Вой

      Старостиха — мрачного вида старуха с крючковатым носом и к тому же кривоглазая, поставила, громко стукнув, перед Ормгейром большую миску, доверху наполненную кашей на молоке и меду. Запах от миски шел дивный, но кислая рожа старухи портила всю малину.       — Ты чего, бабусь?       Бабка засопела недовольно, помялась, злобно зыркая по сторонам, наконец, произнесла сердито:       — Жуй, давай!       Ормгейр хмыкнул.       «Что за напасть? Что ни баба, все засада. Одна командует, другая придушить пытается, третья, мало того, что едва ль веника краше была, ластится. А эта вообще из себя не пойми что корчит! Не фюльке, а змеиный клубок!»       Просыпались и садились за стол рослые сыновья старухи. Жевали долго, крякали от удовольствия, запивали все простоквашей.       — Что, градский, — подмигнул старший из сыновей старостихи. — Понравилась нашего ярла дочка.       Орм, с видом сосредоточенным мешающий кашу в миске, от обращения к нему как к градскому, напустил тут же на себя вид важный, что ни на какой козе такого не объедешь.       — Отчего ль, хороша девка. Чудна да складна.       — Хороша, — гоготнул младший из сыновей, ткнув пребольно среднего в бок. — Слыхал? — и, закончив смеяться, продолжил с неохотой. – Она, парень, огонь-девка.[8] Горячая. Нраву такого, глянешь — статуя, а приглянешься — с искоркой.        — И что с того?       — А то, что осторожнее там. Как бы дотла страстью своей не сожгла бы.       Ормгейр прыснул в кулак. Агния-то? Страстью-то? Да он среди адекватных девушек, к коим причислял всегда Агни, холоднее девки не видал. Как глянет, так поскользнешься. Помнил он несколько вечеров, проведенных с ней. Уж как он ей куры ни строил, все одно, не давала! Смешная девица. С ледочком.       — Ты лучше вот что скажи мне. Ведь она никакая не ярлова дочка!       Старуха, присутствовавшая при разговоре, скосилась недовольно на сыновей. Кашлянула сухо, сурово оглядывая сыновей одного за другим. Те и примолкли.       — Откуда, непутевый, выведал, что не ярлова дочь?       Орм усмехнулся:        — Сам знаю. Года три назад она вместе с принцессой какой-то страны горной приехала. Да и ярл ваша… подозрительная. Видел я ее рожу уже где-то.       — Как жеж не видеть. Она у нас викинг. На всех заборах чужеземных ее морда висит. Мол, поймаете, денег поимеете. А Агния, да, не ярлова дочка. Совсем не ярлова.       Ормгейр почесал затылок левой рукой, а правой рукой в рот ложку с кашей отправил, пережевал, попереживал, осмыслил и, наконец, спросил:       — И как же вышло, что Агния стала ярлочкой?       — А то ты сейчас и услышишь.[9]       Было то зиму назад. Жил фюльке тихой и размеренной жизнью, когда лендерман, которому фюлке принадлежал, посмел прогневить старого конунга. Поднял восстание против него, а там и, понятное дело, и людей положил. И сам лег. Конунг, конечно, горевал не долго, фюльке отдал своему воину. А тот, вот непорядок, бабой оказался. Да злющей и свирепой такой, что не дай Первые такую по летним походам встретить. Хитрющая да едкая девка та была. Так еще и черноволосая, что сажей обсыпанная.       И стало тогда житье совсем другим. Законы в фюльке поменялись, все стало как-то строго. А как конунгу получилось иметь с тех пор куда больше отдачи с этих земель, он девку по плечу хлопнул и сказал, что та теперь ярл, как хозяин этих угодий до нее. Та не отказывалась. Лишь строже стала.       Вот так вот и появилась ярл Кьель.       — А полностью ее Сатакьелью кличут. Имя-то, чуйкой нюхаешь, не наше-то!       В прошлую же зиму Гон Снежный пришел с востока, думали, всё, что не переживут. Ан нет. Постаралась ярл. Всего одного тогда потеряли — Хельгу Дурачка. Да и того никто не хватился, дурак ведь. А могли вымереть все. Вот такая вот ярл.       Ну и случилось в ту зиму из лесу поползти по холмам всякой нечисти да тварине. А от них и лесовики — лесные отшельники, бежали. Прибежала и Агния.       Долго не принимали в деревне лесовиков. Хмурые, сердитые, зыркают недобро, да только вот им эта самая Агния помогла. То ли подруга детства ярла, то ли еще кто, но Кьель ее не только в дом пустила, при всех дочерью родной назвала. Хотя видно же опытной жене невооруженным глазом, что баба она пустоцветая.       С тех пор и стала Агния за ярлочку.       — Любили мы ее. Хорошая девка, хоть и нелюдимая. Если надо — пособит. Хорошо попросишь — слово перед мамкой замолвит. Эхех! Пропала девка, незамужняя пропала! Чтоб тому, кто ее, красу нашу, сгубил, неделю икалось да попердывалось!       Орм, икнув возмущенно, посмотрел на старуху.       «Икалось да попердывалось, говоришь, карга… ну ладно…»       — И что мне теперь делать-то с ней? Я на ней жениться через два года думал, вообще-то. Правда она об этом не знала.       Старуха посмотрела на Ормгейра задумчиво. Что такому лаптю делать? Либо свою шкуру спасать, либо на встречу неизбежному ползти.       — Ты вот что, — сказала старостиха. — Сейчас спать ложись. А вечером я тебе скажу, что ты будешь с ярловой дочкой делать. Да только смотри, вечером что скажу, все-все делай. Да не задумывайся. Коли не понимаешь!