И снова зима

Сюрреалистичная девушка ложилась спать в три часа ночи, а просыпалась — в два часа дня. Рассказчик приходил к ней дважды в сутки: в семь утра, чтобы посмотреть, как она мирно сопит, обнимая подушку, и в семь вечера, когда его магазин закрывался. Он любил готовить, она — поесть и до самой ночи зарываться в книги, пытаясь выцепить оттуда нужную ей информацию. Она заканчивала двенадцатый класс в средней школе Н. на заочном. Это было странно, потому что школьное заочное образование в штатах не практиковалось. Подруг у неё не было, как и друзей. Однажды рассказчик спросил: — Почему? — Потому что не любят, — ответила она, и я не смог понять, что именно эти друзья не любят — дружить или её. Судя по контексту, разумеется, её, но принять этот факт было сложно. Сюрреалистичная девушка мне нравилась. В школу она наведывалась дважды в год, только теперь — в компании рассказчика. В первый раз проходящие мимо них одноклассники фыркали, закрываясь рукавами кофт. Девушка не растерялась. Вытянувшись, насколько это возможно, она громко поцеловала рассказчика в ухо, почти оглушив его этим внезапным действием. Одноклассники оторопели, рассказчик — тоже. Во второй такой поход оторопел уже я. Она, скорее всего, назло кому-то из наблюдателей, толкнула его в кабинет информатики, повернула замок на двери и расстегнула пять верхних пуговиц платья. — Вам нравится? Рассказчик едва смог промычать что-то нечленораздельное, а то, что произошло дальше, слышала вся школа. Изгибы её тела были совершенными, а кожа — холодной и влажной, как весенний снег. Сюрреалистичная девушка села на стол и притянула к себе рассказчика, который забыл, как дышать. — Ненавижу их, — шептала она, затягивая и меня, и его в водоворот льда и пламени. — Ненавижу. Когда я закончил читать, у меня горели уши. Отчего-то пришло в голову, что двенадцатый класс заканчивают в семнадцать. Значило ли это, что в следующих главах такое публичное признание в отношениях с несовершеннолетней всё же не останется безнаказанным? По всей моей комнате были рассыпаны грязные кошачьи следы — в некоторых местах они даже размазывались по паркету, будто шизофрения попыталась вытереть их пушистым хвостом. Я тряс головой, прогоняя их, но они не исчезали. Они смотрели на меня отовсюду: с подоконника, с паркета, с кровати, с дверцы шкафа. Толстый кот Ви побывал везде — даже в ванную заглянул, но владельца номера не дождался. С оконного стекла на меня смотрел ещё один отпечаток, а другой притаился на оконной раме под форточкой. Говорящий кот, разумный и ревнующий хозяйку? Даже для современной психиатрии это было что-то новенькое. Могла ли галлюцинация быть плодом моих комплексов и страхов? Или, может, эта болезнь всегда была со мной, и только встреча с Ви её пробудила? Убедив себя по возвращении в Оклахому наведаться к местному психиатру, я вернулся к книге. Жители Н. действительно не любили девушку. Её обсчитывали в магазинах, продавали ей просроченный товар, смеялись в спину и всячески избегали. Ни отца, ни матери у неё не было, и заступиться за неё было некому. Когда это заметил рассказчик, он попытался выяснить причину такого отношения и узнал, что её отец хотел расширить город, пристроив к нему ещё один район. Его действительно начали строить, а потом забросили, потому что кто-то напоил зачинщика сего безобразия виски, разбавленным цианидом. Вспомнив складские помещения и широкую улицу, явно различающихся во времени постройки, я понял, что рассказчик не врёт. Только вот жителей Н. понять было сложно. Отчего им важно сохранить изначальные границы такого маленького города? Я отложил в сторону книгу, подумал и решил уточнить это у Крэтча. Если кто и знал настоящую причину нежелания жителей расширять Н., так это детектив из бюро. Крэтч нашёлся на кухне, сидящим на подоконнике и прихлёбывающим чай. Покосившись на звук моих шагов и отставив в сторону чашку, он сцепил руки в замок и сказал: — Как же вы, молодые, любите всё извращать! — Что? — не понял я. — Она больна. Чтобы сообразить, о чём говорит Крэтч, понадобилось больше минуты. — Чем больна? Чем-то неизлечимым? — Можно сказать и так, — уголки его губ поползли вниз, складываясь в недовольную гримасу. — Если романтизировать, то это неизлечимая болезнь. Если не кривить душой и обозвать вирусом, то Глаша заражена. Но, если объяснить вам, чем именно, то вы тут же сорветесь и уедете обратно в Оклахому. — Вы ошибаетесь. В самом деле, уехать сейчас, когда в Н. нашлась такая девушка, как Ви? Но Крэтчу об этом необязательно было знать, и поэтому я только поинтересовался: — Это заразно? — Я трогаю это изнутри два года подряд и чувствую себя замечательно. Как думаете, это заразно? Мне вспомнились куски замороженного мяса, разбросанные по снегу. Горло сдавило отвращением. Если я правильно понял Крэтча, люди в Н. взрывались из-за какого-то очень капризного вируса. Этим можно было объяснить и отсутствие следов заболевания на ногте. Микроскоп увеличивал объект в триста раз, а для того, чтобы заметить бактерию, нужно было две тысячи. Своими соображениями я тут же поделился с Крэтчем. — Вы не увидите этот вирус под моим микроскопом. Там увеличение в триста… — А для того, чтобы добраться до бактерий, нужно больше, чем две тысячи, — перебил он. — Микроскоп местной больницы с этим справляется прекрасно, вот только и он в ногтях никакого вируса не видит. А ведь эпителий — это первое, что атакуют бактерии. Там должен быть след, но этого следа нет. Он встал с подоконника, сунул руки в карманы брюк и как-то виновато оправдался: — В общем… Я хотел сказать, что она больна. С этого момента я стал уважать Крэтча. Наверное, это был единственный в своём роде детектив, который смотрел на объект своего наблюдения как на человека, ибо первым, что он сделал, узнав о неизбежности смерти Глаши, было напоминание о завещании. Вечер пролетел незаметно. Сидя на кровати и уплетая сандвич, я погружался в книгу всё глубже и глубже. Сюрреалистичная девушка крутила рассказчиком, как только можно и как нельзя — заставляла ходить в магазин, готовить ей завтрак, делать за неё неинтересные задачки по математике. Тот смотрел на неё, как на существо из другого мира, и запоминал каждое её слово. С первого взгляда могло показаться, что девушка просто использует своего обожателя, но на самом деле это было не так. Она беспокоилась за него, обнимала при любой возможности и говорила такие слова, до каких самая любящая в мире девушка не додумается. Одним вечером она крутилась перед зеркалом и примеряла маленькую черную шляпку. Рассказчик наблюдал и умилялся. — Почему вы так смотрите? — Ты похожа на француженку. — Правда? В этот же день сюрреалистичная девушка стала учить французский. Следы, которые пушистая шизофрения оставила на паркете, уже застыли. Я попытался оттереть один из них тапком, но только сильнее размазал грязь и выругался. — Крэтч? Детектив, возникший в дверях, покрутил головой и присвистнул. — Вы видите следы? По всей комнате? Или это я сам сошёл с ума? — Закрывайте форточку, когда уходите на улицу. Местные коты способны забраться даже на второй этаж. Если бы Крэтч хотел подшутить, он бы не нагнулся, не подцепил пальцем с пола полузасохшую грязь и не размял её в пальцах. В общем… Так громко, как тогда, я ещё не смеялся.