Soldier of fortune and his Victory

Самое ужасное зрелище - это наблюдать за спиной любимого человека, который уходит от тебя. И вместо того, чтобы броситься в след и попытаться снова развернуть его к себе, посмотреть в глаза и найти там оправдание для себя, для Вас обоих… Вместо этого ты просто стоишь и смотришь в кухонное окно, как мужчина твоей мечты уверенной и сильной походкой удаляется, подобно киногерою из фильмов 40х. Гордо, и не замечая, как сильные плечи засыпает снег. Сердце упало, говорите? Да его просто в порошок стёрли! Казалось, содержимое желудка огромным комом переместилось в середину глотки. Стало тяжело дышать. Я сделала глубокий вдох. Ещё один. Тут же закололо сердце, и потемнело в глазах. С трудом отвела взгляд от окна, где в снежной поволоке растворялась фигура Джона. Всё. Это конец. Сделалось горячо, и задрожали колени, потом грудь начала разрываться на две части, и из этого разрыва вырвались первые рыдания. Слёзы, как принято считать, приносят облегчение, но не в этот раз. Горячие солёные капли струились по щекам и разъедали кожу, как серная кислота. Я закрыла лицо руками и обессиленно опустилась на стул. Чернота и всхлипы. Больше ничего. Чувство вины и безысходности. Но ведь с одной стороны я совсем не виновата! А с другой? Ну, конечно же я виновата. Как не быть виноватой? Какая же я глупая, глупая, неуклюжая, неудачливая, малодушная лгунья! Ненавижу, ненавижу себя. Ненавижу свои мысли, решения, ненавижу свою голову, в которой роятся глупые-глупые мыслишки, дурацкие идеи. Всё произошедшее такая глупость, такое может происходить только в мелодрамах или дамских дурацких книжках! Но это происходит со мной, сейчас. И так всю жизнь, чёрт побери, всю жизнь. Происходит чёртово дерьмо, которое не случается с нормальными людьми. Не хочу так жить, не хочу никого мучить! Я недостойна такого человека, как Джон. Он ушёл, он считает меня изменщицей, лгуньей, бесхребетной тварью – как он прав! Он так прав! Потому что такая идиотка и кретинка – гораздо хуже всех изменщиц и тварей. Ненавижу себя, ненавижу, ненавижуненавижуненавижуненавижуненавижуненави… Что-то сильно обожгло губы, и сразу же вместо темноты собственного рукава в глаза ударил дневной свет. - Виктория, приди в себя! Викки! – Дин стоял надо мной, одной рукой придерживая мою голову, а другой держа бутылку виски. – Перестань плакать. Мне страшно за тебя! Он всё также был без верхней одежды, но какие-то странные и потасканные жизнью серые мешковатые штаны, которые то и дело ползли с его бёдер, надел. На краю сознания подумалось, что стоит закрыть окно, ведь полуголого Дина может продуть на сквозняке, но осуществить задуманное было сложнее, чем найти иголку в стогу сена. Француз поставил бутылку на стол и опустился передо мной на колени. Длинные тёплые ладони сжали мои пальцы, а зелёные глаза смотрели с такой заботой и жалостью, что мне тут же захотелось рыдать снова. Нет, пожалуйста, только не жалость. Только не жалей меня… Опять сделалось больно, а рот скривился и поехал на бок, руки затряслись, словно в пляске святого Витта - вторая волна истерики была готова захлестнуть тело и мозг. Но тут неожиданно, сильно, со всего размаха - ХЛОП! Я ошарашенно схватилась за пылающую щёку и с ужасом смотрела на Дина, который выпрямился во весь рост и вдруг стал похож на хищное животное из семейства кошачьих. Сухой, жилисто-гибкий, с мышцами, что играли под белоснежно-мраморной кожей. Его зелёный взгляд метал молнии, а взлохмаченные волосы обрамляли острые скулы, выделяя их резко и агрессивно. Желание истерить сменилось страхом. Я испугалась и обиделась, мне показалось, что он сошёл с ума и может ударить снова, и действительно, длинная рука словно приготовилась к замаху! Это было что-то на уровне инстинкта. Не успев подумать и успев обозлиться, я, что есть силы, двинула ему ногой в живот. Такого мужчина явно не ожидал и, отброшенный назад, с силой впечатался в кухонный шкаф. Со шкафа тут же посыпались кастрюли и старая, покрывшаяся пылью, ваза. Шум, грохот и звон наполнил мою малогабаритную кухоньку. На дикие звуки тут же принёсся Бадди, рассчитывая на весёлую игру и вкусняшки. Осознание того, что пёс может поранить лапы об осколки, было сильнее потери Джона и боли пылающей щеки. - БАДДИ! ФУ! НАЗАД! – Взревела я, как раненый бизон, вскакивая с места и преграждая собаке путь. - Прости меня, Викки. Прости, пожалуйста, я не должен был так поступать, – умоляющим тоном повторял француз, прижимая к своему животу пакет с замороженной курицей. В кухне уже был наведён относительный порядок, и мы сидели в гостиной, точнее полулежали в креслах. - Это ты меня прости. – Ответила я, в свою очередь прикладывая к лицу пакет ледяных брокколи. - Ты совершенно правильно поступил, иначе я бы не успокоилась. Это я психопатка. Представляешь, напридумывала себе, что ты меня будешь избивать, и атаковала. Дура. - А ты не из робкого десятка, - хмыкнул Дин. – За тебя можно не бояться. Я от тебя такого не ожидал. - Сама от себя такого не ожидала. – Холодная вода закапала из пакета за шиворот, и я поспешила убрать брокколи от лица. – Я вообще от себя ничего не жду. - Послушай, всё можно исправить. – Дин отложил курицу и с сомнением посмотрел на пресс. - Конечно можно исправить. Зайди в аптеку и купи рассасывающую мазь – отлично помогает от гематом. Мужчина закатил глаза: - Викки, я не про синяки сейчас. Я про Джона. Всё произошедшее – случайное стечение обстоятельств. Наиглупейшее. Давай сейчас поедем и поговорим с ним? Я внимательно посмотрела на друга. Он был абсолютно серьёзен и чистосердечен. Боже, как же объяснить этому удивительному человеку, рубаху-парне и вечному Гекльберри Финну, что дело даже не только в том, что произошло час назад. Снова мне сделалось грустно и больно. Нужно встать и пойти в ванну. Не хочу, чтобы Дин снова это видел. Я порывисто встала: - Так… курица сейчас разморозится и брокколи… дай эту, как её… пакет. Щас я… Забыв про то, что должна забрать у него курицу, я спешно пошла прочь из комнаты, но француз оказался проворнее меня: - Стоп. – Дин замер в проходе, не давая уйти. – Ты опять? - Нет. – Я боялась поднять глаза и продолжала вертеть в руках замороженную упаковку. – Просто хочу положить брокколи в холодильник. - Викки, почему ты не хочешь с ним поговорить? - Надо положить брокколи в морозилку… - Нужно объясниться, я уверен, что он всё поймёт… - Брокколи размораживаются… - Господи, хватит уже об этих брокколи! – Взъерепенился Дин и вырвал у меня из рук упаковку. – Всё! К чёрту их! – Он кинул пакет куда-то в коридор, сопроводив их полёт коротким французским словом. Он сложил руки на груди и серьёзно посмотрел на меня: - Объясни в чём дело. Я боялась открыть рот. Потому что была уверена, что стоит мне его открыть, как оттуда вырвется вой. Поэтому я угрюмо молчала, уставившись на Диновы запястья, обмотанные яркими фенечками. -Викки… - Тихо и мягко позвал Дин. И я подняла глаза. И сдалась. Я вцепилась в Диновы руки и судорожно обнимала его, размазывая слёзы по груди. - Понимаешь, это так сложно и долго. Всё так запуталось. Он сильный, настоящий, цельный, смелый… А я, я.. Я… Такая глупая, неуклюжая, несуразная. Постоянно ревнующая его к.. к.. к.. – Всхлипы мешали выдавить из себя ненавистное имя. - К Шерлоку? – Подсказал Дин, запуская ладонь в мои волосы, пытаясь утешить тёплой лаской. - Да! – Как маленькая девочка взревела я. – А ещё я соврала ему про тебя. Так глупо и мелко, без повода. Он бы никогда не сделал так, не говорил бы такого. Я такая глупая. И так его недостойна… С силой, но мягко, француз оторвал моё лицо от своей груди и аккуратно коснулся пальцами подбородка: - Ты замечательная. Запомни это. Я активно замотала головой и с силой зажмурилась. Слёзы водопадом текли по щекам. - Нет, нет, нет. Я ужасная женщина. Что произошло, я поняла не сразу. Просто в какой-то момент у меня словно выбили почву из-под ног. Саднящая соль слёз на губах перестала жечь, а мокрые щёки стали сухими. Я открыла глаза. Медленно и ласково Дин подушечками пальцев стирал слёзы с моих щёк. А потом склонился над лицом. Так близко, что я почувствовала его дыхание и запах. Свежо и терпко. Как запах морозного утра и свежесваренного кофе. - Дин.. – С трудом прошептала я. Его губы разомкнулись и накрыли мои. Нежно и чувственно, едва-едва касаясь лёгкими, как крылья бабочки, поцелуями, которые собирали едкую соль с губ. Длинные пальцы запутались в волосах и мягко массировали, перемешивали локоны, заставляя уйти головную боль. - Дин… - Попыталась я протестовать. Мои руки с силой упёрлись в грудь мужчины, но с таким же успехом я могла пытаться сдвинуть скалу. Тёплая бархатистая кожа покрылась мурашками под ладонями, и я поняла, что всё происходящее - за гранью разумного. Мы оба не можем себя контролировать. Это было похоже на безумие. Гибкий, сильный, невыносимо горячий и так непохожий на Джона Дин целовал меня, обнимал с той томящей невесомостью и нежностью, скрывающей за собой страсть и желание, которое затопляет тело и парализует мозг. Он был так тонок, чувственен, он не пытался взять или поразить, он… Он просто жалел меня, но под этим скрывалось не что иное, как соблазнение. Он соблазнял каждым вздохом, лёгким движением, тёплым шёпотом в уши французских слов, аккуратными поглаживаниями по спине. Соблазнял умело, используя весь опыт и уверенность в своих силах. Нет. Мягкий поцелуй в губы. Ещё раз. Ещё раз. И ещё. Сильнее. С нажимом. Под моей ладонью возбуждённо билось его сердце. Нет! Я с трудом вырвалась из его рук, хоть он меня и не держал. Лихорадочный и тяжело дышащий он стоял и не отрывал взгляда от меня. Его глаза светились желанием и… Любовью. - Прости. – Дин выдохнул. – Прости, - надломлено повторил он и, закрыв лицо руками, рассмеялся. Очень неуместно и фальшиво рассмеялся. Я пыталась унять колотившееся сердце. - Не переживай, - с наигранным смехом снова выдавил он. – Я просто снова пытался тебя успокоить. Эксцентричные французские методы, знаешь ли. Дин сделал пару шагов и опёрся руками об складной столик. Я не знала, что сказать. Не знала, как реагировать. Дин ушёл в ванную. Вернулся уже одетым. Я продолжала стоять в гостиной и молчать. Француз небрежно накинул куртку на плечи и, перед тем, как выйти из квартиры, повернулся ко мне: - Ты бы… Никогда об этом не узнала. Я не хотел. Прости. И снова хлопок входной двери оглушил меня.