Берег надежды

Все минуты после ранения смешались у меня в голове в единое целое. Создавалось впечатление, будто время резко остановилось, погрузившись в непроглядную пелену. Или напротив ускорилось до такой скорости, что не было возможности рассмотреть хоть что-то. Ужасное чувство. Подобного я никогда раньше не испытывала. И никому, даже самому заклятому врагу, не хочу пожелать испытать тот кошмар, который произошёл со мной, погрузив меня в плотную дымку тумана. В какой-то момент моё воображение рисовало в голове картинку мартовского Санкт-Петербурга. Словно в пелене этого дымчатого тумана скрывалась Петропавловская крепость. И откуда-то издали глядели на меня Сфинксы, заключённые в гранит. Какая же всё-таки удивительная вещь — наше собственное воображение. В любые, даже самые тревожные и страшные, секунды оно создаёт удивительные сюжеты, показывает то, что порой совершенно не поддаётся логическому объяснению. После наркоза я чувствовала себя очень и очень не уютно. Казалось, что сначала я не только не могу понять, где я нахожусь, но и никак не могу сообразить, кто я вообще такая. Неприятное чувство. Лёгкая дымка всё никак не отступала. Порой казалось, что эта пелена всё сильнее окутывает меня со всех сторон. Про себя я в тот момент усмехнулась — почему-то вспомнились минувшие годы, когда Кораблёв ненароком погружал меня в никотиновый туман. Я всегда, изо дня в день, просила его не курить рядом со мной. Вовсе пыталась уговорить его отказаться от этой привычки. Он лишь отмахивался от моих слов, утверждая, что работа у него нервная, а клубы дыма вокруг помогают. Потом мой верный друг всё же бросил курить. И вот после операции в памяти сами собой всплыли те давние воспоминания. Может, всё это не так просто, как мне кажется? Неприятные ощущения после наркоза на следующий день уже казались просто сном. Плечо несильно, но всё же неприятно ныло. И расспросы по поводу произошедшего на пороге Отдела меня совершенно не радовали. Хотелось закрыться ото всех и вновь погрузиться в пелену забытья. Виктор Иванович привычно стал на меня ругаться. Говорил, что несерьёзно я отношусь к словам «клиентов», которые они бросают как бы между прочим. Как всегда объяснял мне, что я не должна мотаться по всему городу, совсем позабыв про безопасность. Я слабо улыбалась ему в ответ. Кивала, соглашалась с каждым его словом. Хоть Ковин и ругался, я видела в его глазах волнение и заботу. На душе сразу же становилось тепло и очень спокойно. — Да что тебе говорить, всё равно ж ничего не изменится, — сказал Виктор Иванович, махнув рукой. На лице его засияла по-настоящему отеческая улыбка. И из глаз моих невольно скатились слезинки. Горчаков за четыре дня был у меня раз восемь. Не знаю уж как он договаривался с врачом и медсёстрами, но его спокойно пускали. И даже не гнали из палаты, как это обычно бывает. Лешка, что меня совершенно не удивляло, жаловался мне, что работа в Следственном Комитете буквально вся остановилась без меня. Словно все только при мне и работают. Утверждал, что сам никак не может раскрывать преступления, зная, что я лёжу в больнице. Говорил мне, что не может работать, если за стенкой кабинета «нет зазнобы Швецовой». Это он так поверхностно намекал, что следователь не имеет права работать, не отвлекаясь на чаепития. Среди недели с букетом цветов пришёл Луганский. Извинялся, что никак не мог приехать раньше. Встречи, разъезды. Ругался, что ему сообщили о неприятности со мной не сразу. Уговаривал меня обратиться в частную клинику. Утверждал, что лечение там в разы лучше. Но я отказалась, всеми силами пытаясь убедить Диму, что мне уже ничего не угрожает и так волноваться и суетиться — совершенно лишнее. Шёл пятый день моего прибывания в больнице. Плечо периодически неприятно тянуло. Но совершенно не этот неприятный факт огорчал и беспокоил меня. Все эти дни я ждала прихода одного единственного человека. Того, который был со мной рядом в ту страшную секунду. Который молил меня не отключаться, держа за руку. Но его не было. Не было ни раз за все эти дни. Не приходил, не звонил, не передавал через Лёшку записки. От Кораблёва я только получала посылки с фруктами и шоколадом. На лице всегда невольно появлялась улыбка, а внутри разливалось необъяснимое и безумно приятное тепло. Не было ни сил, ни желания раз за разом прокручивать в голове одни и те же мысли. Не хотелось в очередной раз задавать самой себе вопросы, на которые никак не находилось ответов. Я открыла книжку, которую мне буквально вчера принёс верный друг. Горчаков сказал, что не выбирал, просто попросил в магазине какой-нибудь детектив. Автор, указанный на обложке мне не был знаком, но книга увлекла меня с первых строк. «Какой-нибудь детектив» оказался очень даже интересной историей. Запутанное дело, приятные и очень добродушные герои. Всё это пришлось мне по душе. Я чувствовала, как всё больше и больше погружаюсь в описанную реальность. — Привет, — вдруг послышалось в тишине палаты. От неожиданности я вздрогнула. Оторвав взгляд от книги, подняла глаза на вошедшего. — Привет. Проходи, — произнесла я. Губы мои дрогнули в лёгкой улыбке. Захотелось прижаться к нему, почувствовав ставшее родным дыхание. Но внутри всё же сидела злость за его слова. И справиться с этим чувством я никак не могла. — Как ты? Кораблёв, ступая так бесшумно, словно кот, подошёл к моей постели. Поставил пакет с фруктами на прикроватную тумбочку, сел на стул рядом со мной. — Мне казалось, что этот вопрос должен задавать я, — произнёс Лёнька, улыбаясь. Как же чудесна его улыбка. Светлая, позитивная, искренняя. И только в старательно отводимом взгляде читалось чувство вины и чего-то ещё. — Как рука? Не беспокоит? Я пожала плечами, всматриваясь в его глаза. Печальные, заботливые, красивые. Я не знала, что ему ответить. Плечо не болело, но о своём ранении всё же неприятно напоминало. А сейчас мне казалось, что нет у меня никакого огнестрельного ранения. То ли это простое совпадение. То ли приятная иллюзия. То ли необычное чудотворное действие Кораблёва. — Всё нормально, — ответила я. Он смотрел на меня внимательно, будто пытался считать с меня информацию. — Лёня, я сказать хотела. Тот наш разговор… — Простите, Марья Сергеевна. Я не должен был тогда говорить всего этого, — Лёнька не дал мне договорить. Провёл пятернёй по своим волосам, видимо собираясь с силами. — Я виноват, признаю. Сам не знаю, что на меня нашло. Просто увидел эти фотографии и что-то переключилось у меня в голове. Простите. Я молчала, не желая перебивать майора. Внутри вновь бушевали чувства и сильные эмоции. Но злости на Кораблёва больше не было. Она пропала в один миг, будто исчезла как дымчатый туман Петербурга. Лёнька замолчал, склонив голову. Виновато, скорбно, печально. Сердце моё тут же сжалось как в тисках. Было ужасно жалко его. Хотелось обнять, погладить по волосам и сказать, что всё хорошо. Но что-то останавливало. Расстояние в несколько десятков сантиметров? Внезапно проснувшаяся субординации? Или страх снова всё разрушить? — Лёнь… — негромко позвала я, проведя кончиками пальцев по его руке. Он поднял на меня взгляд. И с молниеносной скоростью переметнулся со стула на краешек моей постели. — Марья Сергеевна… — он пристально смотрел мне в глаза. А рука его осторожно, но в то же время требовательно сжимала мою ладонь. — Мы ведь с тобой общались на «ты», — напомнила я, смотря ему прямо в глаза. Оторвавшись от подушки, я оказалась близко к нему. Наши лица были в считанных сантиметрах друг от друга. — Давай это вернём. Пожалуйста. Кораблёв ничего не ответил. Он продолжал вглядываться в мои глаза, нервно переплетая свои пальцы вместе с моими. По коже различалось приятное тепло и у меня совершенно не получалось отвести от него взгляд. Смотрела словно завороженная. Лёня провёл рукой по моим волосам и плавно спустился к щеке, оставляя на коже невидимую волну. И тепло, и непонятная дрожь одновременно пробежали по моему телу. Он стал неспешно, но уверенно приближаться ко мне. Я чувствовала его горячее дыхание на своём лице. Становилось отчего-то безумно волнительно. Я неосознанно, на подсознательном уровне, прикрыта глаза. Но Лёня не стал позволять себе ничего серьёзного. Приблизившись в плотную ко мне, он просто обнял меня за плечи. В один момент уткнулся лицом в мои волосы, оставляя на коже отпечатки горячего дыхания. — Ты мне очень дорога, — прошептал Лёня и тут же замолк. Я не знаю, сколько мы так сидели, прижавшись друг к другу и ничего не говоря. Я только чувствовала, как на душе моей становится всё спокойнее и спокойнее. Словно внутри меня начинает распускаться душистая сирень, согреваемая лучами его тёплого солнца. Ничего больше Лёнька себе не позволил. Да большего мне и не было нужно. Достаточно было только того, что он рядом, что не бросит и не предаст. За те пять дней, которые я на тот момент провела в больнице, этот был самым чудесным и радостным. Стыдно признаться, но даже визит любимого сына занял в невидимом голосовании почётное второе место.