Асфиксия

Мирон открыл ящик стола и достал салфетки. Это действительно какая-то бессмыслица – то, что они сделали. И как после любого секса наступает опустошение. Все. Нет больше холодящего внутренности морозца. Потому что внутренностей тоже нет. Лишь зияющее ничего. Идеальное состояние меланхолии после всплеска ебанутой страсти. Когда-то ему это нравилось. Парень протянул салфетки Дани. И что он вообще в ней нашел? Не сказать, что эта тупая пизда не вписывается в его мировосприятие и тем привлекательна. Конечно, нет. У него были и такие. Никакой психозной хуйни. Он пытался анализировать и просто не мог понять. Да даже банальные мужские инстинкты, вроде завоевания самки казались до безумного глупыми. Он знал, что эта блондинистая шлендра влюблена в него. И что? От этого проще? Девушка взяла любезно предложенные салфетки. Она тоже ничего не понимала. Трясущимися руками стирала сперму со своих бедер и судорожно думала, что делать дальше. Попробовать поговорить? Привести себя в порядок и молча уйти? Что? Ну, не плакать же после отличного траха, правильно? Дани спрыгнула со стола, быстро ища глазами предметы гардероба. Трусики валялись под ногами – удобно. А вот лиф она в порыве, ой, блядь, как же бесит это слово, страсти, кинула куда-то за стол. Возможно. Натянула нижнюю часть комплекта. Довольно неуклюже. Мирону это показалось даже забавным. Он видел в ее глазах растерянность, но ничем не мог помочь. Он сделал все, что должен был. И, нехотя признавался себе, был рад, что отшил Катю. Это было настолько иррациональным чувством. Настолько для него неприятным. Она молча натянула платье на голое тело и повернулась к нему спиной. Слова были не нужны. Его руки потянулись к змейке. И в этот момент его переклинило. Он медленно потянул застежку вверх. Настолько медленно, что Дани казалось это эротичным до безобразия. Вот они, стоят посреди комнаты после оглушительного секса и он, как давний любовник, застегивает ей платье. В порнофильмах таких моментов не показывают. Никогда не показывают, что происходит после. Когда парень, наконец, справился со змейкой, Дани уже изнывала от новой волны вожделения. Черт. Ну, почему этот засранец так влияет на нее? Почему нельзя просто собраться, с классической холодностью распрощаться и избегать друг друга до конца жизни? Его губы невесомо коснулись изгиба ее шеи, прогоняя стадо мурашек по всему телу. Перестань. Ей хотелось захныкать. Попросить его остановить эту пытку. Но она просто дрожала, стоя к нему спиной, чувствуя, как парень опаляет ее шею горячим дыханием. - Я пойду, умоюсь,- ее голос был прерывистым, выдавая владелицу с головой. Потому что это сюрреалистическая картина грозилась свести ее с ума. Мирон совершенно не отдавал себе отчета, зачем это делает. Ведомый низменными желаниями. Порывами, которым впору сидеть глубоко в голове и никогда не вырываться наружу. Этот поцелуй почти сломал его. И уже нельзя оправдаться «простым перепихом». Нельзя обманываться и притворяться равнодушным, когда ты даже не можешь сдержать себя в такие моменты. От этого на самом деле тошнило. Поздравляю тебя, Мирон Янович, ты официально признан придурком. На референдуме здравого смысла и самоконтроля. Девушке с трудом дался первый шаг. Как будто она никогда такого не делала. Какая глупость – передвигаться на своих двоих, когда ноги подкашиваются от чертового возбуждения. Она была тут прежде, хотя и недолго. И в этот раз успела прикинуть, где находится ванная. Дани вошла внутрь, дрожащими пальцами закрыла дверь и уставилась на свое отражение в зеркале. Раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза. Господи, все настолько очевидно, что хотелось вырезать гримасу раздражения на своем лице. Чтобы его нельзя было прочитать. Чтобы внутренний мир оставался внутренним. И все-таки макияж знатно портил картину. Вернее, его остатки. Девушка включила воду, подставила ладони, и начала щепетильно смывать любые следы туши. Лучше без косметики совсем, чем щеголять в образе грустного клоуна. И хотя она уже очень долгое время не выходила на улицу ненакрашенной, но сейчас с завидной уверенностью была готова превозмочь себя. Ей понадобилось минут пять. Совсем недолго. И еще столько же времени она втыкала в свое отражение. Такое чужое. Почти незнакомое. Дани вздохнула. Он точно удивится. Мирон сидел на диване, глядя в потолок. Думать не хотелось. Но кто его, собственно, будет спрашивать? Мысли вереницами скользили в его воспаленном мозгу. Оставь это в прошлом. Забудь. Перестань ебать себе мозги. Это того не стоит. Даже в голове это звучало настолько неубедительно, что хотелось вымыть извилины с мылом. Она появилась в проеме зала. С потухшими глазами, которые искали ответов. Как будто они у меня есть. Даже не пытайся спросить. Парень впервые видел ее без макияжа. И этот контраст: слегка влажные волосы, серьезный взгляд и классическое черное платье – как будто вилочкой пытался поддеть что-то внутри. Что-то, что он еще не успел рассмаковать. - Я уезжаю в Штаты,- ее голос звучал повседневно. Так обычно сообщают еще одну новость из тысячи. Только глаза выдавали глубокую тоску. Ту тоску, которую он часто видел в глазах россиян в Лондоне, когда речь заходила о Родине. Все мы там чувствуем эту принадлежность гораздо острее. И Мирон видит это в ее глазах. Но кто он такой, чтобы интересоваться причинами? - Когда?- Спросил скорее из вежливости или даже просто на автомате. Какая тебе к черту разница, придурок? Но отчего-то услышать ответ хотелось сильнее, чем он ожидал. Парень даже задержал дыхание и вслушивался в гнетущую тишину, чтобы не пропустить ни слова. - Не знаю,- меланхолично. Ее блядское лицо не выражало ни-че-го. Такое чувство, что это ебаная стадия «принятия». Сиди, гадай, какого хуя она такая грустная,- скоро. - То есть даже не знаешь когда, но уже умываешься соплями и трахаешься со всеми подряд?- Не удержался. Блядь. Просто не смог. Иногда он не успевает думать прежде, чем произнесет какую-то очередную остроту. Черт, Федоров, ну и мнение у тебя о себе. «Все подряд». Он чуть не хмыкнул, но сдержался, глядя, как она снова подходит ближе. Как полчаса назад. Только сейчас ее осанка не такая грациозная, походка твердая. Когда Дани не пытается его впечатлить, она выглядит намного естественнее. Намного домашнее. Как будто тут ей и место. Он потер переносицу, пытаясь избавиться от навязчивых образов. - А кто тебе сказал, что я делаю это «на посошок»? – ее губ коснулась вымученная улыбка. Перестань. Хватит, сука. Когда она рядом, Мирон постоянно думает. Как задеть побольнее. Как сказать какую-то колкость, чтобы она вошла глубоко в легкие. И это утомляет. Сильнее, чем секс. Намного сильнее. Дани выжимает его. И, черт, он упивается своей неспособностью что-либо с этим сделать. - А, значит, я тебе нравлюсь?- Он насмешливо поднял бровь. Смешинки кружили в голове, разбиваясь об ее печальный образ. Ему так хочется услышать эти противные слова. Он и так все знает. Но это садистское удовольствие, которое он предчувствует, несравнимо ни с чем. - Совсем нет,- на секунду в ее глазах проскочило изумление, но она отвечала монотонно. Как будто это - тупая игра в «3 и 1», где она трижды скажет правду и один раз солжет, а он поверит. Глупо. Тем более, что он видит ее насквозь. - А, по-моему, очень даже,- он вскинул брови, как бы говоря «и что ты можешь сказать на это?». Малышка, ты как открытая книга. Не пытайся спрятаться за твердым переплетом. Мирон внимательно всматривался в ее противоречивую реакцию, лежащую практически на ладони. Снова удивление, потом недовольство, почти гнев и, наконец, спокойствие. Он бы мог вечность наблюдать за этой гаммой эмоций, если бы она продолжала молчать. Черт. Как же он любит, когда она молчит. - Не зарывайся, Федоров, это уже не имеет никакого значения,- она отвела взгляд и еле заметно вздохнула. Им на самом деле больше не о чем говорить. Но брюнет хочет задержать ее еще ненадолго. В фантазиях избивает себя плетью и розгами за это, но все же не сдерживается. - Приходи завтра. - Что?- На ее лице…нет, не изумление, шок. Который, в общем-то, длился недолго,- а-а,- она понимающе кивнула и самодовольно улыбнулась,- тебе не с кем трахаться,- наигранное участие. Это бесило, но Мирон лишь пожал плечами, соглашаясь. Он не стал говорить, что трахаться он может с кем угодно и проблем с этим никогда не испытывал. Также он не стал говорить, что Катюша с радостью вернется, если он позовет. Он бы и сам не хотел этого понимать. Что сознательно выбирает ее. *** В течение месяца они трахались везде, где была хоть малейшая вероятность, что их не застанут в самом разгаре. В его квартире, в ее, на заднем и переднем сидении машины, в клубах, на вечеринках, в комнатах для персонала бесчисленного множества ресторанов и кафе, в кабинке туалета кинотеатра, в «застрявшем» лифте и даже в больничной палате, когда она простыла. Разбавляя свою одержимость почти свиданиями. И неизменно заканчивая встречи громкими скандалами, короткими тирадами, полными ненависти и взаимных оскорблений. Раздражая друг друга с каждым разом все больше. Она не могла выносить его надменности, он – ее вечного недовольства. И все-таки сказать стоп-слово не спешил никто. Почти идиллия, почти отношения, всегда «почти», пронизывающее их связь ощущением недостаточности. И каждое утро, просыпаясь, они думали о том, что, скорее всего, больше не смогут выносить друг друга. Каждый вечер, забываясь в своем личном, всепоглощающем безумии. *** Это было одно из тех болезненных пробуждений, когда тебе куда-то надо. Дани не могла разлепить глаза, упорно переставляя будильник. Занимаясь сонным онанизмом уже около часа. Будь она проклята, если это войдет в привычку. Сегодня отец должен был решить вопрос с визой и договориться о собеседовании в Колумбийском университете. «О собеседовании» подразумевало под собой ее безоговорочное принятие сразу после того, как она сверкнет своим ебалом там хоть раз. Чувство незыблемой угнетенности и просто невероятный талант по игнорированию будильников – все это переплеталось в крепкий освобождающий сон. - Богдана,- судя по голосу, мать явно суетилась,- ты еще не проснулась? Вставай немедленно!- И была до крайности раздражена. Но Морфей нашептывал на ухо о необходимости отсрочки, что исключало любой страх. - Еще пять минуточек, мам,- Дани накрылась одеялом с головой. Впрочем, ненадолго. Через секунду теплая обволакивающая пелена сна слетела с нее, как по волшебству. Черному, мать его, волшебству. - У тебя самолет на сегодня, отец уже договорился,- женщина наклонилась над дочерью и поцеловала ее в лоб,- бегом в душ и собирать вещи,- она улыбнулась, а для девушки это выглядело хуже оскала. Ну что, мечта сбылась? Сбагрила дочь за океан? Раздражение нарастало, и Дани резко поднялась с кровати,- вот и молодец,- Островская старшая удовлетворенно кивнула,- самолет в 11:25, тебе еще регистрацию проходить,- женщина поправила юбку и вышла из комнаты, тихо прикрывая за собой дверь. Девушку начало трясти, а по щекам покатились слезы. Сегодня отличный день втоптать свою жизнь в америкосовское дерьмо, именуемое «лигой плюща». Миллионы людей мечтают просто о шансе, а она была готова смыть свой аттестат об окончании школы в унитаз лишь бы отсрочить неизбежное. Как больная раком. С опухолью на ебаном счастье. И мышцы как будто сводило за каждую вещицу, летящую в чемодан. Сарафан с саниной «бат-мицвы», платье в котором она впервые сорвалась в его присутствии, джинсы со Дня Рождения Охры – блядь, выкинуть и сжечь! Дани перевернула сумку, разбрасывая вещи. Нет. Нет. НЕТ. Ей хотелось кричать. Выть, как попсовой певичке. Вывернуть наизнанку горло. Вырвать застрявший там ком. Сломать все в этой гребаной комнате. Она пинала платья, швыряла брюки об стену, зажимала зубами майку, снова и снова обливаясь слезами, озаряя комнату задушенными всхлипами, срывающимися в хрип. Уничтожаемая гневом и бессилием. Чувствуя. Зная, какое же она ничтожество. И этой сцене впору стать визитной карточкой, ведь рыдать в ее комнате стало до оскомины обычным. Ноги подогнулись, и девушка упала на колени, вырывая из горла один единственный стон, который не смогла сдержать. Как же больно. Как же невозможно безвыходно. Ей снова 12 лет. Отец снова заставляет ее ходить на гимнастику. Снова запрещает гулять. Снова топчет ее чувства. Ты, Дани, бесхребетный кусок дерьма! Ты заслужила это. Тупая. Тупая сука! Она тянется к сумке, валяющейся посреди ковра, и достает телефон. Дрожащими пальцами ищет «последние» и нажимает «вызов». Этот номер. Этот ее чертов номер всегда в «последних». Всегда под рукой. Гудки. Черт. Как же их много, когда мир превращается в кусок масла – не вздохнуть, не пошевелиться. - Ты, блядь, время видела?- Знакомый голос. Недовольный. Хриплый. Любимый. Ей перехватывает дыхание. И что она ему скажет? Будет рыдать в трубку. Из-за истерики Дани начала икать. Даже пытаясь успокоиться, не могла совладать с собой. А потому говорила отрывисто и медленно. - Я,- зажатая рукой трубка и всхлип,- я уезжаю сегодня,- еще раз,- так что встреться не получится,- нажимая тысячу раз на кнопку увеличения звука, она отвела динамик подальше, чтобы успокоить дыхание, но все равно услышать его слова. Умоляю. Умоляю, скажи, что я никуда не еду. Соври. Хоть что-нибудь. Прошу. - И ты мне из-за этого в такую рань позвонила?- Еще больше недовольства. Мирон, кажется, и бровью не повел. На том конце послышался зевок,- хочешь, чтобы я тебя проводил?- Ублюдок. Сердце пропустило удар. Проводил? Хочу, чтоб ты сдох!- Во сколько самолет? А вот и холодок подоспел. Как будто в глотку залили жидкий азот. И вот сейчас он мирно течет по гортани прямо в желудок, отрезвляя лучше любой пощечины. Скапливаясь там. Прожигая насквозь все внутренности. Этого следовало ожидать. Но она не была готова. Никогда, блядь, не сможет понять его. Поэтому делает глубокий вдох. - В полдвенадцатого. Но провожать не нужно,- Дани надеялась, что ее голос был холоднее снега в ебаной Аляске. Надеялась, что он поймет. Не нужно провожать. Просто забери меня. Скажи, что все будет хорошо. Ей не хотелось умолять. Но скулы сводило от желания снова расплакаться. Закричать в трубку о том, какой же он придурок. И что он совсем ничего не понимает. Они, скорее всего, больше не увидятся. Все кончится, даже толком не начавшись. А он молчал секунд пять, прежде чем ответить. - Ладно,- снова сонный голос,- позвони по прилету,- и короткий гудок. Ее снова начало трясти. Как будто температура в комнате резко упала. И ей нечего надеть, чтобы согреться. Больше нечего. Больше, блядь, ничего не поможет. И снова эти чертовы слезы, раздражающие кожу. Красные щеки. О, она уверена, что они красные. Потому что горят в отличие от всего тела. Которое трусит так, будто ее схватили за плечи и хотят что-то узнать. Я ничего не знаю. Оставьте меня. Оставьте в покое. Прошу. *** Родители не стали ее провожать. Она распрощалась со всеми дома. Крепко обняла брата, поцеловала мать и коротко кивнула отцу. Ей даже не хотелось к нему прикасаться. Будто Дани могла заразиться его черствостью. И будь она проклята, если когда-нибудь поступит со своим ребенком так же. Истерика прошла. Достаточно было умыться и собраться с мыслями. Никто не заметил ее состояния. Никто бы и не смог. Она улыбалась. Челюсть сводило, но губы продолжали расплываться в прощальной улыбке. Слезы все равно не помогут. А видеть растерянность на их лицах было бы невыносимо. И вот, она тащила большой чемодан в Пулково. Отбивая каблуками какой-то почти знакомый ритм. Время неумолимо заканчивалось. Надо проходить паспортный контроль. Стоять и смотреть в лица людей, не подозревающих о ее болезни. Вы знаете, кто такой Оксимирон? Нет? Это самый большой ублюдок из всех, кого я знала. И все же винить его до невозможного тяжело. Они ничего друг другу не должны. И он ничего ей не обещал. Просто секс. Прекрасный до безобразия. И отношения. Безобразные до равнодушия. Она знала, что он не придет. Конечно, нет. И все же продолжала оборачиваться. Выискивать знакомые черты в толпе провожающих. Бегая глазами и иногда врезаясь в людей, увлекшись своим мазохистским занятием. Терзая себя еще больше. Угрожая разреветься прямо на глазах у десятков людей. Но нет. Конечно, он не придет. *** Мирон уже успел проснуться и даже привести себя в относительный порядок – натянуть домашние штаны. Курьер принес, то, что он заказал, так что остальной день был свободен. Голос Дани звучал так жалко, что вызывал оскомину. Она, безусловно, плакала. Ревела, как последняя сучка и, наверное, хотела, чтобы он что-то предпринял. Ну, извини, тут я бессилен. Не будет же он мчаться на всех парах в аэропорт, чтобы, как герой какой-то сопливой мелодрамы, попрощаться с возлюбленной. Фу, блядь. В голове Мирона это звучало еще хуже, чем должно было. Время близилось к полудню. И обычно в это время он только просыпался. На коленях лежал ноутбук и парень листал новости. Почти идиллия. Редкие лучи солнца пробивались сквозь шторы, создавая приятный полумрак. Дверь щелкнула, открываясь. И брови парня в удивлении поползли вверх. Есть только один человек с достаточной наглостью для такого. Да. И он сейчас летит в Нью-Йорк прямым рейсом. Мирон поставил ноутбук на журнальный столик и поднялся с дивана. В проеме сверкнули знакомые блондинистые волосы. И очень, очень разгневанное лицо. Ого. - Какого хера, Федоров?- она почти кричала, разводя руками. Вот так сюрприз. - Уверена, что не украла мои слова?- Он улыбнулся. Слишком довольно. Эта папина дочка только что совершила самый ужасный в своей жизни проступок. Ради него. Внутри нарастало самодовольство, поднимая настроение с отметки ноль до ахуеть-как-высоко. - Ты ебнулся?- А она не сбавляет оборотов. Надо же, сколько негодования и ярости. Улыбка стала шире,- какого хуя ты лыбишься? Тебе смешно? Я, блядь, ждала тебя, как последняя идиотка! В этом ебаном аэропорту. Но нет, конечно, Мирон Янович не опустится до того, чтобы поднять свою чертову задницу пораньше и проводить девушку, с которой трахается уже месяц в длительное, мать его, путешествие,- только пар из ушей не идет. Такая забавная. Парень начал медленно подходить. Тут как с дикими животными – главное не спугнуть. И он двигался осторожно, насколько позволяло разнеженное тело. - Ждала меня, значит,- лицо довольного кота. Это льстило даже больше, чем стоило бы. И как после такого не стать законченным эгоистом? Но Дани не унималась, желая компенсировать свой приход. Так сказать, ебнуть дегтя в стаканчик меда. - Да, ждала, идиот чертов,- она не замечала, как он медленно приближался, увлеченная своей тирадой,- я понимаю, конечно, мы ничего друг другу,- Мирон подался вперед, вжимая свои губы в ее. Жестко. Даже не пытаясь увлечь девушку в это. Просто затыкая ей рот. Нет. Это, конечно, может выглядеть, как сцена из какого-нибудь романчика для женщин за сорок. Но Мирону просто чертовски нравится, когда она молчит. Когда плавится в его руках, открывая рот и принимая его язык. Переплетая его со своим. Когда хватается за его плечи, как за последний оплот жизни. Когда не дышит в страхе, что все прекратится. В такие моменты он думает, что почти любит эту взбалмошную блондинку. Даже несмотря на все ту хуйню, которую она творит. Но скорее всего, именно благодаря ей. Парень чувствует, как по ее щекам катятся слезы, и это выводит его из себя. Он берет ее лицо в ладони и отстраняется. - Так,- заглядывает в глаза и впервые замечает, что они разные. Без линз. Так вот в чем дело. Его губы приближаются к ее, но не касаются. Дыхание смешивается и здесь становится слишком тесно для них двоих,- не разводи сырость и пошли в спальню,- шепот, полуприкрытые глаза. Чтобы она поняла. Насколько этот момент важен для него. И парень замечает борьбу в ее глазах. Желание вмазать ему пощечину и поцеловать. Эта божественная дрожь в теле и чувство авантюризма. Она тонет в его глазах. Не может дышать и сходит с ума. Так не должно быть, но это до тошноты приятно. Заставляет забываться каждую секунду, чувствуя его горячее тело в нескольких сантиметрах. Дани крутит головой и вырывается из рук. Хлоп. Глаза Мирона расширяются в изумлении, а щека начинает гореть. Заехала от души. И в следующее мгновение она снова подается вперед, прижимаясь к его губам. Увлекая в сумасшедший поцелуй. Ее последнюю попытку залезть к нему в душу. Как можно глубже. Крепко обнимая шею и зажмуривая глаза. Ебанутая. Самая-блядь-ебанутая из всех, кого он когда-либо знал. Он почти улыбается, поддаваясь и затягивая девушку в комнату. Эта сумасшедшая даже не представляет, на что подписалась. И что глубже уже некуда. *** Сумерки только-только опустились на город. Мысли не давали заснуть. Отвратительное чувство, что он недостоин мирно спящей под боком девушки. Завернутой в его одеяло. Пропитывающей своим приторным запахом его подушку. Любящую его. Эти мысли щекочут сознание. Их хочется распробовать. Прочувствовать. Утонуть в них хотя бы на часок. Но парень поднимается с кровати и бесшумно следует в гостиную. Некоторые вопросы лучше решать сразу. Он аккуратно прикрыл за собой дверь. Тебе не нужно знать. Я расскажу тебе как-нибудь в следующий раз. Проведя ладонью по короткому ежику волос, парень устало зевнул. Телефон лежал на столе. Она удивила его. Сильнее, чем он ожидал. Сильнее, чем мог бы кто-либо другой. Это кое-что особенное. Рука тянется к смартфону, и сумрак комнаты освещается экраном. «Последние». Находит не забитый в контакты номер. Единственный в этом списке. И набирает. - Алло, здравствуйте, я хотел бы отменить бронь на завтрашний рейс Питер - Нью-Йорк. Да. Федоров Мирон Янович. Да… Спи, малышка, потому что я не собираюсь тебя баловать. Ты и так достаточно пошатнула мой мир, чтобы еще и знать об этом. Спи. Потому что завтра я снова стану тем мудаком, который ни за что не проводит тебя в аэропорту. Который будет пожимать плечами на все твои гневные тирады. И который будет считать тебя самой двинутой крошкой в своей жизни.