Асфиксия

Девушка с трудом держалась на ногах. На улице раздражающе пели эти ебучие птицы. Настроение безапелляционно стремилось к нулю. Она стояла перед дверью собственной квартиры и не могла даже приложить карточку к сенсору. Тошнота, сушняк, ядреные испытания в районе желудка – вот вам букет, о котором мечтает любая девушка. С трудом пересилив себя, Дани поднесла ключ к электронному замку, и дверь щелкнула, знаменуя открытие. Непослушные ноги. Растрепанный вид и вчерашний макияж. Ну, уж очень не хотелось появляться в таком виде перед родителями. Особенно, перед мамой. Потому что это обязательно будет похоже на ледяную волну, если Островская старшая в действительности не решит окатить дочку из ведра. Тогда даже о похожести речи не зайдет. Неуверенно проходя в квартиру – как можно бесшумнее – сняв с себя туфли, девушка молилась всем богам, в которых не верит, дабы родителей там не было. Но, как известно, помощь получит только тот, кто всем сердцем в нее верит. Когда Дани дошла до зала, на нее уже внимательно смотрели отцовские глаза. Ни осуждения, ни раздражения. Сегодня что, Новый год? Девушка слабо улыбнулась. - Пап, я… - Приведи себя в порядок и выходи,- Андрей Островский всегда говорил голосом не терпящим перекательств. Таким, что у его же дочери по телу пробегали мурашки каждый раз, когда она с ним разговаривала. - Да, отец,- покорно отозвалась девушка, следуя в свою комнату. Лучше бы дома была мама. Потому что выдержать этот строгий взгляд гораздо сложнее, чем истерики. В детстве Дани умоляла Господа, чтобы ее отец хоть раз накричал на нее. Чтобы хоть раз проявил эмоции. Потому что ей начинало казаться, что она вовсе не его дочь. Что просто содержанка, которая живет в доме богатого дяденьки, который решал все самые значимые моменты ее жизни. В какую школу ходить. Как учится. Какие приемы посещать. За кого выходить замуж… Да, Островский старший пытался решить и этот вопрос, пока Дани не начала проявлять себя тупоголовой идиоткой, помешанной на вечеринках и пьянках. Так от нее отказывались все порядочные мужчины. Вежливо, конечно. Чтобы отца не расстроить. На ее же чувства всем было плевать. «Ваша дочь». Говорить так в ее же присутствии, будто ее и нет. Будто она не слышит, какая она хорошая, прекрасная, но, к сожалению, у них в планах пока нет брака, и они ни в коем случае не хотят обидеть Андрея Олеговича. Отец лишь понимающе кивал головой. А что он мог сделать? Единственное, что он не мог контролировать, не прикладывая силы – поведение собственной дочери на этих ебаных свиданиях «вслепую». И иногда действительно хотелось ослепнуть. Приняв душ и переодевшись в строгое черное платье до колен, девушка некоторое время убеждая себя, все-таки смогла выйти из комнаты. Отец сидел на диване перед телевизором и читал новости на планшете. Такой спокойный. Дани казалось, что он презирает ее. За то, что она никогда со старшей школы не оправдывала его ожиданий. Будто быть лучшей на параллели в школе для ебучих умников было недостаточно. Будто выигрывать областные соревнования по художественной гимнастике – это сходить за хлебом. Будто бесчисленные олимпиады по-хуй-знает-каким предметам, первые места и хвалебные грамоты – это пшик. А она ломала себя. Вырывала каждую победу зубами. Мышцы сводило каждый раз, когда надо было идти в школу. Каждый раз, когда надо было видеть напыщенных идиотов-одноклассников. Это было каким-то безумием длительностью во всю жизнь. Но теперь она могла с гордостью высиживать очередную вечеринку и знать, что никто больше не доебется с предложением поступить в ВУЗ. Никто не заставит идти на свидание с человеком раза в два старше ее самой. И никто никогда больше не станет решать, как ей жить. Темноволосый мужчина поднял глаза и посмотрел на дочь хмурым взглядом, откладывая планшет на журнальный столик. - Присаживайся, Богдана. Хлоп. Ей как будто дали пощечину. Такую резкую, размашистую. Голова почти физически откинулась назад, принимая удар. Больно. Его голос ранит. Поэтому Дани почти никогда с ним не общается. Он мучает ее своим равнодушием. И уж проще совсем с ним не видится, чем чувствовать, как сердце зажимает в тиски от каждого отцовского слова. - Пап, послушай, я же не в первый раз возвращаюсь,- она не смогла договорить, увидев небрежный взмах руки, вопрошающий не раскидываться словами попусту. Типично его жест. Андрей Олегович не терпит бессмысленной болтовни. Да что же это такое? Дани прикусила нижнюю губу, прекратив говорить. Руки непроизвольно сжались в кулаки. А плакать хотелось сильнее, чем дышать. - Я не хочу обсуждать твои ночные похождения. Есть дела поважнее,- ну, конечно! Что может заботить меньше, чем состояние собственной дочери. Да лучше бы он, как отец Кристины заставлял ее ходить к психологу. Пусть бы она проводила 7 часов в неделю общаясь с нудным ханжой. Так она знала бы, что отцу не все равно. Не настолько насрать. К горлу подступил ком, но Дани все-таки смогла выдавить из себя: - Что-то случилось?- ничего не случилось, конечно. Это видно. Если что-то случается, они с мелким узнают это постфактум. Как бы между прочим. Когда все давным-давно улажено. Здесь явно что-то другое. - Мы с твоей матерью обсудили и решили, что ты поедешь учиться в Штаты,- и все. Сердце пропустило удар. Девушка замерла, уставившись в отцовское лицо. Пытаясь переварить. Понять. Какого хуя он сказал? Это что, шутка такая? Но Островский старший никогда не шутил. Не с ней. В его лексиконе дома просто отсутствовало слово «юмор». И он серьезен. Внутри все похолодело. Как будто кишки развешали проветриться. Где-то в районе Сибири. И отнюдь не летом. В животе завязался узел ужаса, от которого тут же начало тошнить. И больше всего ужасал тон. Этот невыносимый. Беспрекословный. Тон тирана, которому наплевать на ответ. - Пап, я не поеду,- как отчаянный крик, сказанный, будто с уверенностью. Но поджилки то трясутся. Как и руки. Как вся она. Она не поедет. Только в мешке для вонючих трупов. В гробу она видала эти блядские Штаты. И вообще любой другой город. Питер не отпускает так просто. Тех, кто в нем погряз, ждет только две участи: остаться или до конца ебучей жизни тосковать с невидимой удавкой на шее. И чем ты дальше, тем сильнее она затягивается. Мучительно медленно задыхаться среди улыбающихся ублюдков. Эта жизнерадостность будет топить ее в колодце желаний. Желания вернуться. - Конечно, поедешь,- спокойно. Холодно. Размеренно. Он потянулся к планшету,- и я очень надеюсь, что ты, любовь моя, не выкинешь никакой ерунды,- он нажал на кнопку, снова всматриваясь в монитор. Ему не нужен ее ответ. Он уже решил для себя. Так ведь спокойнее? Так ведь проще? Ты ебнутый на всю голову ублюдок! По глазам Дани покатились предательские слезы. - Пап, я не хочу. Не могу улететь на другой конец света. Не поступай со мной так,- она всхлипывала, даже не пытаясь вытереть слезы. Позволяя макияжу стекать вниз. С трудом сдерживая стоны. Она хотела, чтобы он сжалился. Собственный, блядь, отец. Чтобы хоть раз его тронули ее слезы. Но у таких сказок не бывает счастливого конца. - Богдана, не закатывай истерик,- он даже не поднял на нее глаза,- иди, умойся. Кишки, которые до этого мирно проветривались, сейчас скинули на пол и начали топтать. Неистово. Жестоко. Хватать грязными руками и выкручивать их. Выжимать слизь изнутри. Ее мучения не описать эпитетами, которые пропустит цензура. И уже непонятно ранит ли ее сильнее холодность отца или то, что ей действительно придется улететь. Девушка поднялась с дивана и направилась к выходу из квартиры. Сбежать. Подальше. Нахуй из этого адского места. Островской всегда нравилось в их семейной отчужденности то, что никто не лез в ее дела. Кто бы мог подумать, что это может перерезать горло ее чертовому счастью. *** Снова спальные районы. Снова безликие многоэтажки. Снова, снова, снова. Эти окна. Эти люди. Она видела это все миллион раз. И весь путь к заветной двери проходил как в бреду. Она думала о том, что еще могла сказать отцу, чтобы он изменил решение. Прокручивала вереницы фраз в голове и не могла найти ответа - потому что его не было. Трясущееся тело. Совершенно непривлекательное. Сгорбившееся. Опять этот лифт. Опять подъем вверх. Кажется, даже мусор оставался на том же месте, что и в прошлый раз. Эта дверь. Бронированная. Красивая и уродливая одновременно, как вся ее жизнь. Привлекательная и отторгающая. Она не позвонит в звонок и в этот раз. Если ей повезет, она будет открыта. А если нет, то никогда не поздно развернуться и исчезнуть из страниц этого города. Трясущаяся рука потянулась к ручке и нажала на нее. Закрыто. Звучало, как приговор. Звук непреклонно запертой двери был, наверное, последней каплей. Если так, то нахуй эту квартиру вообще. Нахуй человека в нем. Нахуй все. Дани вернулась к лифту и нажала кнопку вызова, когда замок щелкнул, и дверь несильно приоткрылась. - Стучать не учили?- насмешливый тон прямо в спину. Но оборачиваться, а уж тем более отвечать не хотелось. Он не видел ее заплаканного лица, изуродованного непригодной больше косметикой. И он, скорее всего, не замечает никаких изменений в ее фигуре. В том, насколько жалкой она себя чувствует. Дверь лифта открылась, а парень так и смотрел ей в спину. Зайти. Сделать шаг. Нажать на кнопку и больше никогда не унижаться перед ним. Но тело не слушалось. - Думала задушить тебя во сне,- насмешка, летящая в ответ, ему явно понравилась. Мирон хмыкнул. Девушка уверена, сейчас его губы расплылись в этой своей кривоватой, но чертовски очаровательной усмешке. - Тебя отпиздил кто, что ли?- голос стал на толику сильнее, а она все еще не решалась повернуться. Он почти угадал. Можно ли считать побоями то, что с ней делает отец? Можно ли измерить боль от даже несказанных слов? Наверное, нет. Светловолосая бестия сжала руки в кулаки и повернулась. Медленно. Свист. Такой противный. Выражающий крайнюю степень изумления. Нет. Сейчас она сделает все, чтобы не выглядеть жалкой в его глазах. Пара шагов вперед. Их тела разделяет не больше метра и Мирон снова чувствует. Даже сейчас. Этот сладкий запах, от которого хочется морщиться. Ему кажется, что девушку пытались изнасиловать. Но в глазах нет обреченности. Нет страха и боли. Она играет для него? Что ж. Ее право. Парень не собирается жалеть ее и размазывать сопли по футболке. Из глубины квартиры послышался женский голос. - Мир, ты долго?- не недовольный. Скорее верно ждущий. А Дани аж передернуло. Ну, конечно. А как же иначе? Или ты думала, что он всю жизнь тебя ждать будет. Засосались пару раз и уже парочка. Идиотка. - Прогони ее,- ровный голос. Она смотрит парню в глаза, но сил тонуть в них уже нет. Сейчас это лед. По которому можно скользить и лишь слабо касаться. Но ей нужно знать. Что она для него? Насколько сильно его желание. Сейчас. Спустя почти сутки. Ведь нет уже той атмосферы. Нет и литров алкоголя в крови. Так что же ты выберешь, а? На лице Мирона отразилась хитрая усмешка. В глазах заиграли огоньки. Нехорошие. Очень нехорошие огоньки. - А трахаться со мной ты будешь?- скептически приподнятая бровь. Он ее на «слабо» берет? Или ему все равно с кем? Пристальный взгляд. Их сердца бьются ровно. Как и положено этому органу кровообращения. Все предельно просто. Сокращение за сокращением. Удар за ударом. - Ми-и-ир,- девушка в глубине квартиры явно теряла терпение. Неужто так между ног свербит, сука? Дани нахмурила брови, и это было расценено, как отказ. Хотя парень этого и ожидал. У них не та история, чтобы так просто отказаться от «вступления» в пользу «кульминации». Ну что ж, делать нехуй. Федоров не из тех людей, которые будут терпеливо ждать, пока сердце какой-то шлюхи его примет. Пока она надумает себе чего и решит, наконец, раздвинуть ноги. Оставьте это влюбленным школьникам. Он уже не в том возрасте. - Я согласна,- ого. Брови Мирона поползли вверх, даже не скрывая удивления. Но это звучало даже смешно. Так, будто они стоят под венцом. Жених, блядь, и невеста. Мудак и истеричка. Великолепный тандем в лучших традициях жанра. Смешок не заставил себя ждать. А она, кажется, серьезна. И, наверное, в этот раз игра стоит свеч. - Катюш, собирайся и уебывай нахуй,- он говорил это торжествующе, глядя в глаза Дани. Так, что ей хотелось провалиться сквозь землю. Она не думала, что он сделает это так просто. Но самодовольство внутри умоляло дать себе выход. Ей хотелось громко рассмеяться. Не смотря на то, что происходит. Этот человек всегда мог поднять ее до небес и так же просто низвергнуть в ебаную пучину отчаяния. Всегда. Из крайности в крайность. Из тропиков в еще более жаркую пустыню и тут же в ледяную воду океанских глубин. Без передышки, без предисловий. - Что, блядь?- А вот и недовольство запело. Девушка, не выдержав такого отношения, вышла в коридор,- какого хуя, Мир?- это она была с ним на Дне Рождения Охры. Закидывала свои блядские ножки на него. Зажималась в коридоре. И чувствовала себя намного лучше Дани. Теперь можешь идти нахуй. Девушка чуть не сказала этого вслух. Но пусть Мирон решает свои вопросы сам. Раз уж подписался. И она знала, что придется платить. Но в данном случае была готова хоть мизинец себе отрубить. За низложение этой… Дани задумалась на секунду. А чего она вообще взъелась на бедную девушку? Хотя она знает причину, слишком хорошо, чтобы оправдываться. И поэтому даже в своей голове – молчит. - Я говорю,- он не отводил взгляда от Дани. Такой высокомерный. Такой спокойный. И все же, в отличие от отца, в нем чувствовался огонь. Будто лишь коснувшись оголенного участка его тела, можно было обжечься. Но девушке не нужно было даже касаться,- обувайся, надевай кофточку и съебывай из моей квартиры. «Катюша» стояла, втыкая в спину Мирона несколько секунд, пока не поняла, что главная злодейка тут «эта светловолосая сука». У нее не было эпитетов. По всей видимости, совсем. Потому что она кинула только какое-то матерное слово, надела туфли и, толкнув Мирона, который вовсе не собирался поворачиваться к ней лицом, сама встала напротив. На пару секунд буквально. Ровно настолько, сколько необходимо, чтобы залепить звучную пощечину. Голова парня немного повернулась по направлению удара, и было видно, как заходили желваки. Терпи, малыш. Ты сам этого хотел. Дани же удостоилась только презрительного взгляда. Ах, да, она же сейчас выглядит, как изнасилованная уродина. Какое ужасное сочетание. Но отчего-то эта абсурдная ситуация забавляла. И когда дверь лифта закрылась, девушка не смогла сдержать смешок. Короткий, но совсем неумело скрываемый. - Смешно?- совсем без ярости. Это уже не та сумасшедшая гонка. Не парад взаимной ненависти. Они чувствовали друг друга старыми приятелями, хотя и помнили, насколько сильно могут испытывать взаимное презрение. Это было вырезано у них в подкорке. Ты можешь обмануть эмоции, но не память. Воспоминания никогда не дадут им в полной мере открыться. Не друг для друга. И это легкое перемирие. Висящее на соплях в комнате с порывистым ветром. Оно не делало погоды. - Лещеносец,- она усмехнулась. Его подружка оказалась той еще крошкой. Чего-чего, а такого, наверное, не ожидал даже сам Мирон. Все ждали истерики и выяснения отношений. Но актриса покинула спектакль даже раньше кульминационных действий. Какой облом. Дани так и стояла на пороге, тупо глядя парню в глаза. И эта зрительная перестрелка начинала нехило напрягать. Мы что, в фильме снимаемся? Выдерживаем драматическую паузу? Хотелось рычать. Но Федоров вовремя пожал плечами. - Ебать ты стремная все-таки. Особенно, когда улыбаешься,- он засунул руки в карманы джинс и прошел внутрь квартиры, не закрывая дверей. Это типа приглашение? Дани фыркнула, но все же проследовала за ним. Вежливостью тут и не пахло. Зато пахло жареным. Мясом. С кухни. - Так чего же ты ради этой «стремной», как ты выразился, девушки, отшил свою подружку?- Она не смогла не прокомментировать. Этот вопрос чесался под кожей и умолял быть произнесенным. Дани примерно понимала, почему. Но все же хотела услышать. Как он называет ее красоткой. Как берет слова обратно. Да хоть что-нибудь. Но это будет не Мирон. Пусть обмазывает розовыми соплями кого угодно. Для нее – это будет звучать в лучшем случае, как мировой зашквар. Парень остановился в проеме в зал и повернул голову. - Не заставляй меня передумывать,- холод. Ему не понравился этот вопрос. Слишком явно не пришелся по вкусу. Ну и хуй с ним. Дани же не собирается играть с ним в горячо-холодно, чтобы знать, каким дерьмом предпочитает обливаться Мирон Янович. Осторожность в общении с ним, при всем желании, не поможет. Тогда нечего и загоняться вообще. Это как пытаться вывести астат в макроскопических размерах. Хуй знает, что случится. В любом случае, сыграешь в ящик. А путь и способ добродушный парень выберет исходя из своей не в меру извращенной фантазии. - И что? Будешь дрочить или побежишь за Катюшей?- Да, в такие моменты остановиться просто невозможно. Отказаться от этого они не способны. Бессмысленные. Бессвязные унижения друг друга. Они оба поехавшие на этом. Оба с придурью. Поэтому не надоедают. Хотя Дани задевает каждое его нелестное слово. Без этого они не существуют. Мирон прошел в зал и фривольно уселся на диван. Как будто под микроскопом. Он изучал ее тело на предмет синяков и ссадин. Но ничего подобного не было. Она просто ужасно выглядела. Без помады. С потекшей до подбородка тушью и слипшимися ресницами. Бедный кролик. Допрыгался. - Почему ты так хуево выглядишь?- Ах. Как красиво он умеет выбивать воздух из груди. Почему? Она не расскажет. Наверное, не расскажет. Потому что этот самовлюбленный урод не поймет. Насколько она еще ребенок. Насколько не может сопротивляться отцу. Насколько больно он сам может делать. Девушка не ответила. Она просто проследовала к нему. Томительно медленно. Искусно покачивая бедрами. Так, как надо. Он наблюдал. Не хотел нарушать тишину, которая ему так нравилась в ее присутствии. Когда этот ядовитый ротик затыкался. Ему казалось, что в такие моменты она лишалась всего того, что он так ненавидит. Показушного трепа. Пустой напыщенности. Почти одежды. Несколько шагов. Она аккуратно перекидывает ножку и усаживается ему на колени. Проводя руками по торсу сквозь тонкую ткань футболки. И он чувствует. Почти дрожь в своем теле. Почти мурашки на кончиках пальцев, но не двигается. Он нужен ей. И готов отдать себя. Ненадолго. В лапы этой девчонки, возомнившей себя великой гетерой. Она наклоняется к его уху и обжигает горячим дыханием. - Нравится, когда я молчу?- И это сдавливает дыхание. Догадливая сучка. А еще ему нравится, как она близко. Пропитывает его своим приторным ароматом. Прижимается грудью. И томно касается губами мочки уха, заставляя прикрыть глаза. - Безумно,- на выдохе. Почти не слыша себя. И руки сами тянутся к ее ягодицам. Сжимают. И чертова волна возбуждения прокатывается по всему телу, когда он слышит судорожный вздох. Это так неестественно. Так неправильно. Для них хотеть этого. Так сильно, что сводит мышцы. Ее ногти впиваются в кожу под футболкой. И это становится похожим на ебаную фантасмагорию. Сдерживаться кажется бессмысленным. Потому что желание ощутить ее, бесстыдно насаживающуюся на член, дрожащую и молящую о разрядке, с каждой секундой становится все невыносимее. И его демоны тоже шепчут на ухо «взять», выжать все, что у нее есть и бросить. Но он терпит. Скрипя зубами, терпит, потому что хочет увидеть, как она сама будет сходить с ума. Потому что он уже чувствует, как это снова превращается в ненавистную игру. И Дани тоже знает. В насколько невыгодном положении находится. Ей хочется снова сбежать. Но это будет последний раз. А так не хочется прекращать это почти детское безумие. Остаться в ебаной сказке, которой впору стать сюжетом для порно. - Мы ведь будем жалеть?- Она должна спросить. Просто, чтобы потом выдать «ну, я же говорила». Тихо. Так тихо, что этот вопрос почти пропадает в ее дыхании, опаляющем шею Мирона. Но он слышит. Чувствует, как она перекладывает всю ответственность на него. Трусиха. Он подхватывает ее под ягодицами и поднимается с дивана. Она и правда легкая. Намного легче, чем ему казалось. Нет, он отчетливо ощущает всю тяжесть той херни, которую она пытается на него взвалить. Но ее тело – легкое. И он несет ее к письменному столу. - Даже не думай сбежать в этот раз,- он резко опускает ее на стол, поудобнее устраиваясь меж ее ног. Хватает за челюсть и заставляет смотреть в глаза. Слушай внимательно, сука,- чувствуешь?- Он прижимается к ней пахом,- у меня сейчас такой стояк, что я скорее убью тебя нахуй, чем дам сбежать, поняла?- Почти рычит. Хочет, чтобы она сообразила. Мирон никому не позволит взваливать на себя ответственность. И трижды насрать, что он тоже облажался в этот раз. Впустив ее. И не желая отпускать. Возбуждать парня и строить из себя невинную овечку. Этой твари хватает наглости на все. А Дани хоть и жмурилась от боли, но с упоением слушала каждое его слово. Он был жесток. Но даже не на толику, как она сама. Потому что губы не подчинялись. И девушка произнесла то, что сорвало крышу им обоим. - Я не уйду,- шепот. Боже, хоть бы он не услышал. Но расстояние позволяло ловить даже судорожные вдохи друг друга. И он жестко впивается в ее губы. Так внезапно, что она распахнула глаза. Так больно. Не физически, нет. Ее разрывало изнутри это чувство свободы. И хоть она была прижата к столу, ее подбородок был сдавлен властными пальцами. Она была свободнее, чем когда-либо. И руки сами тянутся к краю его футболки и тянут вверх. Сними. Умоляю, сними. Потому что этой близости недостаточно. Нужно еще. Она, как пьяная, отвечала на поцелуй. Поддаваясь. Растворяясь в нем. В его правилах. И кайфовала, как больная. Он отпустил ее подбородок и поднял руки вверх, позволяя снять с себя мешающую одежду. Ему тоже. Очень хотелось лишить ее этого платья. Разорвать его нахуй. И не важно, что оно, скорее всего, стоит столько, сколько люди не зарабатывают за месяц рабского труда. Ему хотелось оставить ее ни с чем. Но это так неудобно. То, что оно такое длинное. Такое раздражающе обтягивающее. И парень вновь впивается в ее губы, скользя по ним языком. Прикусывая нижнюю. И руки тянутся к ее спине. Это не объятия. Конечно, нет. Он перехватывает змейку и тянет вниз, расстегивая платье. Дани почувствовала холодный ветерок спиной. Такой яркий контраст между его оголенным торсом и температурой в комнате. Горячо. Прикасаться к нему горячо. Она быстро скидывает короткие рукава платья, заставляя его повиснуть на талии. Ебнуться можно. Он хватает ее шею и слабо сжимает, срывая хриплый стон. О да, это заводит. Чувствовать, насколько она беспомощна. Просто чувствовать. Девушка слабо бьет его в грудь, все же раскрывая губы, подставляясь под его поцелуй. Такой пошлый, что она уже чувствует, как между ног становится невыносимо жарко. Это так похоже на перепих с незнакомцем. Но настолько контрастирует со всем, что было раньше, что ей хочется разорваться на части. Упасть к его ногам вереницей бездушных частей. Исчезнуть в этот момент, переполненная ужасающим наслаждением. Ее трясущиеся руки тянутся к ширинке джинс. Черт. Она делала это уже очень много раз. Но сейчас это неописуемо унизительно и невыносимо возбуждает. Пуговица, змейка. Рука скользит в боксеры и обхватывает член, скользя по всей длине. - Блядь,- срывается. Волна удовольствия прокатывается по всему телу парня, и он на автомате отпускает ее шею, разрывая поцелуй. Она сводит его с ума. Мирон прикладывается к ее шее губами, безжалостно втягивая кожу и оставляя красноватый след, который через пару часов превратится в ахуенный засос. Отметить ее. Запачкать. Получить. Ее рука снова опускается до основания члена и мучительно медленно поднимается вверх. Перед глазами пролетают боке. И Мир снова чувствует себя ебучим школьником, собирающимся впервые заняться сексом с красоткой-одноклассницей. Потому что если она продолжит в том же духе, он обкончается в штаны. А в данном случае, проще сразу сдохнуть. Ну, нет, он не лишит себя возможности лицезреть, как эта бестия будет сотрясаться в сумасшедшем оргазме. Дани снимает лифчик и бросает его куда-то на пол, запрокидывая голову и подставляясь под такие горячие губы. Парень резко сжимает ее бедра и ведет вверх, задирая не в меру длинное платье. В воздухе уже давно повисло напряжение, от которого хочется избавиться до зуда в костях. И он подхватывает ее трусики, стягивая их вниз. Девушка нетерпеливо помогает Мирону, приподнимая бедра. Черт. Как же это раздражает. Зачем на их телах столько одежды? Парень уже сам приспускает боксеры, освобождая стоящий колом член. Как же хочется разрядки. Их дыхание стало рваным. И тишина вокруг, прерываемая только сиплыми выдохами, резала уши. Он не будет церемониться. Только не с ней. Просто сделает все, как ему нравится. Он невыносимо медленно скользит по внутренней стороне бедра, заставляя девушку кусать губы. И это так чертовски сексуально. Когда она это делает, парень чувствует, как строптивая стерва умоляет. Опять ухмылка, которую просто невозможно сдержать. Хотя самому хочется вырезать эту невыносимую пульсацию, отдающуюся во всем теле. Мирон касается пальцами ее складок и скользит внутрь. Блядь. - А ты уже готова, да?- Не удерживается от ехидного комментария. Такое чувство, что он шел к этому целую вечность, хотя совсем недавно одна мысль о податливом теле блондинки вызывала тошноту. Тогда. В день, когда они встретились впервые, думал ли он, что тупая блондинка из туалета, идиотка с вываливающимися из платья сиськами будет сводить его с ума? Будет вызывать такие эмоции. - Заткнись,- она сказала это почти его мыслям. Подалась вперед и впервые поцеловала его. Сама. Так же властно перехватив его челюсть наманикюренными пальчиками. Почти нежно. Но не сдерживаясь даже на толику. Это просто невозможно сдерживать. Ее язык скользит, проталкивается ему в рот и действительно заставляет Мирона замолчать. Урок усвоен. Он перехватывает ее нижнюю губу, кусая. Заставляя испытать наслаждение и легкую, щекочущую боль. Стон. Она стонет даже от такой мелочи. Чувствительная малышка. Что будет, когда я засажу тебе, а? Парень толкает Дани в грудь, не сильно. И ее тело откидывается, прижимаясь спиной к столу. Вот она. Под ним. Готова на все. И точно так же не может сдерживать самую отвратительную сторону своего характера. Она точно так же хочет того, кого должна бы ненавидеть. Каждой клеточкой своей гнилой души. И они оба разлагаются прямо сейчас. В своих глазах. В глазах друг друга. Мирон почти видит, как ее тело сгорает на столе. Почти физически. Превращаясь в пепел того, что они называли своими принципами. Парень скользит пальцами обратно. И желание облизать их, почувствовать вкус ее вожделения становится навязчивой идеей. Нет. Пошла она. Рука тянется к девичьим губам, приоткрытым для дыхания. Тяжелого. И касается их. Чувствуешь? Чувствуешь, что ты делаешь с собой? У меня все еще хуже. И он перехватывает свой член, направляя его. Черт. Дьявол ее раздери. В этот момент он помнит о резинке. И в этот же момент ему так похуй. Он входит резко. На всю длину. Срывая приглушенный, но расходящийся эхом по комнате стон. Блядь, да. Это настолько хорошо, что сносит крышу. Какие нахуй принципы, когда это чувство неудовлетворенности, смешанное с адским удовольствием, разрывает изнутри. Какие, блядь, принципы, а? Сейчас ему кажется, что все те глупости, терзающие его сознание – просто херня. Потому что есть только это идеальное тело и он, трахающий его. Парень начал двигаться так же резко. Выходя почти полностью. Загоняя по самые яйца. Словно сумасшедший. Чувствующий только туманящее взгляд удовольствие и желание разрядки. Она стонала. Как порноактриса на AVN Awards. Так пошло. Так раздражающе. Он ускоряет темп, заставляя Дани извиваться. Почти кричать. Она закинула ноги повыше и обняла торс парня, чтобы совсем не потеряться в этих чувствах. Не слететь нахуй со стола. Не простонать какой-то херни про любовь. Ее руки сжимали деревянный край. Царапали поверхность в невозможности коснуться его. Толчок. Дани снова не сдерживает стона. Еще один. Мирон зажимает ей рот ладонью и шепчет, чтобы она заткнулась. Это все похоже на ахуенный порно фильм, которые девушка иногда смотрела с подругами. Ради прикола. Но сейчас ее действительно уносит, как от ебанутой дозы «Молли». И его рука. Причиняющая дискомфорт, но возбуждающая еще больше. Потому что она на грани. Задыхается. И мир перед глазами начинает темнеть, оставляя после себя яркие вспышки наслаждения. Мирон двигается резко. Но девушке кажется этого недостаточным. Рядом с ним испытывать боль хочется почти физически. И невозможность вдохнуть кажется такой естественной. Такой обычной. Будто рядом с ним даже асфиксия – это глубокий вдох, дарующий жизнь. Его бедра двигаются невыносимо быстро, и Дани чувствует, как волна удовольствия щекочет кончики пальцев, смешиваясь с онемением от кислородного голодания. И он тоже уже на пределе, зажимает ей рот еще сильнее, наслаждаясь приглушенными стонами, чарующими слух. Ахуенно. Настолько, что он просто не в состоянии контролировать свои действия. Двигаясь будто не по своей воле. Пожираемый инстинктами. И это туманит рассудок не хуже любой дури. Пошлые шлепки. Задушенные в ее рту крики. Да. Еще немного. Еще. Еще, блядь. Почти теряя сознание, она почувствовала оргазм. Стоящий любого вдоха. Непередаваемый. До кончиков пальцев, белеющих, когда она сжимала край стола. До мизинчиков на ногах. Все ее тело сотрясала дрожь адского наслаждения. Потому что рай не способен опустить в огонь и воскресить каждую частицу ее тела. Каждое нервное окончание. Мирон совсем потерял голову, когда почувствовал, как плотно она сжимает его член, как трясутся колени, прижатые к его торсу. Как закатываются глаза цвета его сумасшествия. И он начинает двигаться еще резче, убирая руку и с самодовольством замечая, как она внезапно вдыхает глоток воздуха. Как вздымается ее грудь. Она уже не стонет, только хрипло дышит, пытаясь прийти в себя. А он уже чувствует. Как подкрадывается то, ради чего он переступил через себя. То, ради чего он вжал подошву в свои принципы. Свои понятия. Доставая в последний момент свой член, он думал только о том, как же это ахуенно. Парень запрокинул голову, и струя спермы попала девушке на бедра, не задевая платья. Сласть и помешательство. Еще один психоз. Тяжелое дыхание, нарушающее тишину. Они оба были не в состоянии произнести ни слова. Только проталкивать воздух в легкие и доставать его оттуда. Только пытаться выровнять скачущее галопом сердце. Возвращаясь в реальность после дозы. И трудно сказать, кто из них сейчас ненавидел себя больше. Она, выражающая таким образом свои отвратительные чувства. Или он, пытавшийся только что вытрахать из себя одержимость, которую в принципе так просто не достать. Дани смотрела на его запрокинутую голову и тяжело вздымающуюся грудь. Какой все-таки мазохизм. Мирон смотрел в потолок. Ему нельзя было думать ни о чем. Иначе «принесите, пожалуйста, нож и вилку. Я буду жрать себя изнутри».