И снова зима

Порой случается так, что на тебя наваливается куча проблем, с которыми нужно разобраться прямо сейчас. Приводить примеры можно очень долго — дам, пожалуй, только один. Ваша мать — дома, почти умирает. В больницу её забирать уже не хотят — слишком много было сделано операций, слишком высок риск пойти под суд, если спасти её не удастся. Вам только сообщают, что ей хуже, и что сегодня случится непоправимое. Вы отпрашиваетесь с учёбы, умоляете начальника на работе дать вам отгул и на всех парах летите домой, чтобы это «непоправимое» не случилось без вас. И почти у дверей её дома видите на улице что-то интересное. Драка. Пятеро мужчин избивают подростка, и вы, совершенно забыв о матери, уже летите не домой, а к ним, чтобы хоть как-то облегчить участь этому бедняге. Вспоминать стыдно — такое произошло со мной, а осознание того, что я натворил, пришло много позже, когда я уже поднимался по лестнице в квартиру с полуживым подростком в охапку. Видит Бог, если бы я не успел, то и сам отмутузил бы его куда сильнее, чем это сделали мужчины, но, к счастью, с матерью моей в тот день было все в порядке. То ощущение, тот порыв, который я испытал, смотря на творящееся перед домом беззаконие, мне не забыть никогда. Будто что-то подхватило и понесло, выбросило из головы всю тревогу и отчаяние — к месту преступления ноги несли меня сами. Кажется, об этом писал Ницше в своём нашумевшем «Человеческом». К чему это я… В четыре часа дня я закончил пить чай вместе с Глашей, проводил её до единственной в Н. нотариальной конторы, вернулся в отель и принялся перебирать свои рубашки. Зачем я это делал, не могу понять и сейчас — меня так же «подхватило и понесло», как и тогда, во дворе дома матери. Я вывалил на кровать из чемодана все галстуки, все ремни, все брюки, долго подносил их друг к другу, чтобы найти наиболее удачное сочетание, и почистил ботинки и пальто. Нет, подумайте, я, никогда и не задумывающийся о том, как с галстуком сочетается рубашка, чистил свои ботинки с таким остервенением, словно меня пригласили на приём к президенту! В тот вечер даже заснуть не удалось — голову трясли воспоминания о Ви. Будто и не существовало моего исследования, оторванных ногтей Крэтча и скачущего атмосферного давления по всему городу. Только маленькая француженка. Только её хитрая улыбка. И, когда мне наконец-то пришло в голову, что, должно быть, я сумасшедший, в окнах забрезжил рассвет, а из соседней комнаты послышались вопль будильника и шарканье Крэтча. Через десять минут мои ноги тонули в уличной слякоти, и только барометр, выпирающий из кармана, напоминал об исследовании и кругах на карте. Совесть что-то гудела под ухом, но я только отмахивался, изредка косясь на экран. Давление скакало так же, как и вчера, а невидимые границы кругов, разделяющих Н., и вовсе исчезли. Теперь цифра 789 появилась у отеля, а на площади, заставленной ярмарочными палатками, барометр показывал и вовсе 760. Это наводило на мысль, что прибор попросту сломался, но записать её я не успел — заметил, что палатки уже открыты, и в одной из них продают очень красивые пряничные домики. Зачем я это сделал — объяснить тоже не могу, но уже через мгновение в моих руках были целых два домика. Первый я купил исключительно потому, что у его крыльца стоял снеговик с кошачьими ушами — Ви это могло развеселить. Крыша второго была облита шоколадной глазурью. Раньше я такие вещи не замечал, но теперь эта глазурь и этот снеговик вызывали во мне такие колебания, что пришлось купить их обоих. Ну разве не сумасшедший? Денег в кармане так мало, что едва хватит на еду, а я покупаю сразу два домика по пятьдесят долларов за штуку. Шоколадная крыша, правда, обошлась мне в пятьдесят пять. Почему я это помню — тоже не знаю. В приёмной больницы ко мне вышла заспанная медсестра. Поняв, что остановить меня не удастся, она просто выслушала мои сумбурные описания Ви, кивнула головой, подтверждая её наличие в больнице, но предупредила, что девушка на обследовании, и придётся подождать. Разумеется, я был готов ждать сколько угодно — хоть целый день. — Я могу подождать прямо здесь? — Нет, — она поманила меня за собой, вызвала лифт, удивительно новый для такой больницы, и проводила почти до дверей нейрохирургического отделения. — А дальше? — А дальше — по коридору. Четыреста шестая палата. И почти бегом побежала к лифту, чтобы успеть до того, как сойдутся дверцы из фанеры. Белый коридор я прошёл почти до конца, миновав пустой пост и две длинные лавочки. Четыреста шестая палата оказалась последней, а судя по её двери — платной. Сначала я просто переминался с ноги на ногу, не решаясь потянуть на себя ручку двери, но через десять минут любопытство взяло верх. Первым, что я увидел в палате, был кот. Невероятно толстый, он лежал на кровати и косился на меня немигающим глазом. — О. Ещё один, — зевнул он и потянулся. — Как же вы надоели! Вот не буду больше прогонять, и точка. Я остолбенел и чуть было не выронил на пол пряничные домики. Кот перевернулся на спину, раскидывая лапы, будто пытался показать, что кровать занята. — Чего столбом стоишь, гад? Проходи, не стесняйся. Он с мгновение всматривался в моё окаменевшее от изумления лицо, а потом пулей вскочил и вытянулся, словно пушистый солдатик. — Ты слышишь? «Сумасшедший, — вертелось в моей голове. — Я сумасшедший». И, вспомнив, что отогнать галлюцинацию можно лишь болью, я прикусил язык, но кот это сразу заметил. — Боже мой, ты слышишь, — теперь он вертелся у моих ног. — Слышишь, слышишь, слышишь! Как я рад, ты не представляешь, как рад... Ну, ответь хоть что-либо, ведь это некрасиво — молчать, когда с тобой говорят. Отыскав глазами стул, я рухнул на него и попытался не смотреть на кота, а сосредоточиться на палате. Там было красиво: на стенах висели картины, в углу стояла этажерка, забитая книгами, а на столе был разложен скудный больничный завтрак. — Но ты ведь слышишь, — возмущался кот, царапая мои брюки. — Ну ответь, а? Чего тебе стоит? Просто ответь. По всем правилам современной психиатрии, на галлюцинацию нельзя было обращать внимания, но когти кота были настолько острые, что пришлось аккуратно взять его за шкирку и отнести обратно на кровать. Любому другому коту я дал бы хорошего шлепка, но это был кот Ви. Обижать маленькую француженку мне не хотелось. — Ну, помощь твоя нужна, — не успокаивался кот. — Ты бы молчал, если бы человек попросил тебя о помощи? Так почему не отвечаешь коту? — Что тебе надо? — не сдержался я. Кот замер, прищурился и, виляя пушистым хвостом, кивнул в сторону подноса с едой. — Дай бекон, а? Получив своё, чёрный наглец снова уселся на кровать и принялся жевать, пачкая покрывало. Через мгновение в дверях появилась Ви. Она выглядела уже не такой весёлой, как вчера, но при виде меня оживилась. — Вы здесь, Ам? Я так рада вас видеть! — Рада, — хмыкнул кот, — конечно, ты рада любому, кто тебе на улице улыбнется. Бестия. Я покосился на кота, потом на Ви, но на его слова она никак не отреагировала — только подошла к кровати и рассеянно провела по нему рукой. — Опять безобразничаешь, Мавр? Уже познакомился с Ам? — Да. Уже не хочу выцарапать ему глаза, — зевнул он, но перевернулся на спину, подставляя живот под её руки. И снова Ви на его слова никак не отреагировала. — Он любит пошкодить. Моему врачу даже халат порвал. — Ты не видела, что этот врач делает, когда ты спишь. Этой фразой кот ясно дал понять, что Ви его не слышит. Она не возмутилась — только взъерошила ему шерсть. Я пробыл в её палате до полудня. Пил чай, уплетал вместе с ней пряничные домики, а она рассказывала мне о Мавре, больнице, о том, как ненавидит уколы и толстых медсестер с первого этажа. Кот изредка вставлял в её монолог свои колкие замечания, а потом и вовсе сбежал из палаты. — А вы, Ам? Расскажете о себе? Но рассказать мне было нечего — моя жизнь не была интересной. Без четверти два появилась медсестра, уведомившая об окончании приёма. Пообещав вернуться на следующий день, я вышел на улицу в таком воодушевлении, что совершенно забыл о говорящем коте и барометре, торчащем из кармана. Нужно было купить не домики, а цветы, подумалось мне, и, под аккомпанемент хлюпающей грязи, поиски цветочного магазина тянулись до восьми вечера. Они были бы гораздо продуктивнее, будь у меня в руке карта и барометр, но выражение лица Ви, когда она увидит огромную цветочную корзину, не давало мне даже подумать об исследовании. Только подходя к отелю, я пришёл в себя, заметил тянущуюся к крыльцу цепочку кошачьих следов и вспомнил, что у Глаши нет никакого кота. Безумная мысль, мелькнувшая в голове, вела прямо к толстому Мавру, но принять то, что шизофрения наведалась ко мне в номер, было сложно. Поэтому я просто вздохнул, поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Ремиссия Глаши снова закончилась — она сидела за стойкой, пытаясь набрать какие-то цифры на телефоне. — Вам помочь? — я попытался перехватить её руку, но она только промычала что-то нечленораздельное. Впервые мне стало её жаль. — Не нужно, — ответили мне за спиной голосом Крэтча. — Разумеется. Ведь нужные вам документы она уже оформила. Он что-то возразил, но я, упрямо не поворачиваясь в его сторону, постарался как можно быстрее подняться в номер и запер изнутри дверь.