И снова зима

Ночь я провёл в больнице, прячась от медсестер за запертой дверью палаты. Маленькая француженка любезно предложила мне спать в одной постели с ней, но на эти слова кот зашипел, давая понять, что, даже если мне повезёт там спать, ночью он порвёт в клочья моё пальто или нагадит в ботинки. — Сна ни в одном глазу, Ви, — я улыбнулся ей и, окончательно решив, что время для сна лучше посвятить чтению книги с фиолетовой обложкой, обустроил себе из лишних подушек кресло на полу и сел туда. Даже с приглушенным светом Ви засопела быстро. Мгновение я любовался её фигуркой, закутанной в одеяло, а потом Мавр забрался мне на колени, и мы оба погрузились в книгу. Там у всех всё было хорошо. Сюрреалистичная девушка уже свободно говорила на французском, хоть это и не могло помирить её с жителями города. Она закончила школу, но поступить в институт не решилась: — Через год, — сказала она, тряхнув головой. — Если есть шанс некоторое время быть полностью свободной, отчего бы им не воспользоваться? Когда до Рождества оставалась неделя, дела рассказчика внезапно пошли в гору. Он купил себе новенький «Peugeot» бежевого цвета, чтобы катать на нём сюрреалистичную девушку. Ее восторг сложно сжать до одного слова — в книге этому уделили целую страницу. Девушка бегала вокруг машины, смеялась и будто бы хотела задушить рассказчика в своих объятиях. Целый день они катались по дорогам Н., лавировали между домами, пугали прохожих резким звуком автомобильного гудка и, казалось, были счастливы. Вечером сюрреалистичная девушка уснула на заднем сиденье, а рассказчик осторожно выехал на уже построенную Центральную улицу. Там не было людей, квартиры пустовали, и только мерцающая вывеска единственного магазина горела круглые сутки. Рассказчик купил там кольцо в чёрной бархатной коробочке. Он хотел подарить его девушке на Рождество. — Грустно, — зевнул Мавр. Он хлестнул меня хвостом по лицу и спрыгнул с колен. — Я не намерен больше это читать. — Всё же хорошо, — полушёпотом удивился я, пытаясь не разбудить спящую Ви. — Не бывает так, что всё хорошо. Через несколько страниц что-нибудь случится. — Осталось ровно две главы, — но кот был непреклонен. Одним прыжком он забрался на кровать, ткнулся носом в одеяло, вытянулся и закрыл глаза. Я отложил книгу и тоже закрыл глаза. Уверенность в том, что я смогу не спать всю ночь, не оправдалась — в сон клонило ужасно. Утром в нашу дверь постучалась медсестра. Она растолкала Ви. — Не пойду, — заупрямилась девушка. — Если пойдёшь, — сказал я, — то мы сегодня пойдём гулять по городу. Ви тут же вскочила с кровати, скользнула ногами в тапки и вылетела из палаты. Мавр смеялся, и это злило. Должно быть, Ви держали здесь взаперти очень и очень долго. Вспоминая слова медсестёр о том, что «она всегда убегает, когда просыпается», я подумал, что они не имели в виду настоящий сон — после нашего знакомства в кафе Ви больше не убегала из больницы. — Что в этом забавного? — кот всё ещё смеялся. — Бедная девочка, — он лизнул лапу и принялся умываться, не обращая на меня никакого внимания. — Бедная, бедная девочка. Мне стала интересна история её болезни. «Бедная девочка» вкупе со словами медсестёр не предвещала ничего хорошего, но сестринские посты пустовали — разве что рождественская мишура, оплетающая столешницы, придавала больнице обитаемый вид. Дверь в ординаторскую также была заперта, а вскрывать замки я побоялся. Побродив по нейрохирургическому отделению и вспомнив, что обследование продлится ещё как минимум полчаса, я решил навестить лабораторию, но, к моему удивлению, холодильник пустовал — контейнера с «другими» уликами там уже не было. Микроскопы были вымыты, лабораторные стекла сложены в коробку, а на столе лежала единственная бумажка с печатью правительства США. Из её содержания было ясно, что Крэтч всё же нашел, что искал, и теперь прекращает расследование в Н., а всё, что связано с этим делом, бюро изымает. Я мысленно выругался, возвращая бумажку на место, и пообещал себе, что, если после прогулки с Ви мне удастся застать Крэтча в номере, я не отстану от него до тех пор, пока не выпытаю все выводы, к которым он пришёл. В конце концов, от своего исследования я не отказался. Вспомнив о барометре, который находился в кармане, я вытащил его, посмотрел на экран и окончательно убедился, что он сломался. В лаборатории цифры прыгали от 790 до 810 и менялись каждые пару секунд. На такие абсурдные значения невозможно было смотреть без смеха. Через два часа в дверях нейрохирургического отделения появилась Ви. Она уже не была одета так нелепо, как в нашу первую встречу — на ней был серебристо-серый костюм с белой рубашкой, ботильоны на маленьком каблуке и лёгкое пальто, едва скрывающее красоту её образа. Должно быть, в тот момент я выглядел особенно комично — застыл, едва ворочая языком. Маленькая француженка была совершенством. — Ты очень красивая, Ви. Она отвернулась. За ней маячила огромная фигура медсестры. — Только вокруг больницы, — и тучная стражница почти толкнула её вперед, отправляя прямо в мои руки. — Мы можем перелезть через ограду, — шепнул я, но Ви покачала головой. Следующие пару часов мы наматывали круги вокруг больницы. Во дворе была ёлка — большая и облезлая, перемотанная промокшей мишурой и чёрными клочками гирлянды. Асфальт тонул в лужах, с деревянных скамеек капала вода. Тень охранника неустанно следила за нами из своей маленькой будки. Если это и Рождество, подумалось мне, то самое грустное во всём мире. — Ненавижу Рождество, — Ви будто читала мои мысли. — На прошлое я хотела уехать. — Почему не уехала? — Потому что некуда уезжать. У меня и машина есть — вон, стоит на парковке, — она махнула рукой в сторону уже знакомого «Pegeuot», — да только некуда уезжать. Некоторое время мы шли молча. — Можно уехать в Оклахому, — предложил я. — У меня есть квартира на окраине штата. Можно разделить одну комнату на две и перевезти тебя туда. Мысль о Ви, живущей за тонкой перегородкой в моей квартире, покрывала мой лоб испариной. — Мавру это не понравится. — А мы не будем его спрашивать. Сунем в перевозку и уедем. — Он будет шипеть и царапаться. — Мы свяжем ему лапы. Она засмеялась. — И купим мне платье. У меня есть деньги. — Белое, — продолжил я. — Красивое. Если все будут думать, что у нас своя семья, то не станут задавать лишние вопросы. У женатых пар нет друзей — их обходят стороной, потому что считают, что они слишком серьёзные для веселья. Мне казалось, что я слышу стук своего сердца. — Что скажешь, Ви? Внезапно её плечи задрожали. Она обернулась, и я увидел, что дрожат не только плечи — губы, глаза, всё лицо. — Он бросил меня на Рождество. Я всегда просыпалась под Рождество. Он сидел рядом с моей постелью и гладил мою руку. По щекам маленькой француженки потекли слезы. Она явно пыталась продолжить свой рассказ, но пару минут ей это не удавалось. — А потом я проснулась одна. Его не было, понимаешь, Ам? Его не было. Он бросил меня. Ненавижу Рождество, — и запнулась, смотря на кого-то за моей спиной. В паре шагов от нас застыл Крэтч. Ви кивнула ему и сорвалась с места, побежала обратно в больницу. Я хотел последовать за ней, но рука детектива мёртвой хваткой вцепилась в моё пальто. — Две минуты. Уделите мне две минуты, а потом можете бежать за ней, куда угодно, хоть на край света. Мы сели на мокрую скамейку. Он вздохнул, сцепил руки в замок и открыл рот. Говорил Крэтч долго, и пересказать его разговор сложно — я не помню, что он говорил. Рассказ об аорте пролетел мимо ушей, не удивило и упоминание о том, что сегодня утром Глаша взорвалась прямо у него на руках. — Если стоит ночь, то Дион гуляет, — пробормотал я и попытался взять себя в руки, но одна фраза, оборонённая Крэтчем по ходу повествования, впечаталась в голову, будто раскалённое клеймо, и осталась там пульсирующей мыслью. Девяносто лет. Девяносто.