И снова зима

Около 1978 года — точную дату я уже не вспомню, — на совещании кафедры метеорологии один из профессоров выдвинул предложение проспонсировать исследование непрерывно растущей концентрации озона над Антарктидой. В те годы точно измерить его количество на такой огромной дистанции никто не мог — это сейчас, после прогремевшей на весь учёный мир Венской конвенции ООН 1985 года, каждый, кто возомнит себя учёным, имеет право на информацию. В общем, предложение было воспринято с энтузиазмом, а утром ректор собрал в своём кабинете самых активных студентов и прямо объявил о подготовке экспедиции на далёкий северный полюс. Меня не смутили ни холода, — много хуже, чем в этом проклятом Н.! — ни отсутствие цивилизации, ни еда в виде сухого пайка. Загоревшись исследовательским стремлением, я лез вперёд, расталкивая взбудораженных студентов, чтобы одним из первых подписать согласие на участие в эксперименте. Следующие полгода наша группа буквально жила в институте, собирая по крупицам информацию и аппаратуру, которую ректор не смог отыскать. Нам выделили целый кабинет, запретили преподавателям даже заикаться о домашнем задании и освободили для нас море времени. Позвольте растолковать: пятнадцать студентов, горящих желанием забраться в самые тёмные тайны мира, не покидают стен института, отдают собственные деньги за уникальные книги и заметки и тайком подкупают гениев с технического отделения, чтобы те помогли собрать такую аппаратуру, какой нет ни у одной исследовательской группы. Можете представить, как мы были увлечены этим процессом? Кто-то даже высказал предположение, что мы, возможно, найдём остатки древнейших цивилизаций, существовавших ещё до разделения Пангеи. Мечтам о тайнах северного полюса не суждено было сбыться. В день нашего вылета в Буэнос-Айрес (до Антарктиды и тогда нельзя было добраться прямыми рейсами) в коридорах института замелькали странные люди в деловых костюмах, все, как один, подтянутые и лысые, с недвусмысленными кобурами за поясом. Один из них, — по всей видимости, начальник, — зашёл в кабинет ректора, запер дверь и беседовал с несчастным минуты две, после чего вернулся в коридор. За ним следовал подавленный ректор. В то же мгновение все демоны из чёртового бюро растащили наш кабинет по кусочкам в свои фургоны. Они забрали всё, даже мусорное ведро, аргументировав своё поведение только бумажкой с печатью правительства США. Мог ли я после этого доверять нашей тайной полиции? Нет. Был ли я, как настоящий американец, влюблён в правительство после такого отъявленного беззакония? Нет. Теперь, глядя на Крэтча и его удостоверение, я чувствовал себя ещё хуже, чем раньше. Если бы этот лысый мужчина в деловом костюме оказался изощрённым убийцей и коллекционером ногтей, это было бы лучше, чем если бы он оказался чёртом из бюро. — Мне следует попросить у вас прощения за мою небольшую сценку, — сказал Крэтч, убирая удостоверение в карман пиджака. — Но это самый быстрый способ заставить вас говорить. — Неужели? — удивился я. — Обычное дело. На вас вываливают ворох информации, а вы из неё выбираете ту, которая вам интересна. До возвращения в номер я был уверен, что вы турист — так явно вы выбирали себе предложения, описывающие погоду; а теперь смотрю на эту аппаратуру, разложенную на комоде, и понимаю, что ваш интерес к городу исключительно научный. Я чуть не начал паниковать, но он снова меня успокоил: — Не волнуйтесь. Какая у вас специализация? Немного подумав, я назвал себя нелицеприятным термином «лабораторная крыса» и заверил Крэтча, что никаких статей в газеты писать не собираюсь. Всё, что мне было нужно от Н. — его тайна, которую я собирался разгадать, оставив ответ в недрах своего шкафа в Оклахоме. Это было правдой лишь отчасти, статью в институтскую газету я всё же собирался написать, но Крэтч, по всей видимости, поверил. — В какой-то степени я тоже лабораторная крыса, — он указал на мои вещи. — Об этом не волнуйтесь. Право, кроме этой нелепой шубы у меня нет вещей, и я вполне могу ночевать в другой комнате. Ещё раз извинившись перед Крэтчем за причинённые неудобства и прихватив с комода барометр с закупоренной пробиркой полиуретана, я снова спустился на первый этаж и попытался заплатить Глаше за номер, но та молчала. Какой дурой нужно быть, чтобы игнорировать клиента, несущего тебе деньги?! Но такое обращение бедному студенту было только на руку. Уже на улице я глубоко вздохнул, вспомнил оставленного мною Крэтча и попытался забыть о неприятном соседстве, хоть меня и раздражала абсолютная власть бюро над всеми и вся. Стоило им махнуть значком, как все тут же начинали ходить перед ними на цыпочках и делать всё, что они прикажут. Это сейчас я понимаю, что бюро имеет не больше полномочий, чем шерифы Оклахомы. Власть их не безгранична — они тоже подчиняются, правда, подчиняются в настолько далёких от нас кругах, что их начальство сложно даже представить. Завязав потуже шарф, я покрутил головой в поисках хотя бы машины, которую можно было бы нанять для передвижения по Н., и, не обнаружив подобной, пошёл пешком в сторону кварталов. Уже тогда у меня возникла догадка, которая к вечеру подтвердилась показателями барометра. С окраины города он показывал мне неизменные 780 мм. К центру давление повышалось до 784 мм, а самой высокой отметки в 789 достигло у квартала новеньких четырёхэтажек. Заметив вывеску магазина, я тут же купил там карту города, попросил у юного продавца карандаш и отметил на ней все колебания. Результат оказался весьма интересным, хоть был и выше моего понимания. От отеля и до центральной площади со странного вида памятником был один круг с отметкой в 4; от площади и до нового квартала — круг с отметкой в 5. Возможно, дальше располагался ещё один, но я, продрогший от многочасового похода по городу, решил исследовать его завтра. Положив в полиуретан немного снега, дабы донести его до микроскопа, я вернулся в отель, по пути прихватив из уже знакомого кафе пару куриных сандвичей и бумажный стаканчик с какао. Как только я взошёл по обледеневшему крыльцу и отпер дверь, передо мной открылась странная картина. Глаша, безмолвная и неподвижная, сидела в своём кресле за ресепшеном, а Крэтч с удивительным спокойствием тянулся шприцем к её руке. — Вот так, — сказал он, взяв у неё немного крови, и повернулся к двери, почувствовав, как холод улицы ворвался в помещение. Видимо, мой взгляд был настолько удивлённым, что ему пришлось ограничиться скупой фразой, похожей на ответы Глаши: — И у меня тоже есть научный интерес. В номер мы поднимались вместе; задумчивый Крэтч даже споткнулся о ступеньку, всё таращась на этот шприц. Даже я, не натренированный, заметил, что кровь обязана быть другого оттенка — много темнее, —и не такая жидкая. — Можете не молчать: боковое зрение у меня развито превосходно. В своей лаборатории вы сталкивались с подобным? Я пробормотал «нет» и не соврал — кровь в нашем институте ещё никогда не изучали. Разве что на уроках биологии в старших классах. Уже в номере Крэтч без всякого стеснения взял у меня микроскоп и выдавил из шприца на лабораторное стекло каплю крови. Мне, возмущённому, оставалось только топтаться у двери и сжимать в руках пробирку со снегом, запечатанным в полиуретане. Какими бы не были мои мысли о бюро и обо всех, кто там работает, в реальности я бы никогда не озвучил их в лицо лысому человеку в деловом костюме. К счастью, Крэтч возился недолго: покрутил увеличитель, сделал какие-то пометки в блокноте, скупо поблагодарил за содействие и ушёл в свою комнату. Мне бы и самому хотелось взглянуть на образец крови такой странной девушки, как Глаша, но лабораторное стекло он тоже забрал, оставив только странный химический запах вокруг моего микроскопа. Осторожно вытащив пинцетом образец снега из полиуретана, я тут же поместил его под другое стекло, — благо, их у меня было много, — заглянул в лупу и удивился. Вместо сероватого кристалла, который должна представлять собой снежинка, я увидел абсолютно прозрачное, почти сливающееся со стеклом нечто, разделённое лишь аккуратными симметричными сколами.