Ошибочное счастье

Вам когда-нибудь доводилось тонуть, скажем, в реке? Ощущать, как вода поглощает тело полностью, от макушки до пят? Она пробирается в уши, нос, заполняет глотку и легкие, удушая все сильнее и быстрее с каждым мгновением. С противоположными счастливым чувствами то же самое: они тянут на дно, убивают. Ты медленно теряешь сознание, пока не отключаешься вовсе. И снова на горло наступает страх не выплыть на поверхность. Осталось совсем чуть-чуть кислорода, чтобы больше никогда не ощутить его в груди. Мы все когда-нибудь увязнем в этом засасывающем как воронка дне, будем захлебываться пропахшей водорослями водой. Сами, или же нас кто-нибудь толкнет в неё. Я толкнула Дженнифер прямо в спину, в самую глубокую точку Марианской впадины, где нет ни солнечного света, ни умиротворяющей душу нирваны… Дверь хлопнула за уходящей девушкой, и на квартиру опустилась омертвелая тишина. Понятия не имею, сколько времени я стояла без движения, глядя в одну ничем не примечательную точку и чувствуя ту самую воду, лишающую возможности получить глоток воздуха. Никаких мыслей, внутреннего голоса — так же тихо, мир будто бы лишился звуков, а вместе с ними и любого малейшего смысла. Ответ на вопрос «почему я ощущаю пустоту» давно найден: я устала. По полу проскользнула вытянутая тень, но даже тогда взгляд оставался прикованным к одному месту. Кто-то пришел, и захотелось, чтобы это был маньяк или убийца, которому понадобились драгоценности, или еще какая ерунда, он мог бы решить все мои задачи мгновенно, точнее его оружие могло бы сделать это. Холодные пальцы плечо и начали слегка его трясти, привлекая внимание. — Ты чего застыла? Отхожу от гипноза, сбрасывая руку и делая шаг назад. Между бровей Зейна образуется легкая складка, лишь ее я успеваю заметить, прежде чем снова притупить взгляд. — Хей, — брюнет делает шаг на встречу, в то время как я снова отступаю назад, словно он дикий хищник; в глазах цвета шоколада стоит непонимание: почему она так себя ведет? — Что случилось? Ты будто бы увидела с десяток приведений… — Не подходи, — будто дикарка, продолжаю отступать назад, качая головой. — Но почему? — Уходи. Уходи и не возвращайся. — Почему я должен уйти? Объясни, Перри, я не понимаю… Он хотел было повторить попытку прикоснуться, но я резко останавливаю его, рефлекторно вытягивая вперед руку, вжимаясь спиной в стену, заставляя вздрогнуть: — Нет! Стой там, где стоишь! Пакистанец снова останавливается, как дрессированная собачка, его рука опускается — он понял. Идеальное лицо, воплощение брутальности и мужества омрачается грустью и настороженностью, показывая готовность принять удар. — Уходи, — сохраняя твердость голоса, сквозь зубы рычу ему, начиная злиться. К такому он уж точно не был готов, к нему не была готова и сама я. Оборвать ниточки, связывающие нас с Зейном Маликом пришло в ту самую секунду, когда я сказала ему это. Понятия не имею, что правильно, а что нет. Сейчас ничего уже не кажется правильным, кроме как одиночества. Опять. Остаться одной, не рушить жизнь других своим присутствием — все еще кажется неплохим желанием, о котором рано или поздно пожалею. — Оставь меня. Проваливай, слышишь?! — повысив голос, теперь уже я делаю шаг вперед. — Выйди за чертову дверь, не приходи больше! Никогда! Мои крики не действовали на него, он как будто бы ничего не слышал, это злило сильнее и сильнее. Гнев стал неконтролируемым, я начала грубо толкать его в грудь, вымещая в каждом толчке злобу на весь мир, беспрерывно повторяя «уходи», как одержимая. Зейн ничего не отвечал, не сопротивлялся, только смотрел на меня сверху вниз потухающими огоньками глаз. — Я никуда не уйду, — так же твердо отвечает парень. Твердость слов не совпадает с его растерянностью, будто он был готов когда-нибудь услышать что-то подобное и подготовился заранее. — Что случилось? Этот тон, этот голос и вопрос, услышав который волей-неволей начинаешь становиться до невозможности мягким и уязвимым. Когда задают подобный вопрос человеку, находящемуся на взводе, все обостряется, окончательно выходит из-под контроля. Сдаюсь. У меня нет сил, я хочу рассказать о случившемся, о том, как больно, как бы я хотела все поменять. — Дженнифер узнала, что ты навещаешь меня… — И что? Это вообще ее никак не касается. — Но касается меня! Находясь с тобой, я делаю хуже ей! Представляешь, каково тебе было, если бы твой лучший друг устраивал встречи с твоей бывшей? Мне так плохо, Зейн… Я не могу больше выбирать! Это просто невыносимо… — Мы можем скрыть наши отношения, если ты слишком беспокоишься за Дженнифер. Наконец, выдает Малик ту фразу, которая останавливает меня, заставляя посмотреть в его лицо. Скрыть отношения ото всех? Стать ходячим театром: в толпе будь другом, а наедине любимым? Интересно, он понял всю ничтожность и отчаяние своих слов? Зейн сказал то, что я всегда хотела услышать (предложил быть рядом во всех смыслах), раскопал тщательно спрятанную в глубине души коробочку с надписью «сокровенные желания». — Мы можем быть тайной до того момента, пока ты не будешь готова. Перри, прошу. Ты ведь тоже хочешь этого, как и я. «Идиотка, зато так вы будете вместе. Ты будешь счастлива с ним, представляешь? Больше не придется выть в подушку!» Я бы хотела согласиться, это почти сорвалось с моих губ. — Уходи, — мрачно, почти что шепотом произношу на выдохе, чувствуя тяжелое буханье сердца и твердеющий там же камень. Что-то с треском разбилось в Зейне, это отдалось и во мне тоже. Он сглотнул, окатив меня свинцовым взглядом, в котором смешалось так много всего, и особенно ярко выделялась рассеявшаяся в прах надежда, состоявшая из двух букв… Я так хочу сказать «да», быть его тайной, уцепиться хоть за крошечный шанс. Мне захотелось дать ему надежду, промелькнувшую на его лице, стать… счастливой. Счастье — это то, чего мне катастрофически не хватает в последнее время. Быть просто счастливой стало казаться привилегией для избранных. — Иногда тебе стоит забыть, что ты чувствуешь, и вспомнить, чего ты хочешь и заслуживаешь, — глядя на меня пристальным пронизывающим взглядом, холодно произносит Малик и скрывается за дверью. До этого ещё никто не говорил или спрашивал о том, чего я хочу. Просто никому не было интересно, да и сама я была слишком занята, чтобы просто остановиться и подумать. Чего я заслуживаю? Чего хочу? Наверно, мне бы хотелось, чтобы все было как раньше, но увы, время не человек, его не попросишь, оно неподвластно никому. Думаю, я заслуживаю хоть малой доли понимания и столь же малой части беспечности среди наступившего хаоса. Ниточки оборвались. С минуту просмотрев на остывающий последний след после Зейна, медлительно разворачиваюсь, направляясь в ванную, только глухое стучание гипса о пол пробивает омут тишины. Больше никакой злости, ни каких-то престранных резей по всему телу. Ничего. Оно исчезло, подобно утреннему туману, буквально за несколько мгновений. Я сбрасываю одежду и ботинок, погружаясь в ледяную керамическую ванну; лишь замурованная нога свисает вниз; вода постепенно наполняет сосуд, согревая тело. Она довольно-таки горячая, а я спокойно нахожусь в ней, не обращая никакого внимания, молча, порой специально задерживая дыхание, чтобы выровнять его. Похоже на безумие. Эмоциональный ад — вот, где я оказалась. Эмоции, их слишком много, слишком часто и быстро они сменяют друг друга, даже чаще лондонской погоды. Я просто не выдерживаю этого, а поэтому все чаще перестаю чувствовать вообще. Можно сказать, я исчерпала себя эмоционально, накапливая переживания, боль… Вся эта одна большая масса когда-нибудь взрывается, и после взрыва ничего, кроме пустоты, не остаётся. «Ненавижу…» Соскальзываю все ниже и ниже по небольшому склону ванны, добровольно приближая водную грань к макушке головы, позволяю ей поглотить себя полностью, оказываясь под прозрачным слоем. Я даже не задерживала дыхание, как это обычно делают перед погружением. Просто опустилась. И как только сделала это, закричала так громко и так сильно, как никогда раньше, а вода поглотила все эти душераздирающие звуки, не выпуская их во внешний мир, теперь они останутся только с ней. Пальцы хватаются за волосы, практически выдирая клоки, впиваются ногтями в кожу до жгучей боли, будто бы это хоть чуть-чуть поможет. Крики длятся так долго, целую вечность, кислород в легких давно кончился, а я все не перестаю. С ними выходит все несказанное, сильно ранящее. Надрываюсь, в итоге срывая голос, теперь горло больно дерет, и, наконец, тишина наступает и здесь. Я поднимаюсь обратно на поверхность совершенно другой, потерявшей какие-либо чувства окончательно, будто бы ту Перри подменили. «Дорогой Дневник, знали бы другие как больно, когда небо над тобой рассыпается на кусочки и падает тебе на голову. И каждый раз я собираю своё небо, чтобы когда-нибудь оно снова разрушилось. Эльчин Сафарли писал в своей книге „Мне тебя обещали“: „Я не такая уж большая оптимистка, но я верю в то, что люди сильнее обстоятельств“. Он не был прав. Иногда, обстоятельства могут оказаться намного сильнее и раздавить человека с титанической силой. Тем самым „нечто ужасным“ было замкнуться в себе, и я замыкаюсь. Прямо сейчас этот яд растекается по венам. Нечто ужасное бесповоротно настигло меня, подкравшись тихо и незаметно. Замкнутость покрывает меня плотной оболочкой, в которой время от времени чувствую себя комфортно, но от этого хочется кричать, потому что чувства исчезают, словно пылинки, я больше не могу разговаривать с другими о том, что чувствую. Не могу чувствовать вообще что-либо, видеть яркие цвета, мечтать… Меня будто бы очистили от всего и оставили совсем белый лист без единой помарки. Все равно, что очистить комнату вплоть до голых бетонных стен перед ремонтом. Замкнутость заставила меня убедиться в том, что это только моё и никому нет дела, так будет намного лучше. Я окончательно закрылась в четырёх стенах. — Перри» Мое отношение изменилось ко всему в течении каких-то пары дней: я перестала смотреть комедии, потому что они стали казаться слишком веселыми, больше цепляться за грустные песни с слишком депрессивным текстом, на лице застыло нейтральное выражение лица — меня окружили лишь черно-белые цвета. Я могу сидеть в комнате с утра до вечера, поворачивая в голове все пережитое за этот год, анализируя чуть ли не каждый момент, став примером самой настоящей моральной мазохистки. Да, я не пытаюсь бороться с этим, позволяю овладеть собой, остаться настолько долго, насколько нужно. Изменения заметили все, даже Эдвард: он несколько раз спросил, что случилось, но ответа так и не получил. «Ничего не случилось, Эд», — сухо отвечала я. Мама делала то же самое, и только в этом случае прежняя Перри Эдвардс пыталась пробиться сквозь скорлупу и уделить ее в том, что это просто небольшие припадки настроения, которые вскоре должны пройти. Пожалуй, эта вещь единственная сохранившаяся во мне. Я слишком люблю свою семью, чтобы давать повод для серьезных переживаний, я справлюсь сама. — Мы можем посмотреть «Late Late» шоу Джеймса Кордена*, ты же любишь его, — мягко улыбнувшись, предложила мама. — Сегодня у него в гостях Селена Гомез**, представляешь? «Нет, мам… Я не хочу. Лучше пойду к себе в спальню, ладно?..» — Да, круто. Обожаю Селену, особенно когда она поет в живую. — Я сделаю нам сэндвичи, а ты пока включи канал. Тебе с индейкой или с беконом? — С беконом. Мама и понятия не имела в тот момент, что её сэндвич — первое съеденое мной за эти двадцать четыре часа. В понедельник папа ответ меня в больницу, где мне сняли изрядно надоевший гипс, и теперь нога кажется такой слабой, будто бы она вовсе не моя. Просто жуть. Еще бы пары дней дома я не выдержала, желание вернуться в кафетерий растет с каждым днем, и не только потому, что я соскучилась. Помимо этого, есть желание измотать себя так, чтобы не оставалось сил на какие-либо мысли, чтобы прийти домой и тут же заснуть. По крайней мере, теперь я могу нормально жить дальше, гулять без помощи и вообще делать все, что пожелаю. Возвращаться на учебу никогда нелегко, пусть и кажется пустяковым делом. Новые темы, куча хвостов, кипа не записанных конспектов, преподаватели заостряют на тебе внимание, и каждая живая душа, которой есть и нет дела спрашивает о причине твоего длительного отсутствия. Это особенно сложно, когда не хочешь ни с кем разговаривать, и тебе приходится оставаться милой, идущей на контакт, вести пустую болтовню. Только за первую пару и два перерыва я устала достаточно сильно, чтобы быть готовой уснуть прямо на начале лекции. Мне хочется домой, эта обстановка слишком оживленная… — Мисс Эдвардс, — останавливает меня перед порогом мистер Фэлтон. — Рад, что Вы поправились. На прошлом занятии группа готовила доклад на тему современной экономики, так что, будто добры подготовить его к следующему занятию. — Конечно, мистер Фэлтон. Ненавижу экономику… Переходя от одной аудитории в другую с Эммой и Арией, краем глаза улавливаю знакомый силуэт девушки. Не знаю почему, но останавливаюсь, задерживая на ней изучающий взгляд и пытаясь вспомнить, встречались ли мы раньше. — Ты чего встала? — нахмурилась Эмма и последовала невидимой дорожке, проложенной моими глазами. Ну нет же, я видела её раньше. Русоволосая девушка разворачивается в профиль, чтобы посмотреть на информационную доску, и тогда вспышка в памяти даёт вспомнить — это же та новенькая из музыкального кружка, Джиджи. Она выглядит растерянной, я бы сказала, даже слегка напуганной. — Девчонки, я догоню вас позже, ладно? Хочу поздороваться кое с кем. Она учится здесь? Почему мы не встречались раньше? Чем ближе я приближалась к высокой красотке, тем шире старалась улыбаться. — Джиджи, привет, — коснувшись плеча девушки, протягиваю я. Та с немного испуганным взглядом повернула ко мне голову, но потом тоже улыбнулась — узнала. — Привет! Ты же… — запнулась она, сделав виноватое лицо. — Прости, я ещё не запомнила все имена. Мы ведь виделись на занятиях у мисс Кларк, да? — Да. Я Перри. Давно здесь учишься? Никогда не видела тебя в стенах нашего университета. — Со вчерашнего дня. Еще не могу разобраться с аудиториями и этими коридорами… Покажешь, где здесь аудитория пятьдесят шесть? — Без проблем. Нам в ту сторону, — указываю на коридор правого крыла здания. — Откуда приехала к нам? — Даллас. — Ого, Америка. Далеко тебя занесло, однако. — Скорее родителей, а оставлять меня одну они категорически отказались, вот и пришлось переезжать тоже… Девушка поджала губы, слегка опустив голову. Видимо, ей грустно думать об этом. Переезд — это всегда стресс, это все равно, что лишиться дома, фактически, ты и лишаешься его, второго дома не существует. У человека всегда один настоящий дом, а остальные лишь его подделка. — Уже освоилась? — продолжаю задавать вопросы, когда наступает молчание, чтобы не казаться не вежливой. — Я в процессе. Но музыкальный кружок — самое лучшее во всем Лондоне. В ответ лишь молчу, указывая на нужную аудиторию. Кружок, все, что связано с ним — не хочу думать об этом сейчас. Джиджи благодарит меня, обещает еще встретиться и скрывается в глубине полупустого кабинета. — Перри, убери, пожалуйста, два последних столика, — скомандовала заменяющая Квентина Джеси. — Но сегодня же очередь Джейд, — оглядев зал, вскинула бровь я. — Она отпросилась сегодня в обед. Сказала, что у нее меганеотложные дела, — пожала плечами брюнетка. Какие еще дела? Обычно, когда Ферволл уходит куда-то, то звонит мне. Слишком странно. Взяв в руки тряпку, не успеваю подойти к нужному столику, как в помещении раздается громкий звон дверных колокольчиков, и навстречу летит Джейд с широко открытыми глазами и, мягко говоря, взбудораженным видом. Она крепко ухватила меня за шнурки на фартуке и потащила в сторону комнаты для персонала, не обращая внимания на то, что я пару раз столкнулась, да и вообще, идти таким образом крайне неудобно. — Пер, помоги! — закрывая за собой дверь, воскликнула девушка. Сейчас она похожа на обезумевшую, ей богу. Но, если не учитывать этот маленький нюанс, выглядит Фёрволл потрясающе: благодаря расстегнутой куртке можно увидеть в прямом атласном платье чуть выше колена, а распущенные волосы и макияж делают из нее прямо-таки самую настоящую модель, прошедшую с красной дорожки. Она великолепна. Наряд, макияж, легкий страх в глазах… Свидание? И Квентин, и Джейд сегодня отсутствуют, и учитывая их взаимную симпатию, это точно свидание. — Я не знаю, что делать! Мне нужно быть в ресторане через десять минут, но по пути туда я просто сорвалась с места и побежала сюда. Господи Боже, я сильно красная? — она ухватилась за свои порозовевшие щеки. — Красная. Кошмар, да я горю! Нужно все отменить, прямо сейчас! Я не готова, Пер! Девушка говорила так быстро, шагая туда-сюда и активно жестикулируя руками, что я невольно улыбнулась, ведь вся эта картина выглядит очень мило. Положив руку на плечо подруги, тем самым останавливая ее, убеждаю: — Все будет нормально. — Но… — Никаких «но». Отдышись, выпей водички и вперед в ресторан к Кью. — Откуда ты знаешь?.. — от удивления глаза Джейд стали еще больше, в то время как свои я закатила, тем самым говоря: «Пф, это очевидно». — То, как миленько вы болтаете, заметит даже слепой. А теперь вперед! И завтра я жду подробный отчет, ясно? Не дав даже шанса на ответ, выталкиваю ее в зал, направляя к выхожу. Брюнетка, словно кукла, молчит и не сопротивляется. У нее явный мандраж. — Пока! Удачи, вы классная пара! — кричу вслед подруге уже на улице, сразу же возвращаясь обратно к столику. На своем первом свидании я выглядела так же, а может, даже хуже. Дженни буквально заставила меня выпить стопку виски перед выходом, якобы это должно было «помочь сделать меня смелее», и пусть виски не помогли, на свидании я все же побывала. Наверно, мне бы хотелось снова испытать то волнение, бабочек в животе, дрожащие колени от одного только взгляда возлюбленного… Ох, в какой-то степени я завидую Фёрволл.

***

Кинув на комод ключи, устало стягиваю ботинки, при этом громко и шумно выдыхая. Да, если я и хотела изрядно вымотаться, то получилось отлично. Закончив с верхней одеждой, прохожу в спальню, домашние футболка и шорты — единственное нужное сейчас. Джейд до сих пор не звонила, не писала. Что ж, тогда узнаю подробности завтра, потому что это действительно классно, я безумно рада за нее. «Надеюсь, у них с Квентином все сложится, и через годик другой мы погуляем на их свадьбе», — усмехнулся внутренний голос, заставляя меня сделать то же самое. Видеть вокруг себя счастливых людей уже здорово. Сменив одежду, собираюсь выйти из комнаты, как вдруг взгляд останавливается на нескольких рамках с фотографиями, пылившимися на одной из полок. На этих снимках разные кадры в разное время, но с одними и теми же людьми. Две подруги, которые учатся кататься на велосипедах, получают рождественские подарки, купаются в бассейне… И везде они обе улыбаются настолько широко, насколько это вообще возможно. Потому что они счастливы. Ахах, я помню, с Дженни расстилали на полу просто огромных размеров одеяла, ложились с краю и заматывались в них, называя эту игру «мумия» или «сосиска в тесте». Мы играли в нее до тех пор, пока не начинала кружиться голова, а потом просто ложились по центру и с хохотом смотрели в потолок. Хоть в нем и нет абсолютно ничего смешного, нам было жутко смешно. Или тот день, когда у сестры-подруги умер любимый старый кот Мейсон. Рано утром я прибежала к ней и тоже начала плакать, потому что Мейсон был замечательным толстым и пушистым котом, мы постоянно играли с ним, но по большей части я ревела потому, что ревела и она. Наша истерика длилась несколько часов, пока миссис Филдс не отвела нас в парк аттракционов, где нас уже волновали огромные карусели и горки, а не старый кот. Теперь блестящие глаза девушек помутнели от частых потоков слез, звонкие голоса стали хриплыми от криков, приглушенных подушками, дружба треснула по швам со звуками разрывающей небо молнии. Наша дружба длилась очень долго, целую жизнь, начиная от рождения Дженнифер. Не могу поверить в то, что это конец… Это неправильно! Так не должно быть, я не готова потерять человека, которого знаю всю свою жизнь, который для меня родной! Дженнифер Филдс — моя семья. Из всех этих фото выделяется лишь одна — на ней уже три человека: Я, Дженни и Зейн. Это тот день, когда мы пошли на каток. Мы с подругой лежим на льду, а Малик стебется над нами, попутно делая это фото. Если и можно было почувствовать крылья за спиной, так это благодаря Зейну. Ему я доверилась, когда думала, что больше никогда и никому не откроюсь. Именно ему я доверила секреты, рассказывала о волнующих вещах — он тот человек, благодаря которому я оправилась после измены. Наши души словно зеркальные отражения друг друга, во многом схожие и совсем немного различные. С ним чувствуешь себя кем-то особенным и значимым. Зейн стал моим Ангелом Хранителем. Я не могу потерять обоих. «Но помни: между любовью и дружбой всегда выбирают второе. Друзья ценнее чувств, найти настоящего друга сложнее всего», как и любовь. Это две разные, но такие необходимые каждому вещи, которые просто так не найдешь. На поиски настоящей любви и дружбы могут уйти года, вся жизнь, и тут нет гарантии на то, что тебе когда-нибудь повезет. Некоторые люди таким образом остаются одинокими всю жизнь… Проведя пальцем по белой рамке, проглатываю ком в горле и быстро выхожу из комнаты, как будто бы эти люди, изображенные на листах бумаги, могут погнаться за мной. — Хей, малыш, — шмыгнув носом, еле заметно улыбаюсь уголком рта, поднимая виляющего хвостом Хатчи на руки. — Ты, наверно, голоден, да? Пойдем, посмотрим, что можно дать тебе вкусного. Проклятые фотографии. Эти картинки воспоминаний все еще продолжают бежать перед глазами, смешиваясь с реальностью и дезориентируя меня. Помотав головой, открываю кухонный ящик с собачьим кормом, при виде которого питомец в два раза быстрее завилял хвостиком и встал на задние лапки, как когда-то научила его я. Нужно не забыть купить ещё завтра, иначе пустой миске Хатчи спасибо точно не скажет. Бумажный пакет как-то странно затрясся, будто бы ему до смерти страшно, или началось землетрясение. Но сам он не может совершать никаких движений, трясется не пакет, руки. Мои руки не с того не с сего задрожали, нахлынуло странное чувство, не похожее ни на что, некий импульс, исходящий из груди и распространяющийся по всему телу. Такое бывает, когда ты прибываешь в легком шоке, от страха или наоборот от радости. Я начинаю бояться любой вещи, способной навредить, малейшего ощущения покалывания, превращаясь в чертова параноика. Как на зло, все это приходит ко мне каждый день, каждую ночь, заставляя переживать все по несколько раз. Мне страшно. «- Все чего-то боятся. Так… что является твоим страхом? — Я боюсь упасть и разбиться.» Я прижимаю обе ладони к лицу как можно крепче, и корм падает, рассыпаясь вокруг, скользя под ноги, под стул и стулья, в коридор… Не понимаю, как слезы все еще есть во мне, учитывая то, сколько я плакала… и плачу. Бессмысленно говорить о том, что мне становилось хуже. Так оно и было: нервы теперь абсолютно не к черту — я срываюсь буквально на каждом, пусть всеми силами и пытаюсь этого не делать, мой сон назвать «сном» даже нельзя, это больше похоже на часовую дремоту с перерывами в целые несколько часов, дом стал настолько чистым, что в прямом смысле блестит. Я убираюсь очень часто, любой перфекционист*** позавидует, и это только ради того, чтобы заткнуть саму себя, в точнее свой внутренний голос, цепляющийся за любую мелочь и раздувающий ее до размеров слона. На самом деле оценку «все плохо» состоянию можно дать не тогда, когда человек беспрерывно плачет, или пытается что-то с собой сделать, нет. «Все плохо», — это когда испытывая тяжелейшие душевные мучения, он улыбается слишком правдоподобно для навалившегося. Это значит, человек больше, чем разделен, раз уж теперь надевает для этого всем привычную маску, тем самым избегая ненужного внимания со стороны. Так проще скрывать своих демонов внутри и жить той жизнью, которой меня привыкли видеть и воспринимать окружающие. Люди хотят помочь, порой не понимая, что могут сделать только хуже. Пусть меня каждый раз подмывает рассказать на чистоту о мыслях и переживаниях, но кому это интересно? Никто не сможет помочь или понять, люди заняты в большинстве случаев своими проблемами, сочувствующие сводя брови и кидая давно знакомое «понимаю». Они ни черта не понимают, пока не по будут в моём теле. В этом все мы одиноки… Мне настолько больно, что я не знаю, как ещё совладать с этим, как остановить боль. Я хочу, чтобы она прекратилась, не усиливалась с каждым днём. Я устала страдать. *Джеймс Кордерн - британский киноактер, телеведущий сценарист и продюсер. На данный момент наиболее известен как ведущий Late Late Show **Селена Гомез - американская актриса кино, телевидения и озвучивания, певица, композитор, продюсер, дизайнер, автор песен, модель, филантроп, и посол доброй воли ЮНИСЕФ. ***Перфекционист - человек, стремящийся к совершенству (в данном случае имеется в виду идеальная чистота квартиры.)