Ошибочное счастье

Зейн. За день до… Здесь пахнет чернилами и специальными мазями для дезинфекции, все это пытается перебить запах тлеющего на ресепшене сандала*, который я никогда не мог терпеть. Мерзкий запах. Девушка с выбритым виском узнает мое имя и проводит пальцем по длинному списку в записной книге и, когда останавливается на изящно выведенном имени «Зейн Малик», поднимает на меня черные глаза и с легкой улыбкой кивает. Косо улыбнувшись в ответ, следую за ней в один из небольших кабинетов, где проводят процедуры, составляющие навсегда следы. Здесь уже не пахнет ужасными сандаловыми палочками, лишь краской и хлоркой. Крепкий мужчина, вдоль и поперек покрытый татуировками, приглашает меня присесть на черное кожаное кресло и показать рисунок. На всякий случай я сделал несколько фотографий, но на плече все так же четко виден рисунок девушки, которая нарисовала его. Немного вглядевшись, мужчина (он представился как Алан) попросил подождать, пока он приготовит нужные инструменты и краску, только после этого он начнет очерчивать контуры специальным маркером. Вопросов на счет того, уверен ли я в том, что хочу набить себе именно это тату, не было. Он и так понял, что я уже не новичок в этом деле. Тридцать четыре, если быть точным. Я начал набивать их в семнадцать, отпечатывать что-то важное в своей жизни на теле, каждая из них имеет свое особое значение, и эта тоже будет иметь немаловажное. Пожалуй, она станет одной из самых значимых. Через десять минут Алан был готов приступить к работе, а я чуть ли не улыбался как дурак, представляя реакцию Перри наперед: «Ты совсем с ума сошел?!», «Нет, ты точно чокнулся. Теперь моя рожа будет преследовать тебя всю оставшуюся жизнь». И только спустя еще несколько минут брани, она слегка притупит взгляд и почти что шепотом скажет, что не нужно было этого делать, но на самом деле я знаю: это значит для нее намного больше, чем «многое». И для меня тоже. Она значит для меня намного больше, чем «многое». Я подождал сутки, пока краснота вокруг вживленного под кожу рисунка пройдет, прежде чем пойти к ней и показать. Ни капли сомнения, уверенность в своих действиях не дает жалким сомнениям овладеть мыслями, пока я поднимаюсь на нужный этаж, который, наверняка, смог бы найти с закрытыми глазами. Покидая кабинку лифта, начинаю широко улыбаться все тем же фантазиям, которые должны ожить уже с минуту на минуту. Решив не звонить в звонок, достаю из кармана ключ и как можно тише вставляю в скважину. Открыто. Странно, обычно она закрывает двери на замок, даже если дома (привычка выработалась у нее с того внезапного появления пьяного Миллера). С некоторым опасением медленно поворачиваю ручку и открываю дверь, просовывая голову во внутрь. Невысокая девушка ростом метр шестьдесят три развевает опасение и снова зажигает искру радости в груди. Она стоит посреди коридора опустив голову. Хлопок двери, мои шаги не привлекли никакого ее внимания — блондинка оставалась пригвожденной к месту. Внутри что-то упало, улыбка сменилось напряжением и нахмуренными бровями; простояв на пороге несколько секунд, подхожу к ней и касаюсь хрупкого плеча, начиная слегка трясти её в попытках привлечь внимание. — Ты чего застыла? После этих слов Перри тут же перехватывает мою руку своей, сбрасывая с себя и делая шаг назад. Я заметил, что звезды в ее глазах, которые когда-то сияли так ярко, превратились в тусклое облачное ночное небо… Пустые кукольные глаза. Последний раз я видел этот взгляд тогда в лесу, возле озера. — Хей, — делаю попытку в виде шага навстречу, и она немедля отступает еще на шаг дальше, будто бы я настигший ее хищник. Вся бледная, безжизненная… — Что случилось? Ты будто бы увидела с десяток приведений… — Не подходи, — в ее голове дрожали ноты мольбы, но никак не страха. — Но почему? — Уходи. Уходи и не возвращайся. Нож точно в сердце. Если слова умеют останавливать биение сердца, то это они и есть. Нет, она не мыслит, что говорит. Этот человек никогда бы не сказал мне уйти безвозвратно, это противоречит всему! — Почему я должен уйти? Объясни, Перри, я не понимаю… Продолжаю делать шаги к ней, пытаться понять и получить объяснения, но вытянутая вперед тонкая рука и крики останавливают меня, поражая еще сильнее: — Нет! Стой там, где стоишь! Уходи. Она боится меня, начинает злиться и, кажется, на саму себя. Я молча наблюдаю за ее искаженным от эмоций лицом, за действиями, смотрю прямо в выцветшие голубые глаза. — Оставь меня. Уходи, слышишь?! Выйти за чертову дверь и никогда больше не возвращайся! Мелодичный голос сорвался на крик, как срываются с обрывов камни. И одним из этих камней она нанесла мне неслабый удар, я почти что потерял сознание, все еще пытаясь найти причину всего этого спектакля, но толчки в грудь приводят меня в чувства. Словно одержимая, Перри повторяла лишь одно слово: «уходи», рыча и с силой ударяя меня; кажется, я мог слышать скрежет её стиснутых зубов. Ну уж нет, пока не выясню причину, не пойму, где оступился незаметно для себя, не сдвинуть ни на шаг. — Я никуда не уйду, — стараясь как можно тверже, отвечаю ей. — Что случилось? Она остановилась, подняв на меня глаза и долго в них всматриваясь, после чего ее лицо вдруг стало мягким, черты лица расслабились, голос стал спокойным и даже подавленным. — Дженнифер узнала, что ты навещаешь меня… — И что? — нельзя было не сказать, что я не почувствовал облегчение, услышав это, но, учитывая насколько дорога ей подруга, стоит начать переживать еще больше. Вот это всегда поражало меня в Перри — ее преданность дружбе. — Это вообще ее никак не касается. — Но касается меня! Находясь с тобой, я делаю хуже ей! Представь, каково бы тебе было, если бы твой лучший друг устраивал встречи с твоей бывшей? Мне так плохо, Зейн… Я не могу больше выбирать… Это просто невыносимо. Ее преданность ее же и губит. Мне безумно жаль видеть страдающую Перри, у которой синяки под глазами от недосыпа, которая совсем скоро станет параноиком, если такое будет продолжаться. Ох, Перри, Перри… В какую-то долю секунды меня будто бы осиняет, в голову ударяет безумная идея, надежда вспыхивает в душе, как пламя. Где-то в глубине души я знаю, что она не согласится, но попытки никто не отменял. — Мы можем скрыть наши отношения, если ты слишком беспокоишься за Дженнифер. Лицо блондинки помрачнело в два раза больше, глаза до невозможности расширились, а рот слегка приоткрылся, кожа стала белее волос. На мгновение она колебнулась, будто бы хотела что-то сказать или сделать, судорожно вдохнув, но тут же остановилась, снова прирастая к месту. Это был знак: она хотела, если бы не была так сильно привязана к подруге. — Мы можем быть тайной до того момента, пока ты не будешь готова. Перри, прошу. Ты ведь тоже хочешь этого, как и я. Проблема Перри в том, что она всегда думает о других, о том, чтобы они были счастливы, но очень часто не задумывается о себе. Она не думает, каково ей будет потом, что она будет испытывать. В наше время люди слишком эгоистичны и самовлюбленны, поэтому таким, как она, в последствии окажется намного труднее. — Уходи. Твердый, как вольфрам, ледяной, как арктические льды, голос разорвал тишину, пространство и сердце. Если бы мне только послышалось… Попытка превратилась в пепел. Она велит мне уйти. Уйти и не возвращаться. Уйти и больше не навещать её. Уйти и больше никогда не появляться в её жизни. Слово всего лишь из четырех букв может убить, оно не хуже штурмовой винтовки М-16. Выжидающе смотрю на Эдвардс, пытаясь отыскать хоть малейший признак того, что она не хотела говорить этого. Но его нет. Она хочет, чтобы я ушел. Прямо сейчас. Это больно. Действительно чертовски больно, я бы предпочел огнестрельное ранение. Сначала режущий импульс пожирает тело, и тут же на смену ему приходит разрушающая чернота пустоты. Все ноет, все болит, особенно в груди. Не замечаю, как оказываюсь возле двери, произнося напоследок: — Иногда тебе стоит забыть, что ты чувствуешь, и вспомнить, чего ты хочешь и заслуживаешь. Как только замок двери щелкнул, медленно иду к лифту, не оборачиваясь назад, как обычно делают в фильмах. Ни к чему. Вот оно, ощущение, когда тебе разбивают сердце, когда оставляют на нем шрам размером с элеватор. Неподдающееся объяснениям ощущение, ломающее во всех смыслах, пропускающее мелкую дрожь. Хочется кричать и бить кулаком в стену, будто бы от этого станет легче, хочется… сдаться. Не передать словами, насколько я зол! Я пытался быть всегда рядом с ней, помогать, бороться за неё, ведь без этого никак. Она единственная, за кого я боролся так усердно, за кого вообще боролся по-настоящему. У нас могло бы быть все прекрасно, мы могли бы любить друг друга открыто, говорить об этом каждый день друг другу, но между всем этим есть одна стена!.. Не важно. Выйдя из дома, бездумно направляюсь в паб, находящийся через два квартала отсюда. Именно выпивка нужна мне прямо сейчас. Кажется, это четвертый шот, который я заказываю. А может и нет, счет перестал вестись сразу же после двух первых. Все равно. Мне все-рав-но. Больше не хочу ни о чем думать сегодня, мне достаточно хватило. От части, кажется, именно поэтому я сюда и пришел: заглушить собственные мысли алкоголем, громкой музыкой и пьяными, еще более громкими, разговорами. Хотя кого я обманываю? Все это бесполезно — мысли в голове звучат громче любых других звуков. И они, как нарочно, шепчут одно и то же слово из пяти букв миллион раз подряд. Я начинаю сходить с ума. Пусть это прекратится! Пусть голос заткнется, я не хочу больше слышать ничего! Разозлившись, ударяю кулаком по деревянной стойке, от чего задребезжали рюмки и фуршеты; бармен кинул грозный взгляд, заставляющий убрать руки со стола. Господи, как же я зол на себя! Что ж, возможно, то, что происходит со мной сейчас, справедливо. Заслужил. У поступков есть одна излюбленная привычка — возвращаться бумерангом, и как-раз-таки этим вечером все мои грехи начали возвращаться обратно. — Повторить заказ? Молча пододвигаю стакан к бармену, вновь наполнившему его. Теперь уже я пуст, голова легкая и тяжелая одновременно, будто бы произошел перегруз системы, и бум! — ничего не осталось. Похоже, алкоголь начал выполнять свою работу. Достав из кармана бумажную купюру и мелочь, оставляю их на стойке, намереваясь воспользоваться выходом. С меня хватит. Я вошел в квартиру, тихо закрывая за собой дверь на щеколду, щелчок которой показался мне оглушительно громким, хотя на самом деле он слышен не более, чем мышиный писк. Свет погашен, время совершенно не известно, можно судить только по ночной мгле и длинным рядам зажженных фонарей; скинув обувь, плетусь в гостиную. Кажется, именно здесь я оставил ноутбук. Чересчур яркий экран ослепляет, режет глаза, и лишь через несколько минут я начинаю различать буквы и картинки, высвеченные на экране. Кажется, я уже очень давно не заходил в твиттер, не было нужды. А сейчас она появилась — нужда открыть раздел личных сообщений и быстро забегать пальцами по клавиатуре, не обращая внимания на ошибки и прочие нюансы, которые совершенно не волновали меня сейчас. «Привет. Если ты не против, я снова поделюсь с тобой кое-чем… Думаю, ты уже догадываешься, чем именно. Я пришел к ней сегодня, чтобы показать татуировку, и она буквально сразу же начала кричать, у нее была истерика. Толкала меня, просила, чтобы я ушел, и когда я предложил ей вариант, она была в шоке. Понимаешь, это был не просто шок, Перри хотела, но не могла, сопротивлялась самой себе, я видел по ее глазам. Голубые глаза стали пустыми… В них больше нет тепла и жизни. Она сказала мне уйти. Я ушел. Эта девушка заботится, думает обо всех, но не о себе! Так ведь тоже нельзя! И что она получает взамен? Слезы, страдания, боль? Перри заслуживает быть счастливой. Благодаря ей я многое понял, почувствовал, стал лучше… Кажется, она сделала меня лучше, правда? Она нужна мне…» Из последних сил, закатывая от нахлынувшей усталости глаза, дописываю последние слова и валюсь на диван, отключаясь во время медленного падения длиною в несколько столетий. *Сандал - дерево южных стран с ароматической древесиной, а также добываемая из его древесины краска (обычно красная).