Берег надежды

День у меня с самого утра начался с противоречивых чувств. Я проснулась, не в состоянии понять, удачным или же принёсшим печальные чувства будет сегодняшний день. И, как не странно, такое непонятное внутреннее состояние было у меня из-за мужчины. Из-за того мужчины, который долгие годы находится рядом со мной. И в радости, и в горе, как говорится. Вот только мужчина этот совершенно не мой законный муж. Луганский вот уже вторые выходные подряд сообщает мне, что не сможет приехать в Петербург, а я отчего-то волнуюсь не из-за него. В этот день я впервые встретилась с Кораблёвым. Долгие несколько дней мы не виделись, даже не созванивались по работе. Буквально избегали друг друга. То ли не желая касаться ран, саднящих от боли. То ли, напротив, испытывая друг друга на прочность. Не знаю, сколько мы ещё могли бы не встречаться, передавая данные и обмениваясь информацией через Курочкина. Наверное, долго, не решаясь сделать первый шаг к возобновлению общения. Но Фёдор уехал в командировку, а новое дело ждать не будет. Вот нам и пришлось отложить все недопонимания и глупые обиды подальше и наконец-таки встретиться. Но даже об этой встрече договаривались через верного друга. Глупо. Как школьники, которые мало ещё повидали в жизни и боятся сделать важный поступок. А ведь это наша первая настоящая ссора с Кораблёвым. Мы всегда спорили, обижались на мгновение. А потом всё быстро забывалось и возвращалось на круги своя. Все даже шутили, что если вдруг все переругаются, мы с Лёнькой так и продолжим мирно болтать и смеяться, на минутку отвлечась от дела. Так было всегда. Но не в этот раз. Слишком сильно задели чувства друг друга. Слишком резко оказались неумолимо близко друг к другу. Слишком много всего наговорили, не подумав. Слишком… Чересчур много этих «слишком» для нас двоих. Отказываюсь объяснять верным друзьям-коллегам, из-за чего мы с Лёнькой начали вести друг друга как кошка с собакой. Отмахиваюсь от почти что брата — Горчакова — говоря, что всё в порядке. А на самом деле чувствую себя невыносимо. Комок чувств буквально застрял внутри, причиняя боль. Обида и злость. Печаль и сожаление. Чувства смешались, породив какое-то новое, не ведомое раньше. Отсюда и противоречивые чувства с самого утра. С одной стороны я очень хотела увидеть своего старинного друга. Всё же много что связывает нас, без него как-то не по себе. А с другой стороны видеть Кораблёва не очень-то хотелось. Мне совершенно не грело душу то, что он может продолжить тот роковой разговор о Луганском. — Здравствуйте, Марья Сергеевна, — привычно сказал Лёня, когда мы встретились у нужного адреса. Мне даже не миг показалось, что ничего не изменилось, всё как прежде. Но это была лишь иллюзия. На лице его не было счастливой улыбки, а взгляд на меня майор и вовсе не стал поднимать. — Добрый день, — произнесла я в ответ. Слова давались тяжело. Почему-то в миг пропало утреннее рвение увидеть его и вновь поработать вдвоём. На смену ему пришло желание остаться одной, забыть обо всех жизненных проблемах, перестать задавать самой себе одни и те же вопросы. Между нами повисло давящее молчание. Одновременно хотелось и обсудить всё на свете, и не говорить друг другу совершенно ничего. Ужасное чувство. Мне было как-то не по себе. И я готова спорить, что Лёня испытывал то же самое. — Что нового? — зачем-то спросила я. Толком не подумав. Просто от того, что нужно было что-то говорить, прерывая затянувшееся молчание. Угнетающее и заставляющее все чувства связываться в тугой узел. — Курочкин на неделю уехал, — ответил, пожав плечам. Видимо как и я не знал, что сказать, но говорить было нужно. Он поднял на меня взгляд, но лишь на миг. Как я его хорошо понимала — не хочется отводить от собеседника взгляд, но и смотреть невыносимо. Не став больше мучать друг друга и самих себя, мы с Кораблёвым решили прекратить мгновение приветствия и отправились исполнять служебный долг. Но стоит отметить, что есть в Лёньке неизменное — галантно распахнуть передо мной входную дверь и идти за моей спиной, прожигая взглядом. Беседа с коллегами нашего убитого удалась на славу. Нам рассказали много всего интересного. Порой, конечно, обычные слухи, без которых никуда, но и полезной информации весьма много. Везде всё одинаково. Все всё обо всех знают. А если не знают — предполагают или сочиняют на свой лад. Так было, есть и будет. И всё равно где: в банке, в продуктовом магазине или в Следственном Комитете. Снаружи казалось, что я целиком и полностью увлечена работой, и никакие посторонние мысли беспокоить меня не могут. А на самом деле мне казалось, что я вот-вот разрыдаюсь от этой непривычной атмосферы между нами. Мне не хватало его шуточных фраз в мой адрес, не хватало его привычки перебивать, когда я задаю вопросы. Не хватало Лёнькиного пристального взгляда. Такого горячего, смущающего, безумно нежного. Хотелось вернуть всё на круги своя. Отмотать время назад и исправить тот наш разговор, заставивший нас отстраниться друг от друга. Зачем я на говорила ему всего этого? Зачем оттолкнула от себя, мечтая, чтобы он был ближе? — Марья Сергеевна, чем вам всё-таки Жданова не понравилась? — спросил Кораблёв, когда мы уже оказались возле Отдела. Он собирался спросить это ещё около офиса, но я скрылась за дверцей своего автомобиля, оставив его наедине со своим вопросом. — Может, всё-таки скажите? Или не доверяете? — Вы же знаете, товарищ майор, что я не стану делиться своими предположениями, пока не проверю догадки, — я скользнула по нему взглядом, закрывая машину. Мысленно отметила напряжение Кораблёва и его «убитый» взгляд. — Что-то раньше этот принцип не мешал вам делиться со мной версиями по делу, — весьма верно отметил Лёня. Он прав, снова прав. Я много с кем могла не поделиться мыслями, пришедшими в голову. А ему говорила. Всегда говорила. А сейчас всё иначе. Ужасное чувство, когда и сказать хочется, и что-то останавливает. Я хотела ответить ему, что раньше он не обвинял так открыто моего мужа в измене. Получилось бы язвительно, болезненно, невыносимо для нас обоих. Но совсем не это остановило мою речь. Отойдя от своей машины и уже открыв рот для ответа, я посмотрела на Кораблёва внимательно, даже как-то обвиняюще. И, не успев произнести и слова, почувствовала пронзительную боль. То ли от самого выстрела, то ли от страха меня прижало к дверце машины. Плечо ужасно саднило от боли. Резкой, невыносимой, отдающейся до кончиков пальцев. Складывалось ощущение, будто меня облили кипятком. От боли из глаз хлынули слёзы. А рука медленно начала неметь. Всё происходящее вокруг стало уверенно погружаться в туман. Туман зрительный и звуковой. Помимо боли я чувствовала только одно — руки Кораблёва на своих плечах. По плащу цвета топлёного молока разливалось кровавое пятно. — Маш. Маша! — доносилось до меня откуда-то издалека. Меня пронзала ужасная усталость. — Нет-нет-нет. Не падай. Держись! — он тряс меня, пытаясь привести в чувства. Может наивно надеялся, что так сумеет всё изменить. В какой-то момент послышался громких хлопок — кто-то выбежал из Отдела. Лёнькиных слов выбежавшему дежурному я разобрать никак не могла. Но примерный смысл был понятен и без этого — спрашивал, кто стрелял, сильное ли ранение и всё прочее. — Не отключайся! Пожалуйста! — даже в туманном сознании я слышала, как срывается его голос. Ощущала, как его самого будто пронизывает боль. — Ты мне нужна, слышишь? — прошептал Лёня, подхватив меня на руки. А я лишь нашла в себе силы улыбнуться. Как мы доехали до больницы, я помню смутно. Практически даже не помню. Запомнилась только Лёнькина рука, порой сжимающая мою ладонь. Отложились в памяти его просьбы держаться и не «отключаться», его слова, что я нужна ему.