Утро

Пальцы Динки чертят на его груди линию за линией, пока она сама – он видит – напряженно над чем-то размышляет. Он уверен, что знает, о чем так глубоко задумалась его Макака: утренний поход к врачу не оставил им и капли надежды. - Лень, - зовет она и закидывает голову, чтобы видеть его глаза. – Помнишь, как мы мечтали построить для всех сирот большой-большой дом? - Помню, - сдержанно кивает он, не совсем понимая, к чему клонит Динка. Еще он помнит, как говорил, что после революции и вовсе не останется сирот. Он ошибся тогда. - Я подумала... – Динка робеет, что ей несвойственно, - мы ведь не сможем его построить, так? – горькая улыбка касается ее губ. – Но мы могли бы взять кого-нибудь к себе. - Ты хочешь сказать... – Ленька не договаривает: горло сводит судорогой. Он поспешно подрывается, садится на кровати и проводит рукой по глазам. Динка устраивается напротив него: ночная рубашка не скрывает почти болезненной худобы. В последний год, отчаявшись, она перепробовала многое. И голодание в том числе. - Да, - она кивает, преисполняясь уверенностью с каждым словом. – Я хочу усыновить ребенка. Ленька некоторое время молчит, не находя слов. Внутри него все переворачивается раз за разом, бушуют с трудом подавляемые чувства. - Конечно, - выдыхает он наконец. – Хочешь, пойдем прямо завтра? Я отпрошусь с завода. - Леня! – она бросается ему на шею со счастливым смехом, валит на подушки и быстро-быстро целует то щеку, то скулу, то глаза. - Сумасшедшая, - хохочет он и ласково добавляет: - Макака... Утром они идут в сиротский дом. Динка болтает без остановки, скрывая поселившееся в душе волнение. Ленька кивает в такт ей, хмуро и задумчиво смотрит по сторонам. А в Киеве цветет май. Воздух искрится от яркого солнца, и все, на чем останавливается взгляд, утопает в ярких цветах. Пышная зелень деревьев колышется под слабыми дуновениями ветерка, по тенистым аллеям врассыпную бегут гимназистки, и их белые передники ослепляют сильнее солнца. У ворот приюта Динка замирает и крепко вцепляется в руку Леньки, как давным-давно, когда боялась переходить по тонкой дощечке на утес. Только сейчас у нее под ногами нет даже дощечки; там натянута тонкая нить. Того и гляди – сорвешься. Но рука Леньки уверенно сжимает ее ладонь, и он ведет ее за собой. Динка успокаивается, встряхивает распущенными волосами и широко улыбается, когда им навстречу выходит начальница приюта. Леня оставляет их вдвоем: в женских разговорах он не помощник и не товарищ. Он идет прогуляться на площадку, где резвятся дети, и устраивается на лавке в теньке, наблюдая за мальчишечьей беготней. Жесткие губы смягчает улыбка, когда он припоминает, как лазал с Минькой и Трошкой на баштан за арбузами для своей Макаки. И как выкатывал веселой ватагой вместе с другими гимназистами из ворот реального училища. Забывшись воспоминаниями, он пропускает, как дружеская возня ребятни сменяется дракой. Воспитательница бежит к мальчишкам с другого края площадки, но он вмешивается прежде нее. Разводит в разные стороны крикливых драчунов, и те ловкими змейками ускользают из его рук. Толпа рассыпается кто куда, и около Леньки остается лишь один мальчик. Он сидит в пыли и утирает сочащуюся из носа кровь. - Эдак, брат, тебя зашибло, - дружелюбно говорит Леня и склоняется, чтобы поднять его, но мальчишка отшатывается в сторону. - Соболев! Что ты тут опять устроил? – к ним подбегает встрепанная воспитательница и сердито одергивает мальчика. - Ничего, - огрызается он, и у Леньки начинают чесаться руки. – Я упал. - Ладно-ладно, - женщина машет руками, - ступай себе. Меньше бегать нужно. Леня удивленно и вопросительно смотрит на нее. По всему видно, что мальчишка не просто упал. Но воспитательница его спокойно отпускает. - Товарищ! – опомнившись, она поворачивается к нему. – А вы как здесь оказались? - Я с женой пришел, - он едва заметно дергает плечами. – Она с начальницей разговаривает. Строгое лицо женщины смягчается, и она доверительно говорит: - Ну раз так... ох, с мальчишками сладу никакого нет. Особенно с этим вот. Вы себе лучше девочку присмотрите. - Спасибо, - торопливо говорит он. – Ну, что ж, мне пожалуй пора, - он поворачивается и шагает по дорожке в сторону, куда ушел мальчик. Леня натыкается на него почти сразу же, не пройдя и десятка метров. - За что били? – деловито спрашивает он и садится на лавочку рядом с ним. - Барчонок я, - то ли от удивления, то ли еще от чего покладисто отвечает мальчик. У него разбит нос и губа, а под глазом медленно наливается цветом синяк. Леньку обдает холодом. Он сводит губы в узкую полоску и прищуривается. - Вот как, - говорит он. – А зовут-то тебя как? - Иваном, - мальчик шмыгает носом, проводит по лицу рукавом пыльной рубашки, размазывая кровь. - А меня – Леонид. Ваня с опаской пожимает протянутую руку и косится на странного взрослого, который вот так вот запросто заговорил с ним. - Барчонком почему дразнят? – словно невзначай спрашивает Леня, внимательно присматриваясь к мальчишке. Тот совсем еще малой, едва ли старше семи лет. Волосы кажутся темными из-за налипшей пыли, а взгляд серых глаз – совсем недетским. Ленька проводит языком по пересохшим, шершавым губам. Даже спустя столько лет он чувствует все ранки, оставшиеся ему на память от жизни с отчимом. - Отец купцом был, - буркает Иван и отворачивается и потому не замечает, как вздрагивает его собеседник. Они говорят еще немного, и Леня встает, прощаясь. Мальчишка смотрит ему вслед, впрочем, безо всякой надежды и вздыхает. Леня еще долго не может успокоиться. Динка с волнением смотрит на его дрожащие руки, плотно сжатые губы и потемневшие глаза. По дороге домой он говорит и говорит, хотя обычно болтает она, Динка. - Барчонком дразнят... виданое дело! Представляешь ли?! – он резко поворачивается к ней и почти с детским отчаянием обхватывает широкими ладонями ее запястья. – А воспитательница им потворствует... знаю я таких, - его голос становится чужим и бесконечно далеким. – Помню. - Давай возьмем его? – предлагает Динка и, хотя у нее в груди также клокочет гнев, она сдерживается. Леня никогда не говорит, не вспоминает свое детство, время, пока он не попал в семью Арсеньевых, и только по таким редким вспышкам можно понять, что он ничего не забыл. Динка жмется к его плечу, заглядывает в глаза. Он выдыхает, светлея лицом. - Думаешь... справимся? - Конечно! Вот еще, - она насмешливо фыркает, - с чего это мы не справимся? - Макака, - и вот уже Ленька улыбается такой знакомой и родной улыбкой. Он целует Динку прямо посреди улицы, никого не стесняясь, и она со счастливым смехом обнимает его за шею, утыкается носом в плечо. - Эх, - он вскидывает руку к затылку в мальчишечьем жесте. – И правда! Справимся! - Ой, - Динка заливисто хохочет ни с того ни с себе, - я как представила... вспомнила, что мы в детстве творили. Бедный Ванька. Ну вот разве ты поверишь ему, если он скажет, что гуляет только вот по этому скверу и не ввязывается ни в какие неприятности? - Не шагает по хлипкой доске через пропасть? Не торгует на базаре рыбой? – подхватывает Ленька. – Не скачет ночами по лесу? - Да уж, - заключает Динка. – Надо будет себя контролировать и хотя бы делать вид, что мы ни о чем не догадываемся! Документы на усыновление они собирают быстро и легко. Гораздо сложнее дается письмо родителям и сестрам, уехавшим в Пятигорск, чтобы поправить подорванное здоровье отца. В сиротском приюте на них смотрят, будто на душевнобольных, не особо скрываясь. Семью Арсеньевых в Киеве знают хорошо, и тем удивительнее для начальницы решение Леньки и Динки взять к себе мальчишку из бывших дворян. Политические, революционеры, арсенальцы – и сын зажиточного купца! Ваню они находят во дворе. Тот по обыкновению держится вдалеке от играющих детей, и у Динки сжимается сердце. - Соболев! – зовет его начальница. Мальчик подходит к ним, настороженно вглядываясь в лица. Его глаза чуть расширяются, когда он замечает Леню, а взгляд испуганно мечется от него к начальнице и к Динке, пока еще ему не знакомой. - Соболев, - говорит начальница. – Иван. - Здравствуй, - Леня прерывает ее и протягивает мальчику руку. – Помнишь меня? Тот кивает и закусывает губу. Его трясет мелкой дрожью от напряженного, мучительного ожидания. - А это – Надежда, но все зовут ее Динкой, - Леня присаживается на корточки, чтобы быть с Ваней на равных. – Я работаю на заводе, в Арсенале. Ты пойдешь к нам жить? - Жить? – переспрашивает он и облизывает губы. - Да, - Динка опускается рядом с Леней. – Мы хотим, чтобы ты стал нам сыном. С минуту мальчик смотрит на них слишком взрослым для его шести лет взглядом. Он опускает голову, и челка скрывает его лицо, когда он спрашивает: - А зачем? Вопрос приводит в замешательство всех взрослых разом. Начальница и воспитательница обмениваются красноречивыми взглядами, Динка сморит на Леню и пытается припомнить, что говорила ей мама много лет назад. - Потому что так будет правильно, - говорит наконец Ленька. – Меня тоже однажды усыновили. Ваня широко раскрывает глаза и подается вперед. - Ну что, идем? – Динка улыбается ему и протягивает руку. – Соберем твои вещи? Мальчик медлит, но все же вкладывает свою ладошку в ее ладонь. Из сиротского дома все трое выходят, крепко держась за руки.