может. Не далее как четвертого дня. А три дня назад был у него дома, с доверенным его бумаги разбирали-разбирали, да не разобрали, честно сказать, ничего. И эта еще его дочь…       — Ида Ван дер Мер, — томно протянул Генри и усмехнулся, — Мечта и ужас любого врача. Моя маленькая гордость.       Аттерсон удивленно обернулся.       — Так ты ее знаешь?       — Довольно-таки хорошо. Даже больше — она широко известна в наших узких врачебных кругах. Нарушая все этические нормы, скажу по секрету, что, более того, являюсь ее лечащим врачом.       Джекилл обернулся и тоже уставился на Аттерсона. Некоторое время они молчали, буравя друг друга взглядами.       — Так она действительно больна. Я хотел сказать, она выглядит больной, — сдался наконец Аттерсон, возвращаясь к медицинскому журналу, в котором ровным счетом ничего кроме картинок не разбирал.       — Больна, — согласился Джекилл, в свою очередь возвращаясь к бумагам, — Весьма сложный случай. Болезнь, медицине неизвестная. Или даже несколько болезней. И не все они физические.       — Вот как…       — Я у нее далеко не первый врач. Там такие светила науки головы сложили, что и сказать страшно.       — А в чем там, ну… В чем болезнь заключается?       — Мой дорогой Аттерсон, — ласково повернулся к нему Джекилл, — Был бы я хорошим доктором, если бы рассказывал всем подряд истории болезней своих пациентов, как ты считаешь?       Аттерсон только покачал головой. В конце концов, он тоже совершенно не имел никакого права, тем более морального, распространяться о своих клиентах. Джекилл понимающе кивнул и чем-то звякнул у себя в шкафу.       — Виски?