Ошибочное счастье

Обе ёлки украшены, как и квартиры — моя и родительская. С утра вся семья стоит на ногах и все всё время перемещаются из угла в угол, готовясь к вечернему празднованию. Наверно, больше всех перед приходом гостей взволнован папа: он бесконца пылесосит несчастный ковер в гостиной и каждые десять минут повторяет: «Эдвард, ну кто так делает? Все должно быть в идеале!» (Он всегда ведет себя так перед приездом маминых родителей). Наверно, это в него я пошла такой дотошнотной перфекционисткой. Но, несмотря на всю суету, мы улыбаемся и смеемся, отпуская шутки в сторону друг друга. Сочельник столь же волшебный, как и сам праздник. Предвкушение Рождества занимает все пространство в мыслях, оно неустанно крутится и вертится где-то в животе, в груди и в легких — в каждой клеточке тела, заставляя сосредоточиться лишь на себе. Маленький огонёк разгорелся внутри, прямо сейчас хочется подпрыгивать и хлопать в ладоши. Курочка, которую я достаю из духовки, пахнет просто восхитительно! Она — последнее блюдо из тех, которыми мы сегодня накрываем стол. Поставив аппетитное блюдо на большой сервированный стол, снимаю фартук и иду в гостиную к остальным домочадцам дожидаться прихода гостей. Не успеваю присесть, как раздается звонок, побуждающий всех разом подняться и поспешить открывать дверь первым гостям. От предвкушения предстоящего вечера мы с Эдди улыбаемся, встав в дверном проеме гостиной. — Счастливого Рождества! — раздается радостный возглас где-то за порогом, в потом в коридоре возникает высокая фигура дедушки Барта, следом за которым появляется и бабушка Келли с розоватыми от холода щеками и неизменно блестящими глазами. — Счастливого Рождества! — в унисон отвечаем мы. Мы с братом спешим скорее обнять родных. От них пахнет ветром и тем запахом, который обычно присутствует в машинах. Папа протягивает дедушке руку для рукопожатия, пытаясь сохранять спокойный вид, но зная своего отца, я вижу по морщинкам на лице и глазам, что он волнуется. Мне даже хочется смеяться, потому что картина напоминает экзаменатора и экзаменуемого мальчишку. Будто бы дедушка вот-вот начнет задавать ему вопросы, на которые он не знает ответов. Да, дедушка Барт всегда был строг, но сегодняшний день входит в тот список, когда он беззаботно улыбается и теребит плечо отца. — Ну и пробки! — хлопнул себя по коленям дедушка. — Кошмар какой-то… Мы простояли сорок минут на мосту. Хорошо, что решили пораньше выехать, иначе опоздали бы. — Праздник. Все спешат по домам. — Да уж… Повылазили как тараканы. Из меня вырывается легкий смешок, который тут же прерывает бабушка: — Хотите открыть подарки? — Может лучше, когда приедут остальные? Помимо маминых должны вот-вот прибыть папины и его сестра — наша тетя — Фелисити. Это лишь малая часть нашей огромной семьи, которая явно не уместилась бы за этим столом. Как минимум пять столов. — Да, — соглашается она, — так будет разумно и по-честному. Коротая время, мы все расселись на свободные места, переходя от одного разговора к другому, от одной темы к другой, все время то хохоча, то хмурясь с серьёзным видом. Каждый рассказывал какие-то не особо значительные истории, произошедшие с ним за то время, пока мы не виделись, и некоторые из них очень глупые, но безумно веселые. Например, как несколько дней назад я шла с магазина, лифт в то время не работал, поэтому пришлось подниматься лестницей, и в одну прекрасную секунду нога цепляется за ступеньку, я падаю, и два пакета молока белой лужей остаются на полу и моем лице, волосах. На самом деле тогда моя прелесть жутко выбесила меня, особенно то, что пришлось мыть лестницу… Хорошо, что у, как кажется, раздражающих и выводящих из себя историй чаще всего проявляется свойство становится смешными. Будто бы черно-белое окрашивается в яркие цвета. Или случай с Эдвардом, когда он перепутал одноклассницу с учительницей истории из-за ее низкого роста и таких же коротких светлых волос. Он рассказывал очень эмоционально, пища своим ломающимся голосом и пытаясь пародировать учительницу во время их диалога. — «Верни мне два фунта! Я тебе не банковский счет, с которого можно снимать деньги и больше не возвращать!» — говорю я. А вместо Келли ко мне поворачивается миссис Эддингтон с таким лицом, будто бы я пришелец! Еще бы чуть-чуть, и ее брови точно оторвались от лица! «Простите, мистер Эдвардс, что?» — спрашивает она. Господи, наверно, меня можно было бы легко спутать с красным светом светофора тогда… Как можно быть такой маленькой? Даже Перри, и та выше! Я молча щурюсь на него в ответ, получая взамен то же самое. Раздается дверной звонок. Бабушка Клара и дедушка Ник наконец-то прибыли, даже успев за полчаса до назначенного времени. — Я открою! — уже встав на ноги, предупреждаю других. Уже чувствую теплые объятия второй мудрейшей пары бабули и дедули. Иметь двух бабушек и дедушек — самое большое счастье во всех мирах и вселенных. — Ну слава богу вы приехали! Я так по вам ску… — рот захлопывается как у игрушки с заводом от ключа не спине. Завод кончился — действия прекратились. Я жалею, что начала говорить прежде, чем открыла дверь и подняла глаза на пришедших. Пришедшего… Оглядываюсь назад — разговоры в гостиной продолжаются. Тихо закрываю за собой дверь, оперевшись на нее спиной и притупив взгляд куда-то в сторону. Вау. Неожиданно. Наверно, настоящему Санте я бы не удивилась так, как удивилась… — Зейн, — прочищаю горло, хотя на самом деле это, скорее, от того, что я просто не знаю, что сказать. Не понимаю. — Зачем… Но… Ты даже не ответил… Его почти что черные, но блестящие то ли от света ламп, то ли от чего-то другого карие глаза неотрывно смотрят на меня, пуская разряды молний по венам. Он улыбается? А потом парень делает то, от чего сердце одним рывком падает в пятки — притягивает меня к себе, обвивая руки вокруг талии, слегка сжимая мое тело в своих объятиях. Тот металлический шарик, подскочивший в районе легких и покатившийся по кругу, мешает размеренно дышать. Кажется, я задыхаюсь. Руки зависли в воздухе, я все еще не в состоянии отреагировать на такие неожиданные действия. Он прочел письмо, доходит до меня, и эта мысль порождает новую волну ощущений, совершенно другую, ничем не похожую на первую. Рот слегка приоткрывается, но я больше не знаю, что сказать. Кончики пальцев осторожно касаются шершавой ткани куртки, а затем и сами ладони опускаются на широкие плечи. Голова опускается вслед за руками, прикасаясь щекой, из-за чего она превращается в толстую складку под глазом. Незаметно выдыхаю весь воздух, что был в легких, прикрывая глаза. Не знаю почему, но я чувствую облегчение. — Я готов подождать, — наконец шепчет Малик мне на ухо, касаясь носом спадающих прядей. Это единственные слова, которые я хотела услышать на протяжении всего этого времени. Именно они служат началом конца. Я улыбаюсь, почти что смеюсь, и мне безумно хочется снова поцеловать его, почувствовать как горят губы, как тогда возле памятника. И я уже готова, вглядываясь в идеальные черты лица, все чаще улавливая в поле зрения тонкие губы, но в начале коридора слышатся знакомые голоса и манера говорить. — Спасибо, — непроизвольно дернувшийся уголок моего рта заставляет легкую улыбку вновь ожить на его лице. — Не хочешь зайти? Мы могли бы… — Перри, детка, здравствуй! С наступающим Рождеством! Мы с Зейном отрываемся друг от друга, отступая на шаг назад. Я не стесняюсь того, что обнимаю парня посреди коридора, это было бы достаточно глупо, но щеки все равно начинают понемногу гореть; бабушка и дедушка уже стоят в метре от нас, с любопытством рассматривая и не пытаясь скрыть ухмылок, говорящих: «Оу, мы все поняли!» — Бабуля, дедуля, это Зейн, мой друг, — не удерживаюсь, чтобы не почесать от неловкости затылок. Все-таки мне неловко… Глупо. Наверно. — Очень приятно, Зейн. Я Клара, а это Ник. Почему вы не внутри? Наверно, все уже собрались. — Мы… — Я просто пришел поздравить Перри с праздником, — пожимает плечами пакистанец. — Мне пора идти. С Рождеством. — Разве Вы не останетесь? — Нет. Обычно мы празднуем в кругу семьи, да и я не хочу вам мешать, — его рот изгибается в дуге. — Я напишу тебе позже, — он переводит взгляд на меня. — Приятно было познакомиться, Клара и Ник. Фигура Малика неспешно удаляется вверх по коридору. В ушах стоит глухой стук, означающий желание пойти за ним. Но усилившаяся в сотни раз сила тяжести плотно удерживает подошвы. Бабушка обнимает меня, а я продолжаю наблюдать за брюнетом через ее плечо. Он ждет лифт. — Я всего на пару минут, хорошо? — забегая в квартиру, торопливо тараторю и ухожу, попутно натягивая куртку и шапку. Тонкий звон лифта на полсекунды наполняет коридор — лифт прибыл. Зейн делает шаг внутрь металлической кабины, нажимая на кнопку первого этажа, в то время как я еле успеваю протиснуться в стремительно сокращающееся расстояние между хромированными дверьми. Парень вздергивает бровями, косо ухмыляясь. — Почему-то я даже не удивлен. Куда ты собралась? Или семейный вечер уже не входит в твои интересы? — Хочу немного освежиться, — пожимаю плечами. — Прости за то, что выгнала тебя тогда и за то, что накричала… — Ну все, хватит извинений. Я не зол на тебя, просто… — Просто? — Нужно было время, чтобы переварить это. Хочешь прокатиться по городу? Не заставляя ждать, я соглашаюсь. Я понимаю, что слишком долго не была в салоне автомобиля Зейна. Когда это было последний раз? Тысячу лет назад. Помимо типичного запаха кожи, которой обиты сидения, внутри так же преобладает запах самого владельца — резкий, но приятный запах парфюма. Кажется, из них двоих второй все же сильнее задевает обоняние, чем первый. Наверно, потому что именно его я хочу вдыхать снова и снова, как воздух. Мы молчим уже пять минут начиная с того момента, когда машина тронулась с места. Никто из нас не спешит начинать разговор, хотя у обоих есть что сказать. Не первый раз мы тонем в той уютной тишине, которая нависает над нами, но я осмеливаюсь нарушить её, потому что больше не могу держать в голове вопрос: «Почему ты согласился?» Брюнет пожал плечами, не отрывая взгляда от дороги: «Ты знаешь почему». Да, знаю. Мы делаем все по одной и той же причине. И мы вновь молчим, проскальзывая мимо многоэтажных сооружений из стекла и бетона в сопровождении непрерывных тонких линий света слева и справа. Я украдкой смотрю на него время от времени, пока он смотрит перед собой, слегка улыбаюсь, когда замечаю между бровей небольшую складку и так же слегка приподнятые уголки губ. Заметил. Наверно, я никогда не перестану поражаться идеальностью черт его лица, большим глазам, слегка пухлым губам… Даже чуть крючковатый нос с небольшой горбинкой идеально дополняют портрет. На руках и спине все ещё чувствуются его руки, даже та сила, с которой Зейн обнял меня. Ни с чьими не сравнимые объятия, крепость, в которой чувствуешь все, чего так не хватало. Поразительно, что могут значить объятия определенного человека. Они могут перевернуть все с ног на голову, заполнить пустое место, изменить ход событий. Все это лишь очередное доказательство моей нужды в нём. — Как сразу ты прочел письмо? — Где-то через пару часов. Зейн не закончил. Его губа дрогнула, и он тут же поджал её, образуя изо рта тонкую линию. Заставил себя промолчать о чем-то. Он ответил (не типичным для письма образом, да и не письмом на письмо вовсе) спустя четыре дня, почти что пять. Он сомневался, поступает ли правильно, стоит ли отвечать и вообще как-то реагировать. Так повел бы себя любой человек в его случае. Сомневаться — это нормально. — Ничего, — отвечаю вслух на его мысли, получая в ответ короткий рассеянный взгляд. Рука тянется накрыть ладонью его руку, но на середине пути останавливается, и я резко отдергиваю её; наблюдающий Малик поднимает на меня глаза, в то время как я поспешно отворачиваюсь к окну, съеживаясь и ругая себя за свои же действия. Проблемой остается не сходящая с губ улыбка, которая, кажется, только стала шире. «Смотри в окно, смотри в окно». — Хотел, чтобы ты знала наверняка, что я пойду на все, чтобы быть с тобой. Эти слова всегда будут иметь своего рода устрашающее значение, вот только сейчас еще более особенно, чем должны. Знать, что кто-то готов ради тебя поменять местами небо и землю… — Прости, — почти что шепот слышится где-то рядом, в миг меняя мое выражение лица на хмурое и вопрошающее, — что сразу не попытался. Я даже не заметила, что машина остановилась на парковке перед моим подъездом. Парень опустил руки на руль и слегка наклонился к ним, уперевшись взглядом в какую-то точку, находящуюся рядом со мной и не решаясь заглянуть в глаза. Ему правда жаль. Об этом говорит застывший вид, застывшие радужки цвета шоколада, полуоткрытый рот… Кажется, я слишком часто начала слышать это слово. Оно раздражает, потому что виноватых нет. Ни у кого из нас нет сверх способности видеть сквозь время, или предугадывать события. Мы все ожидали чего-то другого, но получили именно это, и теперь должны справляться. Каждый раз мы попадаем в лапы определенной неизбежности. Он не должен извиняться. Я так же пристально смотрю на него, как и он на что-то, и когда взгляд Зейна наконец сталкивается с моим, происходит это: я подаюсь вперед и целую его. На этот раз меня ничего не держит и не ограничивает — я просто делаю то, что хочу. Руки обвивают горячую шею сзади, сгибаясь в локтях и полностью уничтожая расстояние между нами, губы касаются друг друга под некоторым давлением. Зейн обнимает мою спину, растопырив пальцы на пояснице. И я чувствую себя парящей среди звёзд. Легкие поглаживания замедляют сумасшедший темп сердца, давая свободу уверенности, вскоре и вовсе уничтожая робость; меж дуэта губ проскальзывает что-то щекотящее, до чертиков приятное. «Почему я должна ждать чьего-то согласия для того, чтобы быть счастливой с тем, кого люблю? — дал знать о себе внутренний голос. Действительно, почему? — Потому что они оба важны для меня». Некое противоборство начало бить мощными бычьими рогами по мыслям. Теперь внутренних голоса два, и каждый из них говорит противоположные другому вещи: «Вспомни о подруге. — Ты правильно поступаешь», «Сделаешь только хуже. — Плевать на все, ты нуждаешься в нем». Наверно, именно это люди привыкли называть Ангелом и Демоном. Я продолжаю целовать Зейна, приняв сторону Демона. Или это все же Ангел, воспевающий по-настоящему рациональные мысли? Ниточки в голове окончательно путаются, оставляя сначала набор слогов, затем букв, а потом и вовсе пустоту. Я сосредоточенна лишь на нем. Каждый раз влюбляюсь в него как в первый раз.

***

Все легли спать глубокой ночью, практически под утро. Все, но не я. Прилив счастья, адреналина сделал свое дело, лишив меня желания поскорее сомкнуть веки после длинного дня. То, что мы поцеловались по моей инициативе не дает успокоиться. Нет ни капли сожаления, даже сравнивая с нашим первым поцелуем, это нечто абсолютно другое, новый уровень. Да и себя я ощущаю другим человеком, не той мягкой чувствительной девушкой, какой являлась раньше. Кажется, я полна решимости достичь своих целей, схватить звезду голой рукой, и для этого не нужно быть кем-то особенным, потому что каждый и так уже особенный по-своему. Нужно взвесить все ещё раз, прежде, чем принимать решение. Я готова покорить Эверест, но вместо этого лежу на кровати, запустив руку под подушку. Думаю над словами Дженни в кинотеатре. Она первая начала разговор, говорила искренне, извинилась. Все, казалось бы, встало на круги своя, но та часть про меня и Зейна… Дженнифер намекнула на то, что я могу встречаться с ним, да? Что она совершенно не злится и не против? Я искренне хочу в это верить. Но, чего бы там не наговорила Филдс, она все равно не хочет этого. Ей больно, неприятно. Те слова были вынужденной ложью. «Человек не может забыть что-то значимое сразу же на следующий день», — повторяет назойливый внутренний голос. Именно эти мысли останавливают меня на самой грани, за один шаг до счастья. Знаю, что заставлять ждать его ни в коем случае нельзя. Одним словом, я лишь мучаю парня таким образом. Мне хочется убедиться, что наше счастье не будет построено «на костях». Я хочу убедиться, что в результате у меня останутся и дружба и любовь, невзирая на затаившееся где-то в уголке души сомнение: останется что-то одно.