Ошибочное счастье

Кажется, прошло всего пару часов, а такое ощущение, что я просидела возле дивана остаток жизни. Макияж размазан по красному лицу, пальцы все еще подрагивают, путаясь в прядях волос. Я не могу больше сидеть и думать о Зейне. Не могу думать о том, как мы сделали друг другу больно, лелеяли пустую надежду. Боль настолько сильна, что тяжело дышать, невозможно издать рвущийся наружу стон — в груди невыносимо щимит. Я хочу биться в истерике, как это делают остальные девушки, но не могу… Голова разбухает от собственных всхлипов, и я стараюсь больше не плакать, потому что если это продлится еще хоть минуту, голова лопнет от давления. Хочу пить, но не могу подняться, потому что ноги ослабили и превратились в вату. Злюсь, царапаю ногтями кожу, будто бы проверяя действительность теории о том, что физическая боль глушит моральную. Раздражена самой собой, своей слабостью и тем, что делаю с окружающими. В эти секунды я даже не чувствую, что существую. Я просто потерянная оболочка, набитая осколками стекла. Я — ничто. Я как кость, которая ломалась и срасталась в одном месте несколько раз. Я осталась одна. Я та, кто разрушил жизни других людей и свою. Я — разрушение. И верно говорится: «Разбивая чью-то душу вдребезги, не забудь, что осколки обязательно поранят и тебя». Мне безопаснее всего оставаться одной. Странно, но я все жду, когда проснусь, потому что всё произошедшее похоже на длинный реалистичный сон. Сон, от которого невозможно проснуться, чтобы ты не делал. Здесь все надежды и попытки обращаются в пепел, здесь гнаться за счастьем, все равно, что гнаться за облаками, здесь мир всегда только в одних цветах. Вот оно, ошибочное счастье, со своими ошибочными людьми, ошибочными чувствами, ошибочными надеждами, ошибочными выводами и поступками, ошибочными слезами, разрушениями, шрамами, оставленными по ошибке… Все это — одна большая ошибка, которую я совершала с самого начала. «Каждый человек носит за пазухой пистолет с полной обоймой пуль, и в один прекрасный момент он достает его, стреляя до тех пор, пока не расстреляет весь магазин. Этот момент, когда последняя пуля покинет обойму, будет означать лишь два варианта: либо человек решил остаться один навсегда, либо нашел того, для кого не прячет запасной пули в кармане. Зейн принял решение остаться одному. Все трое пришли к этому исходу. — Перри…» * * * В своей руке я чувствую чужую, перед глазами разворачивается освещенный солнцем Лондон, теплый воздух обволакивает тело, и Альбион уже не кажется унылым и депрессивным, каким бывает обычно. Все потому, что сейчас лето. Пахнет скошенной травой, яркие лучи пронизывают каждый листик на каждом дереве или цветке, окна в домах распахнуты, и еле ощутимый ветерок колышет тюль занавесок. Мне не нужно поворачивать голову, пытаться выяснить, чья ладонь стискивает мою, я знаю ответ по одному лишь прикосновению. Разряд шока бьёт грудную клетку, но несмотря на удар, не вырываюсь и не отстраняюсь, наоборот, зарождается самое обыкновенное легкое как перышко счастье, щекочущее грудь. Повисшая на губах улыбка ничуть не кажется странной, скорее, самой подходящей и нужной. Мы с Зейном идем по улице, усеянной множеством различных рекламных плакатов самых разных размеров, и когда останавливаемся у дороги в ожидании застывает на огромном плакате Рианны на рекламном щите. Грандиозная и дерзкая одновременно барбадосская красавица уверенно смотрит в сторону, и в этом фото можно рассмотреть все плавные изгибы тела, острые черты лица, блеск в глазах, приподнятый уголок рта. — Она прекрасна, — высказываю единственную повисшую в голове мысль Зейну. Тот поворачивает голову к постеру и некоторое время смотрит на неё, после чего выпаливает: — Но ты тоже прекрасна, — глядя на меня, серьёзно произносит парень. — Каждый человек по-своему прекрасен. И внутренне, и внешне. Каждый уникален, не похож на других. Какой был бы смысл, если бы все были похожи друг на друга? — Зейн делает короткую паузу, после которой его голос становится чуть тише. — И мне безумно нравится это платье на тебе, - от смущения щеки начинают загораться, как предрассветное небо. Хочется опустить взгляд на ноги, или отвести в сторону, но я пересиливаю себя, заглядывая в успокаивающие карие глаза, прикусив губу, чтобы не быть похожей на обезумевшую с до ужаса широкой улыбкой. Как у него получается всегда заставлять меня улыбаться? Как он делает это, не прилагая никаких усилий? Так непринужденно и легко… Это и есть одна из тех черт, которые мне нравятся в нем, своего рода талант. На мне надето обычное бледно-розовое платье без бусин и узора, уж не знаю, чем оно ему приглянулось. Больше оно не будет неделями висеть в шкафу, как это было раньше. — Спасибо, — благодарю в ответ. Загорается разрешающий зеленый свет для пешеходов, останавливая поток тарахтящих машин. Широко распахнув глаза, резко подрываюсь с пола на ноги (я и не заметила, как уснула), чуть ли не бегом долетая до шкафа. Вот оно. То самое платье. Откинув в сторону плечики, крепко сжимаю лоснистую ткань в руке, хватая с кладовой железное ведро и спички и выходя из дома. Все действия происходят так быстро и неосознанно, но сейчас это волнует меня меньше всего, мысли и внимание сосредоточены лишь на том, что я собираюсь сделать. Взбираясь по металлическим ступенькам, распахиваю дверь, ведущую на крышу дома. Я так зла, так подавленна, что не обращаю внимания на холод и то, что одета в одну лишь пижаму. Поставив ведро на землю, швыряю в него проклятое платье, следом забрасывая и горящий коробок спичек. Ткань воспламеняется, источая неприятный запах, запах боли и великолепия. Оно напоминает мне о нем, буквально заставляет прокручиваться снова и снова где-то в подсознании слова Зейна. После того дня я носила его очень часто, оно стало моим любимым, второй кожей. Гори до тла. Обычно люди оставляют подобные вещи, напоминающие им о других важных людях, но не в моём случае. Это платье только больше вредит своим наличием. Когда сгорает половина юбки, слёзы начинают наворачиваться на глаза, уж не знаю почему… Поднимаю руку, яростно вытираю мокрые дорожки тыльной стороной, обнимая себя; ледяные порывы ветра поднимают в воздух спутанные белые волосы. Больше не могу и не хочу иметь все то, что нравилось ему. Опуская руку, замечаю поблескивающий от огня браслет, тот самый, который подарила Дженнифер на прошлое Рождество. Парные браслеты. Провожу подушечкой пальца по тонким звеньям от начала до конца, а потом сжимаю и с силой дергаю, срывая с руки, швыряя как можно дальше. И связывающее с ней тоже иметь не хочу. Иссиня-черное небо все ещё застилает собой небесный купол, переливаясь серебристым блеском. Теперь звезды кажутся мне холодными и безразличными ко всему. В них нет магии, и они не умеют исполнять желания. Просто человеку всегда нужно во что-то верить, и он выбрал звезды. Не могу сказать о том, что жалею о нашей первой встрече в ноябре, о проведённом вместе времени и о сказанных тогда словах без смысла и намека… Забавно, ведь я ни разу за все это время не сказала прямо, что люблю его. Обходными путями, намеками, но никогда не прямо. Возможно, три слова с большим значением смогли бы перевернуть мир и все исправить, если бы не было поздно. Я опоздала и теперь жалею об этом. Все когда-то происходящее с нами, все мелочи, освещающие нам путь, все это казалось сказкой… Сказкой, у которой нет счастливого конца. Я не сказала ему, что люблю, потому что понимала, каков будет конец. Это конец, вертелось на языке. Конец всему, что возносило меня на седьмое небо и давало лишний повод подняться с кровати… Зейн тот, кто толкнул меня в самую глубокую точку Марианской впадины. Мы все в результате оказались упавшими туда. В своей книге «Бесконечное море» Рик Янси писал: «Любовь иррациональна. Она не следует правилам, даже своим собственным. Любовь — единственная вещь во Вселенной, которую нельзя предсказать». Черные обуглившиеся остатки платья тлеют в ведре. Я понимаю: так больше жить нельзя. Нужно начинать заново, делать ещё одну попытку, придать огню прошлое и не жалеть о нём. Нужно пытаться стать счастливой падая и вновь поднимаясь, находить в себе силы, пока их не останется вовсе. Нельзя бросать попытки сделать свою жизнь хорошей жизнью. Только сейчас начинаю ощущать, как сильно продрогла от холода, как громко клацают друг о друга зубы, кожа покрылась мурашками. Нужно возвращаться обратно в дом. На одном платье я не остановилась. Движимая болью, злостью, исходящими из самых недр, выбрасываю практически всю одежду, разбиваю настольную лампу о стену, наплевав на соседей, выбрасываю диски с фильмами… Подхожу к комоду, на котором стоит рамка с фотографией нас троих: меня, Дженнифер и Зейна. Мы кажемся такими счастливыми на ней… Передо мной проносится вереница воспоминаний с яркими оттенками, от которых в одно мгновение захотелось засмеяться. Провожу пальцами по краям, лицо болезненно кривится, и я швыряю ее в мусорку, где стекло и сама рамка со звоном трескается. Я опустошаю все, чтобы начать заново. Из колонок стерео системы звучит Тейлор Свифт. Без сил я падаю на скомканную постель, расчесывая волосы пятерней, тяжело дыша и чувствуя, как отступает сводящий с ума гнев. Опустошена. Открываю глаза, глядя на потолок с зелеными светящимися звездами. Он накопил их для меня. Они от Зейна, значит, я должна избавиться и от них. Они — прошлое. Поднимаюсь, вставая ногами на прогибающийся под весом матрас и тянусь к самой большой звезде, чтобы отодрать, но рука зависает в воздухе. Я не могу. Все, что угодно, только не звезды. Это моё небо, оно не должно рушиться, оно должно сиять, и не важно, кто создал его для меня. Небо на потолке не принадлежит никому, кроме меня. Рука медленно отделяется от наклейки; я вновь ложусь, разглядывая каждую звезду и успокаиваясь. Что чувствует сейчас Зейн? Что чувствует Дженнифер? Им так же больно, как и мне? Они жалеют о том, что было? Кто-нибудь из них уже решил, что будет делать дальше? Может, они тоже начнут заново? Их рамки с фотографиями так же лежат расколотыми в мусором ведре? Что они не смогли уничтожить? Разрушить все, чтобы начать сначала… Небо линии горизонта проклевывается красная дуга, окрашивающая облака. Для Лондона начинается новый день. Беру деньги и ухожу…