Ошибочное счастье

В гостиную входит пакистанец. — Что ты… Откуда у тебя ключ?! — Эдвардс, ты не можешь без приключений, да? Скажи, как можно быть настолько неосторожной, что сломать ногу?! Сильно болит? Кость не собирали? Почему ты не позвонила мне?! Малик отчитывал меня как маленького ребенка, не сводя взгляда с загипсованной ноги, а я в это время лишь закатывала глаза, все ещё задаваясь вопросом о ключе. Похоже, режимы «забота» и «беспокойство» у него немного вышли из-под контроля. Нельзя не признать того, что было приятно узнать и увидеть его переживания за меня, на душе становится теплее. — Закончил? Ничего не ответив, брюнет прищурил глаза, покачав головой. — Так откуда ключ? — Твоя мама дала. — Звонки в дверь уже не модно? — Предпочитаю нестандартные решения. Есть хочешь? Поначалу мы молча сверлили глазами экран телевизора, поедая спагетти с сыром. На вид казалось, что нам обоим все равно, когда внутри происходило что-то необъяснимое. Мне казалось, что я предаю подругу, нарушаю какой-то не прописанный закон женской дружбы, находясь с ним ближе, чем на сто метров. И тем не менее, я по-настоящему рада его присутствию, честно говоря, мне не хватало общения в живую, но тем не менее, первые два дня мы практически не разговаривали. Ни он, ни я. Может, никто просто не знал, с чего начать, а может просто нужно некоторое время, чтобы привыкнуть, если можно так сказать. Одно лишь ТВ разговаривало до тех пор, пока разговор не стал завязываться и у нас на простой просьбе поделиться орешками, которые он прикупил по дороге в мой уголок. Потом мы начали изредка комментировать идущий фильм «Первый Мститель», любовь к которому, как и к орешкам, была общей. Слово за слово, и на пятый день его посещений мы уже свободно болтали, будто бы той неловкости между нами никогда и не было. Теперь можно было не утаивать свою радость от его приходов. И все же в тайне осталось все происходящее в стенах квартиры. Мне хотелось сказать подруге о нём, но, учитывая её не самые лучшие отзывы о Малике, пока что я решила не делать этого, вновь и вновь жалея о прошедших временах Безумной тройки, ставшей двумя берегами и проложенным меж ними мостом. Ты привязываешься к людям в основном из-за деталей, не учитывая того, что они сделали. Привязываешься к их доброте, улыбке. К тому факту, что они могут рассмешить тебя, когда ты особенно в этом нуждаешься. Она смеялась, в то время как он понимал меня и наоборот — это была большая разница между Дженнифер Филдс и Зейном Маликом. Именно к этой разнице я привязалась больше всего. Именно мне и было суждено стать тем самым мостом между двух берегов. — Помнится, Вы, мисс Эдвардс, неплохо рисуете, — изогнув бровь и улыбнувшись уголком рта, начал брюнет. — Хм… Возможно. — Тогда извольте услужить мне? Напишите мой портрет. — Что? Нет! Я плохо пишу портреты, — возвращаясь с великосветского тона на обычный, возражающе машу руками. Не помню, когда последний раз брала карандаш или кисть в руки. — Исключено. — Давай! Уверен, у тебя получится. — Отстань. — Ну, Перри, пожалуйста. — Нет. — Хоть набросок. — Нет. — Даже без лица. — Сказала же, нет. Отлипни. — Ну и все. Не буду больше носить тебе орешки и фрапучино, — обиженно протянул парень, отсаживаясь на другой конец дивана. Вот он, метод, который я ненавижу — давление на жалость. Это жестоко, жестоко, жестоко! Ненавижу, когда так делают… Все равно что хорошенько ударить по сокровенному. Кинув презрительный взгляд на обиженного жизнью беднягу, шумно вздыхаю, закатывая глаза и неохотно протягивая «ладно». Но и у меня есть свой козырь в рукаве. — Есть условие: я рисую на твоей руке. — Хорошо, — пожимает он плечами, подставляя правое предплечье с чистым от татуировок местом. Схватив с кофейного столика ручку, велю не подглядывать и начинаю рисовать. Стоило только коснуться холодному стержню его кожи, как он еле заметно вздрогнуть, вызывая у меня насмешливую полуулыбку. Обхватив мускулистую руку, другой начинаю аккуратно выводить тонкие линии, время от времени посматривая на брюнета, не составляющего попытки тайком взглянуть на «шедевр». Будет тебе портрет, Зейни, ещё как будет. — Перри? — Мм? — сосредоточено мычу в ответ, по привычке высунув кончик языка. — Мне надо в туалет. — Терпи. Никуда не пойдешь, пока я не закончу. И отвернись, ты нарушаешь договор! Глухо посмеиваясь, парень вернулся к просмотру «P. S. Я люблю тебя»*, не думаю, что он стал бы смотреть это, если бы не была моя очередь выбирать фильм. — Готово! — спустя больше получаса возни, довольно объявляю я, прикрывая результат рукой. — Приготовься, вышло очень круто. — Давай, показывай, — с горящими глазами коньячного цвета не терпеливо уставился на руку мистер Холст. Издавая звучание, подобное торжественному маршу, убираю ладонь от предплечья Зейна, открывая взору синие завитки и линии, начертаные на коже. Выжидающе посматривая на Зейна, пытаюсь сдержать так и рвущийся наружу смех; пока я рисовала, в воображении уже всплывала забавная реакция. На несколько минут парень будто бы замер, глядя на рисунок вверх ногами, а потом подошёл к зеркалу, с помощью которого мне удалось продолжить наблюдать за выражением его лица и образованием морщинок. В мгновение черты лица пакистанца напряглись и расслабились, губы растянулись в улыбке, за которой последовал смех. Я тоже засмеялась, ведь мой маленький план сработал и находился на нем. — Я вышел такой женственный, — саркастически подметил Малик. — А ты такая самовлюбленная! Ай-ай-ай, Эдвардс! — Ну кто бы говорил! Ты попросил нарисовать себя, а я решила проучить, нарисовав себя. По-моему, умно, — гордо задираю нос. — Конечно. Королева Наказаний, — шутливо кланяется он. — Не нравится — сотри мой упорный долгий труд. — Неплохой автопортрет, похожа на себя. Мне нравится, не буду стирать. И в этот момент я улыбнулась искренне, по-настоящему, от всего сердца, что случается очень редко в последнее время. Кажется, мы с ним слишком много улыбаемся друг другу? Именно такова реакция людей на тех, кто заставляет их чувствовать себя прекрасно. «Даже самая маленькая глупость порой значит намного больше, чем целый ряд благородных дел. Благодаря этим неприметным безрассудствам чувствуешь себя намного живее. — Перри» Сразу же на следующий день, после первого прихода Зейна, в квартиру ввалились две возбуждённые подруги, как и он, начав ругать меня, только в два раза громче и в десять раз разглагольствующее. — Мы привяжем тебя на поводок! Может, так внимательнее и здоровее останешься! — грозились они, а в ответ я лишь громко смеялась. — Это так мило! Ролевые игры с поводком! — Плеть вдобавок купим для воспитания! Фу, Перри, не беги по лестнице! Фу! — Да не бежала я! — кричу в оправдание. — Сказки внукам придумывать будешь. Мы всё про тебя знаем. Ходить по лестнице ты никогда нормально не можешь. — Бе-бе-бе! — складываю руки на груди в знак протеста и обиды. — Пришли тут галдеть старые бабки… — Кто тут ещё старая бабка?! — возмущенная Николь взяла со стола немного воздушного поп-корна и бросила в меня. Почему она делает это каждый раз?! — Инвалидов бить нельзя! — Ах да, точно. Получи ещё! Мы проводим с Зейном чуть ли не каждый день: он носит мне кофе, фильмы, веселит и помогает. Он даёт то, чего мне так не хватает, пока я заточена в небольшом пространстве. Скучать не приходится, особенно когда мы нашли способ передвижения — Зейн возит меня на спине в «разные пункты назначения», например, в комнату, или на кухню, при этом наиграно кряхтя о том, что с гипсом я вешу как слон. Ничего подобного! Хатчи настолько привык к его присутствию, что я начинаю ревновать. Вместо того, чтобы привычно лечь мне на живот, он бежит на колени к какому-то парню! Да и не только собака привязалась к нему. Кажется, с этим происшествием наша связь только укрепилась, стала казаться практически неразрывной. Плохо… Мы оба подсознательно знаем об этом, но и поделать с собой ничего не можем, будто бы в наших телах магниты, которые так и норовят притянуться. Я думаю об этом ночами, бесконечные мысли о выборе, из-за которых развивается самая настоящая паранойя, о любви и сокрушении… Порой их так много, что ничего не остаётся, как кричать в подушку, чувствуя возгорание лёгких, потому что в такие моменты просто забываешь как дышать. Круговорот мучений может длиться всю ночь, если не удаётся заснуть. Таким образом я снова начала действовать по старой схеме: днём улыбайся, ночью не подавляй эмоций. Бомба замедленного действия, рассчитанная до тёмного времени суток. Люди плачут не потому что они слабые, а потому что они устали быть сильными. Пусть я и повторяю себе каждую ночь слова папы: «Она сильная», — тем не менее, перестать чувствовать весь этот ураган чувств не выходит. Иногда хочется бежать от самой себя со всех ног, куда угодно, стереть себе память, стать другим человеком, но, увы, мы не можем меняться с кем-то жизнями, или вроде того. Как говорят верующие: «Бог послал нам эти испытания, потому что мы можем их преодолеть». С каждой ночью уверенность в этих словах рушится точно так же, как и все вокруг. Каждую ночь мне приходится внушать самой себе то, что мы не пара, и он абсолютно не нравится мне, не с ним я делилась тайнами. Что это просто мимолетная влюбленность, как у наивных подростков, которым маленькие драмы кажутся целыми трагедиями. Но никто не застрахован от мелких просачивающихся в мысли лучей с сомнительным «и все же». И все же я люблю его. Не помню, как заснула. Это произошло внезапно, будто бы потеря сознания. Может, усталость взяла верх, хотя и мысли о физической усталости быть не может, ведь все это время я то и дело, что сижу да лежу… Меня разбудил тихий голос, почти что не слышный из-за работающего телевизора. Мелодичное почти не различимое с тишиной пение с хрипотцой и… прикосновения, вызывающие лёгкое покалывание. Лёгкое касание волос, что-то вроде поглаживания. Открывать глаза я не спешила, лишь чуть-чуть, рефлекторно. Судя по выключенным фонарям уже давно не вечер, но что он до сих пор здесь делает? Голос Зейна невозможно не узнать, как и цитирование Бруно Марса: «Ведь ты прекрасна Такой, какая есть, Улыбкой ты Заставляешь этот мир застыть, Ты, детка, прекрасна Такой, какая есть*» Строчки несут в себе ясный как день смысл, но даже на осмысление этого сил уже не хватало. Не знаю как он узнал, это единственная песня Бруно, которая безумно нравится мне. Хотелось бы попросить спеть эту песню снова и снова, ведь именно сейчас мы чисты и правдивы. Именно ночью люди становятся настоящими. Приятные касания и пение снова опускали меня в омут сна, а я упорно сопротивлялась этому, желая послушать его голос подольше. Потрясающе. Столь невероятный голос не с чем сравнить, он единственный, уникальный среди миллионов остальных. Нам было хорошо в нашем небольшом уютном мире. Впервые за все время я наткнулась на мысль: «Да, все было бы именно так, если бы мы начали сразу». Сердце больно сжалось от этих слов внутреннего голоса, тогда спина сильнее прижалась к тёплому телу парня, тем самым надеясь на защиту от навязчивых размышлений. Не сейчас, я хочу насладиться пением. Сосредоточившись на прекрасном голосе, мне всё-таки удалось забыться и уснуть, как под колыбель бабушки в детстве.

***

Сидеть дома почти что две недели — вот настоящая пытка. Конечно, папа вывозил меня несколько раз просто покататься по городу, но и по общественным местам я довольно-таки соскучилась. По торговому центру, даблдеккерам, даже по университету. Все это привычно, хотим мы или нет, неотъемлемая часть нас и нашей жизни. Мы привыкли жить именно так, и без чего-то из всего обыденного жизнь начнёт казаться какой-то дикой и скучной. Именно поэтому сегодня в полдень я позвала Дженни сходить со мной в «Спенсерс», по которому, наверно, я соскучилась больше всего. Джейд пишет мне иногда, но этого не достаточно. Живое общение куда лучше печатных текстов со смайликами. Отец обещал подбросить нас и забрать через два часа, хоть и неохотно согласился, ведь моя нога все ещё облачена в гипс… Надев джинсы-клеш, открытые в глубинах шкафа (они единственные оделись на гипс), свитер и единственный ботинок, выжидающе сижу на кухне — подруга должна появиться примерно через пять минут, учитывая её «великолепную» пунктуацию. — Готова выбраться в свет? — с порога громко спрашивает Филдс, заглядывая в пустую гостиную. — Ещё бы. Можешь подать шарф с комода? Красный. — Коне… — на середине слова её ответ обрывается, заставляя меня нахмурится. Чего это она? Когда Джен так делает, она явно чем-то поражена или восхищена. Сложно предположить какой из вещей, лежащих, на комоде можно восхищаться. — Что это? — дрогнувшим голосом медленно спрашивает брюнетка, входя в комнату с чёрной шапкой с вышитой белой буквой «Z» Напуганный и чернеющий с каждым мгновением взгляды сталкиваются, порождая колкий холод на коже и остановку дыхания. Лицо подруги порозовело, каждая мышца на нем еле заметно задрожала, не говоря уже о выпяченной нижней губе, которую она поджала в тонкую линию. Появляющиеся мелкие морщинки превратили молодую девушку в женщину средних лет с большими стеклянными глазами, отполированными пленкой слез. Такое ощущение, будто бы я в последний перед падением с обрыва момент остановилась на самом краю непроглядной черноты пропасти. Стало слишком страшно, сердце вот-вот разорвет ткань футболки, возможность дыхания отнимается, и, кроме как жуткого пробирающего до мозга костей страха и охватывающего холода, ничего больше не чувствую. Именно так я почувствовала страх потерять близкого человека. Открываю рот, но не могу произнести ни звука, будто бы проглотила пригоршню раскаленных углей, впившись взглядом в забытую парнем шапку. Злость закипает в венах, прямо сейчас мне хочется накричать на него, обвинить в том, что уже произошло и только намеревается произойти. Никаких вариантов отговорок, никакого пустого вранья в голову не приходит, остаётся только правда, которую Дженнифер озвучивает быстрее, чем это успеваю сделать я: — Он приходил к тебе. Часто решают, что молчание — знак согласия, и именно сейчас так оно и есть, отрицать бесполезно. Тот момент, когда тебе чертовски стыдно, так охота стать невидимкой, или сложить как-нибудь руки, будто бы этот жест защитит тебя, когда слова становятся на сто децибел громче и отчётливее слышны… Когда невольно признаешь ошибку. Но то, что делал для меня все это время Зейн, я не считаю ошибкой, чем-то неправильным, нет. Несмотря на всю трагичность нашей общей ситуации, он все равно пришёл, не оставил меня и не забыл, как сейчас делает большинство «джентльменов». Другая часть меня буквально вопит: «Ты самая настоящая дура! Представь, что она сейчас испытывает! Тебе должно быть стыдно, чертова подруга!» Я действительно ощущаю боль Дженни, её обиду и разочарование. Это тяжело — чувствовать боль другого вперемешку со своей и одновременно выслушивать конфликт двух сторон сознания. Голова идёт кругом. Я не могу… Не знаю… — Как ты могла? — теперь уже твёрдо спрашивает Филдс, вытягивая вперед сжатую в кулаке шапку. — Я думала, мы на одной стороне! А ты возишься с ним, с человеком, растоптавшим моё сердце! — в её карих глазах разгорелось красное пламя злости, даже блики сопутствовали этому. — Это ведь из-за тебя, так? Ты была той причиной, по которой он порвал со мной? И та записка не от Кью, да? — закусив до металлического привкуса губу, я все так же безмолвно прожигала немигающим взглядом пол, пока Дженнифер почти что срывающимся голосом раскрывала мои карты. Весь ее вид показывал все смешанные краски вплоть от грусти до неистового бешенства, в порыве которого она готова голыми руками убить любого попавшегося под руку. На минуту повисло молчание. Бывают минуты, пролетающие как секунды, как часы, но эта минута больше походила на леденящую вечность, за которой следовала ещё тысяча таких же. В эту вечность я почувствовала, как все тепло, связывающее меня и Дженни, начало покрываться обжигающим льдом. Ниточки начинали со звоном обрываться, подобно струнам в моей душе. Иногда такое бывает, струны, например, на гитаре рвутся, и ты без проблем можешь их заменить, но с душой такой трюк не выйдет. Сейчас я понимаю, что чувствует гитара в этот момент — опустошение, скрежет острых когтей, оглушающий звон, после которого струну уже не починить. Я очнулась от пронизывающего покалывания щеки, ощущая, как оно распространяется по всей части лица; каждая клеточка отдаёт ужасным жжением, от которого щиплет нос. Я не вскликиваю, не плачу, лишь неизменно продолжаю стоять напротив девушки с багряным лицом, наморщенным носом, по щекам которой ползут первые слезинки. — Я была права, между вами что-то есть, и ты скрыла это от меня. Ненавижу. Джен разворачивается, хлопая входной дверью так громко, что я, наконец, выхожу из онемевшего состояния и вздрагиваю. Именно то состояние называют шоком — когда ты превращаешься в бомбу замедленного действия, взрываясь постепенно, поэтапно, пока в какой-то момент не достигается предельная точка взрыва. Она намного мощнее нескольких предыдущих, намного громче, ущербнее, опаснее. *фильм, снятый по мотивам книги Сессилии Ахерн "P.S. Я люблю тебя" **строчки пренадлежат песне "Just the way you Are" Бруно Марса