И снова зима

— Comment allez-vous, Ам? Как ваш барьомер? Вы обещали мне его показать. Мне так скучно, что даже Мавр, кусающий мой палец, не кажется мне смешным. Venez, sʼil vous plaît, или я покончу с собой от одиночества! Голос, несущийся из телефонной трубки, казался мне почти неземным. Ви то заливалась весёлым колокольчиком, то грустнела, заполняя моё ухо журчанием лесного ручья, но не умолкала ни на секунду. Ей нужно было с кем-то поговорить. Не с толстыми медсестрами, не с шизофреничным Мавром и не с обложками книг на её этажерке. — Вы придёте сегодня? — Приду, — пообещал я, почти прикусив язык от осознания того, что этой фразой придется нарушить всё волшебство этого удивительного монолога. Ви мгновение молчала, а потом повесила трубку. С улицы, отгороженной от меня оконными стеклами, нёсся звон праздничных колокольчиков, но они не были похожи на колокольчики Ви. Это было жалкое подобие, приправленное хрипящим голосом, запевающим рождественскую песню. Я помнил этот голос и эту музыку, похожую на едва передвигающуюся по улице косолапую старуху. Мать включала её на каждое Рождество. Она стояла перед окном, подпевала, — хорошо хоть, слух у неё был, — а когда хриплый старик выплёвывал последние слова, поворачивалась к магнитофону и перематывала кассету. Снова и снова. Одна и та же песня сотни раз подряд. Я ненавидел эту песню, но в Н., в городе Ви, даже она казалась чудесной. До её звонка, протрещавшего на весь отель, но не растормошившего Глашу, вновь впавшую в апатию, я успел прокрасться в комнату Крэтча, пошарить в его вещах и отыскать там целую горсть пакетиков с оторванными ногтями. Один из них без зазрения совести перекочевал в мой нагрудный карман. Слова детектива о хорошем микроскопе в больнице подстегивали моё любопытство. Может, сам Крэтч и не разглядел на ногте бактерий, — в его способности отличить бактерию от клетки поверить было сложно, — но я видел их, и не раз. Бактерии какое-то время обладали моей жизнью. Во время утомительной подготовки к экспедиции на Северный полюс нужно было запомнить их все. Кто ещё, как не наша группа, должен был изучить неизвестные науке вирусы, покоящиеся в этом Богом забытом месте? Доносящиеся с улицы хриплый голос и звон колокольчиков всё ещё били по ушам, но не так резко, как в отеле. Повсюду мельтешили детишки, одетые в шубы и резиновые сапоги. Луж на тротуарах было немерено. Ряды сосулек, ещё несколько дней назад облеплявших карнизы домов, теперь растаяли, оставив о себе напоминание в виде едва заметной ледяной корочки. Красный новогодний колпак был на голове даже у бармена в знакомом кафе. Он одной рукой собирал мне сандвич, а другой совал в подштопанный носок для подарков большую конфету. — С Рождеством! — улыбнулся он, отдавая мне заказ. Проникнуться духом праздника, которого в это время года вообще существовать не должно, я не мог, но с улыбкой кивнул: — Уже нарядили ёлку? Можно полюбопытствовать — для кого конфета? — Для меня, — он как-то грустно хмыкнул, смахивая тряпкой крошки со стойки. — В самом деле, разве я не могу позволить себе в праздник самый маленький подарок? — И правда, — я тоже хмыкнул, но про себя подумал, что пряничных домиков могло не хватить для подарка неугомонной Ви. Мы их съели до того, как на улице запели про Рождество — значит, подарком это не считалось. Поэтому на площади, в рядах палаток праздничной ярмарки, я наткнулся на бабушку, продающую бусы, и купил тройку наиболее подходящих. Жемчужная полоска запомнилась мне отчётливо. Сами бусины были искусственными — даже мой непрофессиональный глаз это заметил, но зато отливали каким-то особым голубоватым цветом. Точь-в-точь, как хитрые глаза Ви. Медсестру, курящую на пороге больницы, уговорить впустить меня на десять минут в лабораторию оказалось несложно. Она только бесцеремонно выдохнула дым мне в лицо, криво ухмыльнулась и придержала дверь, приглашая пройти внутрь. Кажется, в одном из окон четвёртого этажа шевельнула хвостом толстая тень Мавра, но я, проигнорировав его приветствие, поплелся за медсестрой в лабораторию. Каково же было моё разочарование увидеть там Крэтча уже тогда, когда я вытащил пакетик с ногтем из нагрудного кармана! — Вы рылись в моих вещах, — он бесцеремонно выхватил пакетик и, похоже, разозлился. — Разве я давал вам разрешение рыться в моих вещах? — Вы дали мне разрешение быть вашей второй головой, — попытался оправдаться я. — А сами вы никогда в жизни не разберётесь, что за секрет таится в этом пакетике. — Но вы рылись в моих вещах, — повторил Крэтч. Я покачал головой, отнял у него пакетик и, не церемонясь, отколол кусочек ногтя взятым со стола скальпелем. Чтобы поместить его под лабораторное стекло микроскопа, ушло меньше пяти секунд. Детектив, не сводя с меня настороженного взгляда, сунул руки в карманы и подошёл ближе. Приближая изображение в окуляре, я не мог скрыть удивления — никаких бактерий на ногте не было. — У вас есть ещё? — Что — ещё? — Крэтч злился. — Другие материалы. — Ах, эти, — он нервно засмеялся, тыча пальцем в холодильник у стены. — Всё там. Я в этом больше копаться не буду, увольте. Сцепив зубы, я прошёл к холодильнику, достал единственный контейнер и, едва сдерживая рвотные позывы, надел перчатку и сунул туда руку. — Селёзенка, — напомнил Крэтч, но это было необязательно. Как выглядят человеческие органы, я знал, и поэтому положил находку обратно в контейнер. Селезёнка была мне не нужна. — Аорта. Артерия была порвана почти в клочья, но ещё сохраняла первоначальный облик толстой длинной нити. Я, морщась от отвращения, отрезал от неё часть и положил под лабораторное стекло. И вот там, внутри скользких дурно пахнущих стенок, были отчётливо видны почерневшие пятна. — Ожоги? — удивился я. — Как вы могли этого не заметить? Крэтч подошёл ближе и теперь тоже удивлённо осматривал вьющуюся на лабораторном стекле аорту. — Я ведь не профессионал, — оправдался он. — Я тоже. Но после моего заключения можно с уверенностью говорить, что взорвался нитроглицерин или метан, а не углекислый газ. Вы ещё хотите скрывать от меня детали вашего расследования? Почти оттолкнув стул, я встал и, не удостоив взглядом недоумевающего Крэтча, вышел из лаборатории.

***

Ви была там, где и должна была быть — в четыреста шестой палате. Она сидела на подоконнике, рассеянно водя рукой по спине Мавра. Тот урчал от удовольствия и осыпал её комплиментами, но она не обращала на это внимания. — И снова зима, — сказала Ви, заслышав мои шаги за своей спиной. — Я засыпаю и вижу снег. Просыпаюсь и тоже вижу снег. Когда уже начинаю верить, что в этом городе зима бесконечная, медсестра напоминает мне, что это не так. — Ты самая страшная соня из всех, — зевнул кот. — Откуда ты знаешь, что эта мадам не врёт? Проигнорировав его, Ви повернулась ко мне. На её щеке блестели дорожки слёз. — С Рождеством, Ви, — я улыбался, как мог, надевая бусы ей на шею. — Ненавижу Рождество, — она снова отвернулась к окну и больше не говорила — только слушала о расследовании, о скачущих показателях барометра и об обожженной аорте. Когда я рассказывал об ожогах, мне показалось, что её глаза дрогнули, но нет. Ви, хрупкая и неподвижная, беззвучно рыдала, и её лицо не выражало ничего. Даже Мавр, кусающий её палец, недовольно ворчал, но так и не смог в тот день привлечь к себе внимание.