Вой

      Прибежал наш шебутной в сам стольный град Альдегу, да в детинце схоронился у кухарок на печных полатях. И уж думал, что жизнь его до конца лета как по маслу пойдет, сыто да гладко, как разнесся по городам и селам слух: у видного ярла Кьель дочка заболела, и все вокруг горевали. Дочка у ярла была красавица, каких сыскать не сыщешь, вся ладная да складная, вот только одна беда — дурная слегка была. Отказалась, чтобы ее хоронили храмовницы с послушницами, какого-то скальда-шалопая себе в провожатые у мамки вымолила. А посему ярл собственной персоной приехала в Альдегу. И все, кто ярла знал, конечно, тут же с кислыми мордами бросились ей свои соболезнования высказывать, создавать видимость помощи, на подачки надеясь, да вот только по мордам лживым тут же все от ярла и получили. Суровая была баба, не чета многим.       И зашел у ярла Кьели разговор с самим воеводой, под началом которого обучался Ормгейр, и так она хорошо описала засранца, что воевода тут же велел Ормгейра разыскать и пред ясны очи ярла доставить. Да не в палаты княжие, где ярл гостила, а в самый ее фюльке, что у пуки[4] на рогах.       Нашли его, допьяна напоили, ибо артачился больно, да, пока не очухался, в телегу мертвецки пьяным сложили.       В себя пришел Ормгейр только по приезду. Глядит — все вокруг незнакомое. И хаты как-то по-чужому украшены, и девки в каких-то свитках неправильных щеголяют, а во главе всего этого безобразия баба стоит. Да такая баба, что мужик в обморок грохнется. Высоченная, громкоголосая, а важная, что аж сам воевода ей в оруженосцы с натяжкой сгодился бы.       «Эге…», — смекнул Ормгейр, зарываясь поглубже в солому, на коей почивать изволил. — «Да это ж сама ярлиха! Этакая важная, что ваш гусак! Спрячусь-ка я от нее подальше».       Да вот только спрятаться Орму не суждено было. Едва соломка под ним зашуршала, приметили то Кьелевы прихвостни и как взяли Орма под белы рученьки, как завели в палаты хозяйки своей, тут у Ормгейра все красноречие-то пропало.       Расселась перед ним за столом ярл, исподлобья зыркнула, да усмехнулась недобро.        — Так ты, значит, тот самый скальд, что Ормгейром Игла-в-Булках зовется.       Орм, сглотнув тревожно, кивнул.        — И что эта дуреха в тебе, замухрыжке, нашла-то… Ну, да ладно. Ты, видно, обласканный Первыми человек, раз уж моя Агни так за тебя просила… Что же… Будь по ее воле, доверю тебе ее похороны. Да ты только материнское сердце утешь. Скажи, дочку ты мою откуда знаешь?        — Милостивая ярл! — вымученно посмотрел на хозяйку дома Орм, — вот зуб и почки даю, сколько девок перевидал, вашу дочь в глаза не видывал! Вот голову даю на отсечение!        — На отсечение, — спокойно кивнула женщина, — это хорошо. Сам предложил. Отсечем, значится, тебе голову, если откажешься дочку мою хоронить. Но все же, может, видал ее где? Ни с того ни с сего дочки матерей за праздно шатающихся скальдов не просят!        — Да ни сном ни духом! Вот чтобы прям турсы меня на этом месте взяли.        — Взяли турсы, — косо ухмыльнулась ярл Кьель. — Это тоже хорошо. Но не при мне. Я не любительница кишки с потолка после них отдраивать. И, все же, ближе к делу. Дочь мою похоронишь? Похоронишь, конечно, куда же ты денешься… Так вот, похоронишь мою дочь, уедешь отсюда с тысячей золотых и, что благо для тебя, целый. А нет… Не обессудь, я тебе не только голову с плеч сниму, я тебя живого воронам на растерзание отдам. А потом уже голову. Понял меня?       «Вот так баба… Засунешь руку, так палец оттяпает!» — протянул Орм, — «Тысяча золотых — хорошо, но целым, она права, лучше… Ладно, отпеть девку не проблема. Чего уж там. Главное, чтобы не страхолюдина какая».        — Понял. Позволите приступить?        — Приступай, — еще мрачнее усмехнулась Кьель. — А чтобы у тебя желания сбежать не возникло, четверо моих молодцев за тобой-то и приглядят. А теперь пошли, храм наш покажу.       Храм, в который Ормгейра привели, храмом-то назвать было сложно. Весь какой-то он был скособоченный, а вокруг и вовсе лесом поросший. Не храм, а упокоище какое-то. Да только ярлихе все нипочем было, прошла, гордо расправив плечи, возле дочкиной погребальной лодки остановилась да про дочку свою что-то вещать начала.       Впрочем, вещала не глупые бабьи сопли «на кого же ты меня, ласточка моя, покинула», а вполне себе осмысленную информацию, что притащили дочку под утро, поруганную, побитую, но гордую, что дочка все-все матери рассказала, да тут же за него, как сказала Кьель, замухрыжку-отрока, попросила. Мол, не смотрите, матушка, что не храмовник какой, но то чистый человек, пущай по мне читает заговоры поминальные, да все три ночи подряд, ни одного заговора не упустив.       Зыркнула ярл на Ормгейра сердито, да вон вышла. А следом за ней и четверо ее самых верных молодцев. А как вышли, тут же дверь храма на засов снаружи заперли. Все же опасались, что сбежит Ормгейр.       Оставшись один, Ормгейр тут же огляделся. Мрачновато было тут, в храме, что ни говори. И статуи Первых, обыкновенно целехонькие в даже заброшенных молельнях, было словно изъедены древоточцем, и свечи в резных, потемневших от времени подсвечниках не столько освещали помещение, сколько дымили и рождали страшные причудливые тени по углам. А паутина была такая, словно под крышей обитали гигантские пауки-собакоеды.        — Бррр… хреново-то у ярлихи с набожностью… Совсем хреново! — подвел итог осмотра Орм и подошел к лодке. Да как подошел, так и застыл.       Лежала там девушка, да такая, что и правда не опишешь, коли не словоблуд. Кожа светлая, что твой месяц, а брови — солнце золотое в бледном утреннем небе, тонкие, в горделивом и насмешливом изломе. А уж губы… Такими губами только всяких прынцев заморских целовать. И те еще поцелуев таких славных губок не достойны. Не ярлова дочь лежала перед Ормгейром, а прям какого-нибудь видного заморского императора, какой красоты она была. И всколыхнулось что-то внутри Ормгейра, лишь после он понял — желудок попросился наружу. Задрожали у парня поджилки. Нет, не обычная девка лежала перед ним в домовине.        — Эгеге… да ты, Орм, встрял не по-детски! Это жеж та самая ведьма, что на тебе прокатиться пыталась! Ну и ярлиха! Ну и дочка!