Вой

      Налюбовавшись вдоволь ярловой дочкой, Ормгейр, почесав многодумную головушку свою, побрел, спотыкаясь, в сторону алтаря, на котором там-сям валялись священные свитки. Пылищи на них было столько, будто не вспоминали о них целую вечность. Ормгейр даже чихнул от одной только мысли, что с религиозными текстами так можно обращаться.       «А может ну его, ведьму эту отмаливать? Ведь коли дочка ведьма, мать тоже волчьей всадницей оказаться может. И плакали тогда и сотня золотых, и голова моя драгоценная. Ох, и останутся тогда мои дорогие да родные брат с сестрой одни-одинешеньки!»[5]       И тут же, в подтверждение мрачных его отроческих мыслей, взвыли за порогом собаки. Да пронзительно так, что наверняка сама ярлиха слезу пустила, вой сей услыхавши.        — Во-от, — многозначительно поднял палец Ормгейр. Но, кажется, вся глубокомысленность его фразы ушла в никуда. Храм остался безмолвен.        — А не добавить ли нам свету тут? — нарочито задорно обратился к самому себе Ормгейр, насвистывая под нос залихватскую мелодию. Обошел он все какие ни были в храме светильники, везде и маслица подлил, и фитильки поправил, да зажег, чтобы без дела не простаивали. И стало в храме светло как днем, вот только тени, гулявшие до того в середине, злобно крысились на него из углов да с потолка.       Вернулся Ормгейр к алтарю, пошуршал исписанными рунами листками старого погребального песенника, повернулся к домовине лицом и пропел первую строку заговора. Под потолком зашкворчали в клубке летучие мыши, недовольные, что их отвлекают от сна в такую рань. Скрипнула страшно лодка.       Отрок отвлекся от чтения и бросил опасливо-заинтересованный взгляд на девушку. И вот теперь-то она ему уже не казалась такой незнакомой.       «Ханна с садовничьего закоулка, что ли?» — пригляделся, — «не-ет, та, конечно, нраву зловредного, но и на рожу крива, а эта вон какая. Видная!»       И стал тут парень в голове всех знакомых девок перебирать, да одну за другой отбрасывал. Ни одна не хороша была так, как ясна ликом была помершая ярлочка. Подошел он тогда к ней поближе да посмотрел на нее повнимательнее.       Нет, была все же эта складная девица ему знакома. И так знакома, что имя ее само в памяти выплыло.       «Как, говоришь, тебя ярл назвала? Агни…»        — Агни?! — Ормгейр аж подскочил от неожиданности осознания, кем была его ночная всадница.       То ж была Агния, та самая, что компаньонка Госпожи Вороны — невесты его, Орма, брата.        — Вот тебе и сходил к другу погостить, — нервно хихикнул Орм, пятясь к алтарю. — А я знал, что от этой козявки добра не жди![7]       Ормгейр с чувством, толком и расстановкой выматерился, спрятался за алтарь и продолжил петь первый заговор. А закончив его петь, горделиво огляделся, словно бы желая услышать восхищенные аплодисменты. И услышал.       На носу погребальной лодки сидела, качая в воздухе босой ногой, прекрасная ярлочка. Сидела и неотрывно следила за Ормгейром, коварно улыбаясь в оба ряда жемчужных зубок своих. Да еще и хлопала.       «Гусем за ляжку ночью!» — мысленно ругнулся Ормгейр и стал с остервенением протирать глаза. А когда оттер, глянул снова на ярлову дочку, лежала та неподвижно в своей домовине в точно такой же позе, что и лежала до того.        — Вот ведь ляд![6] Заснул я, что ли?! — с некоторой досадой проворчал Орм и снова уткнулся в тексты, стал буквы знакомые выискивать. Да не шло у него дело, не читались заговоры. Все ярлочка сидящая виделась.        — Чтоб тебя, беспокойная, тролли взяли… А ведь я ж тебя в жены взять хотел! — пробурчал, наконец, он и приступил к следующему тексту.       Тут дело и пошло. Лежала себе Агни спокойненько, даже какой-то умиротворенной казалась.       Тихо трещали свечки, стали просыпаться с писком и шелестом летучие мыши, с едва слышимым посвистыванием пролетая мимо. На храм снизошел покой.       Очнулся от умиротворенной дремы, не мешавшей меж тем молоть языком чушь, Ормгейр резко. Хлопнула особо громко искра одного из светильников.       По храму гулял ветер. Да где только взяться ветру в храме-то, коли все щелки позакупорены предусмотрительной хозяйкой фюльке?       Протер Орм глаза, огляделся да как увидит в сидящую в лодке Агнию! А та зубы соскалила, лукавинки в глаза напустила да томно вздохнула:        — Что, душа моя, Ормгейр, не ждал? А я пришла…       Парень дико затер глаза еще раз, да вот только ложиться обратно в лодку ведьма не спешила.        — Убил ты меня, сокол ты мой ясный, — кротко улыбнулась Агния, но тут же лицо ее исказилось невероятной злобой. — А теперь я тебя заберу С СОБОЙ!       И расхохоталась страшно.       Тут бы Ормгейру руки в ноги да бежать, но он же был парнем не робкого десятка. За ряд статуй спрятался, и нет его.       А Агния прошлась по храму, босыми ножками чуть притаптывая, пощелкала пальчиками, словно костерок по веточкам протрещал, да тихо так пропела что-то. И едва пропела, тут же Ормгейра увидала, шажочками меленькими приближаться начала, ручки белые протянула. Да ладно просто бы протянула, сразу видно стало, что придушить хочет.       Да тут, назло ей, петухи пропели.        — Ладно, — сонно пробормотала умершая и потянулась. — Завтра тебя заберу. Доброго дня!       Выдохнул облеченно Орм, да из-за статуй вылез. К алтарю на цыпочках подошел и продолжил заговоры читать, словно ничего и не было. А там вскоре и ярловы люди подоспели, засов отперли да на свободу выпустили.       Едва хлопнула за людьми Кьели дверь, и в храме стихло даже эхо, высунулась из-за статуи Миёлин, Богини Матери, мордочка худенькой девчонки. Она внимательно принюхалась, почесала славный носик свой, что-то в пустоту подпотолочную шепнула, да тут же пропала, будто бы ее и не было.       А за окном занимался новый славный день…