Тени

Сначала вернулась боль. Казалось, легкие вот-вот разорвутся, наполняясь раскаленным тяжелым пеплом. Ему отчаянно не хватало воздуха, а затем что-то коснулось губ, помогая дышать. Арнав не знал, что это было, но с жадной благодарностью отдался помощи. Сосредоточившись на этом ощущении, он попытался прийти в себя и тогда услышал: кто-то плакал. Всхлипывал совсем рядом испуганно и безнадежно, словно горюя о потере. Ему хотелось открыть глаза и увидеть, понять, а воздуха все еще не хватало… В голове расползалась темнота. Она проникала везде, куда могла дотянуть свои щупальца: ласкала мышцы, поглаживала глаза, щекотала бархатом в мозгу, обволакивала кости. Во рту появился привкус желчи, отдающей смертью и горьким дымом. Арнав попытался глубоко вдохнуть, и в то же мгновение что-то снова прижалось ко рту — настойчиво, но осторожно. Прикосновение напомнило о податливой мягкости губ, и отчего-то из черноты, наполнявшей сознание, вдруг возник образ… Кхуши? Словно подтверждая это предположение, его лицо окатило теплой волной дыхания. — Откройте глаза! Голос Кхуши умолял, требовал, звал. Это было важно, настолько нужно и дорого, что веки дрогнули. Он открыл глаза и, судорожно вдохнув, надрывно закашлялся. Приступ тошноты накрыл с головой, и, едва успев повернуться на бок, он избавился от ядовитой слизи, подкатившей к горлу. Арнава нещадно рвало, а сидевшая рядом Кхуши придерживала его за плечи, не позволяя упасть. Запоздалое понимание того, насколько он жалок и слаб сейчас перед ней, озарило сознание быстрым всполохом, но мгновенно угасло. Мир вокруг неудержимо вращался и выворачивался наизнанку вместе с его желудком. Арнава оторвали от Кхуши сильные чужие руки. Его окликали, тормошили, а он хотел лишь одного: чтобы вся эта суета улеглась… Чтобы вернулась надежность, исчезнувшая вместе с Кхуши. Он словно внезапно потерял опору, за которую держался, но сопротивляться не было сил. Он видел, как она отступает, отдавая право помощи другим, хотел остановить, но не мог. Кхуши уходила все дальше, не сводя с него глаз, и, в конце концов, окончательно растворилась в темноте ночи. Занимался рассвет. За окном ветер шелестел листвой. Он разговаривал тихим шепотом, любовался дрожащими каплями росы, забавляясь, словно мальчишка любимой игрушкой. Кхуши прижималась лбом к прохладному стеклу, тщетно пытаясь избавиться от назойливых воспоминаний. Образы прошлого вставали перед глазами, составляя цельную картину, будто упала плотная ткань, скрывавшая все неприятное, осевшее в ее памяти. Она была не нужна Шьяму… И чем более бедственным становилось их положение, тем большее отвращение он испытывал к ней. Обуза. Источник всех его бед. Бесполезна, как жена… Кажется, так он сказал ей однажды? Как она могла не помнить? Кхуши в смятении крепко зажмурилась, не желая больше думать об этом. Пусть. Это прошлое. Его больше нет. Оно ушло, а скоро и след его растает… Но память воспользовалась ее замешательством, подкинув новую пищу для размышлений. Сегодня она ушла, оставив Арнава. Трусливо бежала, потому что собственные чувства слишком пугали. Откуда этот панический ужас? Как случилось, что его дыхание стало необходимостью, а спасение — впервые в жизни — удовольствием? Это было недопустимо. Безобразно. Абсолютно, бесконечно и невозможно неправильно. Кхуши глубоко вдохнула и открыла глаза, окидывая комнату взглядом. Ее ничего здесь не держало, кроме зыбкого тумана, сотканного из разочарования и слез. Серый предрассветный сумрак, окрасивший тишину Шантивана, давил грузом прошлого, поэтому пора было бежать отсюда без оглядки. Немедленно. Прямо сегодня. Вырваться на свободу и начать жить, пока она снова не позволила себя сломать. Она стала сильной и должна была смотреть вперед, забыв обо всем. Напичканный лекарствами Арнав проснулся поздно. Он неспешно выплывал из болезненного дурмана, будто медленно покачиваясь на приливной волне. Его почти выбрасывало на берег реальности, а потом снова утягивало назад, в забытье. Голова болела той тяжелой, глухой болью, от которой жизнь казалась еще омерзительнее и хотелось утробно стонать. Но не только физическое состояние было тому причиной. Кхуши. Вина перед ней сидела глубоко, рвала душу ненавистью к себе. Она раздирала сердце, превращая его в кровавые лохмотья, выжигала глаза слезами, наполняла тоской. Кхуши. Это ее дыхание спасло его сегодня. Ее губы вернули его назад. Ее руки удержали его на краю… Арнав должен был быть ей благодарен, но вместо этого чувствовал отчаяние, потому что не знал, что делать с этой жизнью, в которую его втащили, не позволив сдаться. Все испорчено. Ничего не вернуть. Нужно смотреть правде в глаза — он пронесся разрушительным смерчем, не оставившим после себя даже камня… И все же, кое-что еще можно было исправить, а для этого нужно поговорить с Кхуши. Совершив огромное усилие, Арнав сел и вцепился в край кровати. Стены качнулись, а потом застыли с мягким толчком, будто прекратила кружение старая карусель, на которой он катался в далеком детстве. В доме было слишком тихо. Он спускался по ступеням, ощущая, как эта гнетущая тишина заставляет сердце сжиматься в ожидании трудного разговора. Вдох — выбор. Выдох — борьба. Шаг — преодоление. Вся его жизнь состояла из таких выдохов и шагов. С кем он боролся? С собой или судьбой? И важно ли это теперь, когда он оказался посреди пепелища? Какое значение имеет война, если ты проиграл? Остановившись у порога гостевой комнаты, Арнав замер. За дверью царило безмолвие. Как сложно сказать "прости"... Простое слово — глупое и пустое. О чем оно? Для чего? Всего лишь набор букв. Перелив звуков, царапающих гортань. Итог долгих месяцев среди ярости и лжи, подменивших нежность и радость. Он не заслуживал прощения, но Кхуши должна была услышать извинения. Арнав сделал глубокий вдох и постучал. Ни малейшего звука не доносилось из комнаты, лишь его сердце колотилось так громко, что казалось, будто эхо этого биения раскатисто гремит по коридору. Он взялся за ручку, не решаясь распахнуть дверь. — Арнав джи? — окликнул тихий голос. Резко обернувшись, он увидел Паяль, внимательно смотревшую на него. — Вы ищете Кхуши? Арнаву показалось, что она хочет спросить еще о чем-то. Вопрос витал в воздухе, ощущался в наклоне головы девушки, в легкой напряженной складке, залегшей между ее бровей. — Да. Мне нужно с ней поговорить. — Ее нет. — Она на кухне? Паяль отрицательно качнула головой. — Ее совсем нет. Она ушла. Арнав похолодел. Ушла. Она ушла. Он знал, что она уйдет. Чувствовал. Понимал. Но принимать эту правду не хотелось. — Как? Куда? Почему вы ее отпустили? Паяль неуверенно протянула сложенный лист бумаги. Арнав взял его в замешательстве и, опустив глаза, развернул. Строчки прыгали перед глазами, не желая вставать в нужном порядке. Фразы рассыпались, пугая обрывками слов, оседавшими в голове. Он никак не мог сосредоточиться и понять, что скрывается за знакомым почерком. Смысл ускользал. Ясно было одно: Кхуши прощалась. Он поднял взгляд и вопросительно поднял брови, словно предлагая Паяль самой рассказать. — Она не захотела больше оставаться в вашем доме. Я и раньше подозревала, что в ее исчезновении как-то замешаны вы. А теперь… Кхуши снова ушла. Что произошло? Скажите мне! Паяль умоляюще смотрела на Арнава, а он не знал, что ответить. — Я… не могу вам сейчас объяснить. — Слова давались с трудом. — Я страшно виноват перед ней… Перед вами… Но не просите меня сказать больше, чем я могу. Сначала мне нужно объясниться с Кхуши. Вы ее видели сегодня? Паяль сникла, тяжело вздохнув. — Утром, — кивнула она. — Еще до завтрака. Я знала, что она что-то скрывает. Видела… Почему же не сделала ничего? — Ее голос стих, превратившись в безнадежный шепот. — Арнав джи… Куда она пойдет? — Не знаю, Паяль… Но я найду ее. Обещаю. И снова все вернулось. Кружение по Дели, уличный гомон, задворки дорогих бутиков и узкие улицы бедных кварталов. Арнав действовал по наитию, прочесывая город, в котором растаяла Кхуши. У него был выбор: сдаться или бороться, и он выбрал второе. Он не мог позволить ей уйти вот так. Не теперь. Слишком велика была его вина, и слишком многое он ей задолжал. Арнав не знал, как все исправить, но одна мысль о Кхуши душила тяжелыми спазмами... Это граничило с безумием. Эмоции — новые, жаркие — извергались клокочущей лавой, накрывали огненным покрывалом. Затылок гладила ледяная рука страха, а в душе зрело обещание: он сделает все, что должен, все, что сможет… И даже больше. Лишь бы она позволила.