Черный человек

Уильям брезгливо посмотрел на предложенную чашку с чаем и мрачно ответил: — Никогда не любил чай. Всегда считал это помоями. Авель подал ему чашку с любезной улыбкой: — Если тебе не понравится, я не заставлю тебя это пить. Вордсворт взял чашку в руки и снова углубился в свои мысли. — Я бы выпил сейчас немного крови, но, думаю, это больше не имеет смысла. Его руки снова задрожали от осознания нелепости ситуации и собственной беспомощности. Он пригубил горячий чай, и его презрительно прищуренные глаза раскрылись от удивления. — Как здорово! Будто попробовал на вкус аромат тропических цветков, — он вдохнул букет запахов чая, и его выражение лица стало более приветливым. — Я взял лучшее из запасов профессора, — Авель пытался придумать хоть что-нибудь, что могло бы прояснить непростую ситуацию, но напрашивалось на ум самое очевидное. Его дорогой друг тронулся умом. — А кто ты такой? — Уильям снова прищурился, словно плохо видел, и посмотрел на добродушного Авеля. — Ты не похож на слугу в этом доме, но ведешь себя буквально как прислуга. Твой профессор очень богат? — Нет, — этот вопрос покоробил Найтроуда. — Конечно же, нет, я не его слуга. Я его друг. Мы просто очень дружны с давних пор, и он как родной мне человек. Авелю пришлось задуматься, чтобы раскрыть для самого себя суть их отношений с Уильямом. Он мог помочь ему в любое время суток и не особенно хорошо разбирался в социальных связях, чтобы понимать, как называются его действия в дружбе с профессором. Неужели в чьих-то глазах он мог выглядеть как простой слуга для богатого господина? — Что же делает вас до такой степени родными? — Я… — Авель углубился в воспоминания. — Я родился в Альбионе и… Я давно там не был. Моего друга лишили гражданства и права там проживать. Так вышло, что мы встретились здесь. Нам есть, о чем поговорить и что вспомнить. — Надо же, — Уильям сделал еще глоток чая, который был для него тоже воспоминанием о той бесконечно далекой жизни, когда он был простым ребенком. Когда он был человеком. И это было безумно давно, так давно, что только этот чай, словно волшебное зелье, возвращал его в детство. Он помнил такую же простую комнату с мебелью из хорошего дерева, как эта. Если б не Авель, он бы решил, что оказался в собственном детстве, только взрослым. Таким, как если б остался человеком. — Неужели вас роднят только воспоминания о родине, и это заставляет тебя делать для Уильяма разные повседневные вещи? Например, как сейчас, помогать ему. — Ну, не только это… — Авель почесал затылок и загрустил. — Только не говори, что вы с ним спите, — Уильям покачал головой. Патер закашлялся, выпучив глаза. — Нет, конечно же, нет! Как тебе могло прийти такое в голову? — Я всего лишь предположил, — Уильям прикрыл глаза и улыбнулся. — Хорошо, что у вас нет интимных отношений. Я очень плохо представляю себе это. Он поставил чашку обратно на стол, аккуратно сдвинув упаковки лекарств, и встал, чтобы подойти ближе к окну. День уступал свои права ночи, но солнце все еще ярко светило. Вампир в человеческом теле решил выйти на улицу. — Проводи меня во двор, — Уильям повернулся к Авелю. — Я боюсь здесь заблудиться. — О, ты хочешь увидеть солнце? — Авель улыбнулся. Ситуация была почти забавной, если бы все это не происходило с его другом. За какой-то короткий срок он сильно изменился. Он стал очень черствым, сухим. Постоянный прищур придавал ему злодейский вид. Авель подумал, что будь профессор злодеем, он бы пленял женские сердца. Обычно его добродушная улыбка очаровывала всех вокруг, располагая к откровенностям разного рода. Но где же теперь та улыбка, и вернется ли она? Оказавшись во дворе дома, Уильям сощурился, хотя солнце уже не светило так ярко. — Ох! — он прикрыл рукой глаза, как это делает человек, который впервые за долгое время видит свет. — Все в порядке, — Авель попытался его успокоить. — Тебе нечего бояться, потому что ты в человеческом теле. — Не в этом дело, — Уильям убрал от лица руку и указал на кресло-качалку, оставленную во дворе в небольшой импровизированной беседке. — Вот. Он весь дрожал от нахлынувших воспоминаний, которых, как он считал, больше не было. — Что? — Авель, недоумевая, посмотрел на беседку. Что в этом было плохого? — Я помню такое же место, точь-в-точь как сейчас… И это было, когда я еще не знал ничего о вампирах и о людях. Я сам был обычным человеком! Уильям осторожно подошел к беседке и прикоснулся рукой к креслу. Все происходящее вызывало у него боль. Авель следовал за ним, словно тень, и наблюдал: — Как ты стал вампиром? Был ли у тебя выбор остаться простым человеком? — У меня его не было, — профессор смотрел прямо перед собой. — Моя мать была долгоживущей, и она дала жизнь трем мальчикам. Мельхиор, Бальтазар и Каспар. И перед нами троими не было никакого выбора. Что бы мы ни делали, куда бы мы ни шли, какой бы выбор ни сделали — перед нами было только такое будущее, которое придумали за нас. Авель задумчиво стоял позади и смотрел на лучи солнца, сочно желтевшие на закате, как осенняя листва. — Неужели ты хотел быть человеком? — Я не знаю, — Уильям качнулся в кресле, погруженный в собственные воспоминания. — Но если бы я умер и оказался здесь, это место было бы моим долгожданным раем. Моим отдохновением. Тогда я мечтал, я думал о будущем и о том, что я сделаю для людей. И то, что я делаю, мне на самом деле не нравится. Но выбора больше нет. Шелуха, которая наслаивалась на душе больше ста лет, была сброшена подобно змеиной шкуре прочь. И вот, перед тем, кто пережил символическую смерть, была ясно видна картина всего его прошлого. Но как много людей проживает жизнь совсем не так, как им хотелось бы, и разве вампиры, Истинные Люди, застрахованы от той же ошибки? — Ты мог бы все изменить. Не сразу, постепенно, но ты бы смог, — Авель положил на его плечо руку. — Тебе только надо вернуться в собственное тело. И если уж так вышло, не расскажешь ли ты, куда делась душа Уильяма? — Ох, боюсь, что мне это неизвестно. Но готов предположить, что он оказался в моем теле. И ему сейчас совсем несладко… — Знаешь ли ты, как это могло произойти? Ведь такое само по себе не случается, — Авель продолжал допытываться. — Есть у меня одна мысль. В нашем, так сказать, обществе, есть один человек, который позволяет себе беспрецедентные эксперименты. Он никогда не ставит о них в известность никого из нас, кроме своего начальства. Но что там, он ведь подчиняется только одному, самому главному. Он не обязан нам что-либо объяснять вообще. — И ты считаешь, что в его власти сделать такие вещи с вами обоими? — Авель начал понимать, что без технической стороны вопроса тут не обошлось. — Видишь ли, существует теория, что мы все — информация. Огромное вместилище информации и беспрестанный его поток, — Уильям оживился, и было видно, что разговор отвлекал его от неприятной стороны ситуации. — Мы и сами стремимся пополнить сами себя новой информацией, в этом цель нашей жизни. Наполниться мудростью и передать её другим. Я имел неосторожность сказать этому человеку о подобной теории. И как сейчас помню, он спросил у меня, возможно ли теоретически поменять два информационных объекта местами в пространстве так, чтобы их качества поменялись эквивалентно их свойствам. Я ляпнул, что это, конечно же, вполне вероятно. Но сделать это крайне сложно, потому что два информационных потока, резко замененные местами, должны определиться за очень короткий срок, иначе они останутся как бы в подвешенном состоянии, не идентифицированными. — Что? — Авель переставал улавливать суть происходящего. — Ох. Дай мне два каких-нибудь мелких предмета. Они должны быть разными. Авель пошарил в карманах и дал ему мелкую монетку и карамель, завернутую в потрепанный фантик. — Отлично! — Уильям встал с кресла и зафиксировал его ногами так, чтобы оно не раскачивалось. Он положил два предмета на сидение рядом друг с другом. — Вот. Ты прекрасно видишь, что вот это конфета, а это монета. Но я сейчас начну очень быстро менять их местами. Перед глазами Авеля предметы замелькали крайне быстро. Не останавливая движения рук, Уильям сказал Авелю: — Когда я закончу их перемещать, ты должен сказать как можно быстрее, что из этого конфета, а что — монета. Авель поначалу следил за перемещением предметов, но под конец устал, и не сразу сориентировался, где что. — Именно об этом я и говорил! — торжествующе произнес Уильям. — Эта неопределенность делает опыт опасным, если нет соответствующего якоря. Якорь в случае с перемещением душ — тела. Но и они не идеальны. Это тело, например, изо всех сил стремится меня уничтожить. — Почему ты так думаешь? — патер был ошеломлен озвученной теорией и опытом. — Почему тогда мне так плохо? — Ах, это потому, что Уильям болел последние два дня. У него была очень высокая температура… — …Которая не сбивалась! — торжествуя, продолжил вампир в теле изобретателя. — И при этом у него ничего не болело. — Да… — Авель все больше удивлялся. — Эта температура называется «мозговой» в медицинской практике. Не спрашивай, откуда я это знаю. Случайно слышал, как Ис… как кое-кто, кого я подозреваю, обсуждал это. Она поднимается резко и не сбивается ни одним препаратом. При этом ничего не болит. Вот только мне непонятно, зачем… — Уильям сделал резкий вздох, когда перед его внутренним взором предстала полная картина. — Я понял! Но я не могу сказать тебе больше того, что ты можешь знать. Ты и этого знать не должен! — Так ты выяснил, что случилось с Уильямом? — Авель схватил профессора за плечи. — Ты знаешь, что нам надо делать? — Для начала, надо хорошенько все обдумать… Ох… У твоего профессора прекрасный мозг. Мне достаточно задаться вопросом, как он начинает складывать перед моими глазами мозаику из разрозненных фактов. Мне начинает нравиться это тело. Правда, только серое вещество из всего организма понимает, что случилось кое-что странное и несправедливое, — Уильям говорил это, наклонившись близко к лицу Авеля, и ему теперь было наплевать, что от того странно пахнет, и вообще, он похож на дурачка.