Семейный ужин

      Я проиграл. Шагаю к печи, краем глаза замечаю, как заерзал на месте в радостном предвкушении папа. Мама широко улыбается своей новой зубастой улыбкой. По-хорошему нужно сражаться дальше, идти до конца и все такое. В общем, действовать, как настоящий герой. Но я не герой. Я устал. Почти три дня ничего не ел. И руки трясутся. Страшно. Поэтому и сдаюсь. Иду прямо к своей смерти. Вот она — хромированная сталь, с множеством кнопочек и функций. Так выглядит моя смерть. Становится обидно. — Пошевеливайся, милый, — говорит она. Или оно. В общем, то самое, что выдает себя за мою маму и вежливо открывает передо мной дверцу духовки. На меня хлынуло жаром. Они уже успели ее подготовить. Значит, придется лезть в раскаленную печь. Наверное, так даже лучше. Меньше буду мучиться. — Давай, Майки, — говорит мама и касается ладонью моей головы. Рука у нее холодная, почти ледяная. По спине проходит рой неприятных мурашек. А она зарывается всей пятерней в волосы и легонько так щекочет. За спиной кто-то заговаривает. Точнее, булькает, изрыгая непонятные звуки и сплошные шипящие. Джерард стоит сзади и выдает что-то на том самом, чужом языке. Торопит ее, наверное. Услышав его, мама перестает улыбаться, а ее рука, до этого нежно поглаживающая мою голову, цепляется за волосы и оттягивает их назад. — Живо, — холодно говорит она. Все мое хладнокровие трескается по швам. — Ма, — всхлипываю. — Пожалуйста… Смотрю ей в глаза. Зрачки у нее до того увеличены, что кажется, будто ее глаза полностью черные. Как у животных. И вот тут буквально за две секунды происходит сразу несколько вещей. Сначала по лицу мамы пробегает волна, на миг ее глаза становятся обычными, сама она резко хватается за живот, будто ее сейчас вырвет. Потом раздается оглушительный звон. Я зажмуриваюсь, прижимаю руки к голове и наклоняюсь к столу. Что-то маленькое, громкое и быстрое пролетает рядом со мной, врезается в маму и скачет дальше. — Майки! Беги! Голос звучит приглушенно, и как будто ненастоящий. Я боюсь открывать глаза, но ощутив свежий морозный воздух, который стремительно заполняет всю душную кухню целиком, все же делаю это. Передо мной мама. Растерянная, напуганная, за живот держится и морщится. Оглядываюсь по сторонам. Что-то маленькое оранжевого цвета продолжает скакать по кухне, поочередно ударяясь о стены шкафа и холодильник. Вся посуда на полу. Папа осоловело хлопает глазами и пытается уследить за мячом. Ну, конечно, это мяч! Баскетбольный мяч! Я отчего-то радуюсь. А потом замечаю его. Джерард стоит неподвижно, как кошка. На скачущий по кухне мяч не обращает внимания, а смотрит в окно. Я смотрю туда же и вижу… — Майки! В окно! Беги! В разбитом окне виднеется взволнованная, взлохмаченная голова Фрэнка. И я понимаю, что не все потеряно. Поздно понимаю. Джерард бросает взгляд на маму. Мама продолжает кривиться и хвататься за живот. И это действительно моя мама. Что-то в ней меняется. Она поднимает голову и смотрит на меня. Сейчас ударит, думаю. Но все же стою, жду. Это же мама. Моя родная мама. Та, что всегда сидит у моей кровати, когда я болею. И глаза у нее такие грустные бывают. И когда с Джерардом ругаемся, она всегда на моей стороне. И когда в коробке остается один кусочек пиццы, она говорит «это для Майки, не трогать». Она меня любит. Стою неподвижно и жду, а она медленно так тянет ко мне свою руку. На мгновение становится страшно и я закрываю глаза. Но вместо удара, ощущаю, как она гладит меня по щеке. Ласково так. Ободряюще. Открываю глаза. — Ма, — а у самого комок в горле, что дышать трудно. — Беги, Майки, — шепчет она. — Мам, — не выдерживаю и обнимаю ее, а она охает. — Беги, — говорит она громче, а потом толкает меня вбок. Сильно толкает. Я даже падаю на пол. Зачем она так? А потом понимаю, зачем. Папа накидывается на нее внезапно и, на удивление, ловко. — Беги!!! На этот раз уже не понимаю, кто кричит: Фрэнк или мама? Однако это срабатывает. Наконец, поднимаюсь с пола и бегу. За мной, протягивая свои длинные руки вперед, бежит Джерард. Еще чуть-чуть и схватит меня за волосы. Или за руку. Я даже как-то весь сжимаюсь, когда прыгаю в окно. В миллиметре от меня что-то свистит, и что-то холодное едва-едва задевает шею. — Бежим! — не успеваю очухаться, как меня за плечи хватает Фрэнк. Больно хватает, между прочим. — Очнись, Майки! Бежать надо! Ну же! Кажется, несколько метров он тащит меня на себя, попутно тряся за плечи. А потом я вдруг сам вскакиваю и бегу. Бегу быстро, не оборачиваясь, даже не касаясь сугробов. Фрэнк отстает от меня на несколько шагов. Когда мы выбегаем на улицу, то пробегаем таким же темпом еще метров пятьдесят, а потом Фрэнк тянет меня к оставленной прямо посреди улицы машине. Мы прячемся так, чтобы нас не было видно, если идти со стороны моего дома. Все равно найдут, думаю. Фрэнк тяжело дышит, чуть ли не высунув язык набок. Я же, на удивление, спокоен. Мог бы еще несколько километров в таком темпе пробежать. — Найдут они нас, — говорю, — нужно на помощь звать. В полицию или еще куда. Говорю, а у самого перед глазами мама. Прежняя мама. Не та, у которой акулья пасть и взгляд холодный, а другая, настоящая. Значит, все можно исправить. Можно вернуть маму и папу. И Джерарда, наверное, тоже. — Некого на помощь звать. Из-за своих мыслей я даже до конца не понимаю смысл сказанного. Понимаю я его только тогда, когда замечаю, что на улице необычайно темно. Нет, фонари светят как и прежде. Вот только… Окна во всех домах черные. Свет ни у кого не горит. Поворачиваюсь к Фрэнку. — Ага, — кивает он мрачно, — все куда-то пропали. Никого нет. Вообще.