Утро

Динка приподнимается на локте в постели и сонно щурит глаза, когда лучи по-утреннему яркого солнца скользят по ее лицу. У распахнутого настежь окна стоит Ленька. Она видит его спину и плечи, и ежик коротких волос, еще не успевших до конца отрасти. Хотя Динка не шевелится и не окликает его, Леня, словно чувствуя, поворачивается к ней. Жесткие губы смягчаются в улыбке, когда он спрашивает: - Чего подскочила в такую рань? Динка лишь дергает плечом, отчего длинная коса соскальзывает на спину. - Ложись, - Ленька садится на кровать – матрас приминается под весом его тела – и легонько надавливает ей на плечо. – Еще даже шести нет. - По привычке, - Динка вздыхает. Ей жаль свой упущенный сон, но заснуть еще раз она точно не сможет, раз уж поднялась. – В госпиталь так встаю. Ленька хмурится, и что-то темное мелькает в его глазах, но Динка смеется и протягивает руки, указательными пальцами принимается разглаживать его сошедшиеся на переносице брови. - Тише ты, - недовольно бурчит Леня. – Мышку еще разбудишь. Динка шумно фыркает, но смеется уже не так громко. Сестра и вправду не должна проснуться и обнаружить, что ее, Динки, в своей постели нет. Румянец заливает щеки, и она трясет головой, прогоняя смущение. Она смотрит на Леньку, сидящего совсем близко, и качает головой, словно не может поверить. Ведь он вернулся совсем недавно – и недели еще не прошло. Его отправили домой по ранению, иначе не в жизнь бы Ленька сам ушел с фронта, когда они только-только очистили от Белых Киев, но еще так много грязи оставалось впереди!.. На лице у Леньки – тонкие нити новых морщин. Динка разглаживает их, как и нахмуренные брови, но они не исчезают. Задумавшись, она проводит пальцем по вытянутой белой отметине на его щеке – смеясь, Ленька рассказал, что ее оставила чиркнувшая пуля. Леня мягко отстраняется и, повернувшись, тянется за небрежно брошенной на пол рубашкой. Динка скользит взглядом по его спине. Она знает на ней каждый шрам, каждую полоску заскорузлой, огрубевшей кожи. Теперь к следам от побоев хозяина добавились два кругляша под правой лопаткой и чуть пониже на боку. Ленька сказал, что только трусы бьют в спину, и больше о его ранениях никто не услышал и слова. Динка любит очерчивать пальцами эти страшные полосы, прикасаться сухими губами к его прохладной спине. - Лень, Лень, - шепчет она неожиданно жалостно, как в далеком детстве, и щекой прислоняется к плечу. - Макака, ты чего? – Ленька косится на нее, расправляя на коленях рубашку. Он говорит ласково и самую малость взволнованно, удивленный порывом своей подружки. - Да так. Ничего, - Динка уже улыбается и встряхивает волосами. – Я пойду, хорошо? Вдруг мама раньше приедет? – спрашивает она и заглядывает Леньке в глаза. Он хотел бы ответить «нет», да только как тут скажешь? Ему горько и совестно обманывать мать, едва ли не впервые скрывать от нее что-то, но рассказать Марине про них с Динкой он пока не мог. Еще и уговорил Макаку молчать, и она поддалась, не став даже спорить. Не был он в силах и отправить Динку к себе, когда она пришла в его комнату ночью после возвращения. И теперь их тайна жжет его изнутри, заставляет отводить взгляд при разговоре с матерью. А с Динки – как с гуся вода! Она не видит ничего постыдного, и ее смех колокольчиком звенит над столом во время ужинов. Она не укоряет его за нежелание рассказать все Марине и не стыдится. Стыда в ее васильковых, синющих глазах нет ни капли. В них плещется лишь любовь к нему, к Леньке, и, глядя в них, он забывает обо всем. О собственном стыде и совести он вспоминает, лишь когда плечо начинает щекотать глубокое дыхание спящей Динки, а за окном сгущается ночь. Тогда он вспоминает и строгие глаза матери, и все, что сделала для него Марина. «Подожду еще. Осталось немного совсем», - думает он ночью и дергает головой, уклоняясь от распущенных динкиных волос. Ленька горько усмехается в темноте: сколько уж раз они откладывали все по его решению? «Подождем, пока ты кончишь гимназию», - сказал он Динке в день ее шестнадцатилетия. Она-то была готова выйти замуж в тот же день, и ничего ее не смущало. Но Ленька знал, что мать это не обрадует. «Подождем», - сказал он ей в день последнего экзамена. На улице цвел июнь, но страна сотрясалась после февраля, и Ленька чувствовал нутром, что еще ничего не закончилось. Будет, будет еще настоящая, рабочая революция! «Подождем», - сказал он после Октября, когда страна захлебнулась в крови, и записался в Красную армию, очищать Украину от сопротивлявшегося царизма. И вот теперь, спустя два с половиной года он думает подождать еще немного. И причина, по которой он откладывает разговор с матерью, кажется ему настолько важной и правильной, что он готов мириться и со стыдом, и с совестью. - Леня, - Динка порывисто прижимается губами к его плечу, покрывает кожу быстрыми поцелуями. – Я так тебя люблю... знаешь, иногда думаю, что сердце просто разорвется! Оно не может вместить столько любви. - Макака, - растроганно шепчет он в ответ, ругая себя за неповоротливый язык. Он совсем не умел говорить о своих чувствах: слова будто застревали в горле. А за два военных года, казалось, и вовсе обморозился: мало что трогало душу, как прежде. Но лед таял, когда пальцы Динки привычно тянулись к его бровям, скользили по посуровевшему, обветренному лицу. - Ну, все, все. Иди. Ништо Мышка проснется еще, - торопит он подружку. - Ну и пусть просыпается! – Динка, раскинув руки, падает спиной в подушки. – Ей с Васей можно, а нам нет?! – возмущается она, словно девчонка. - Вася ей муж, - степенно возражает Ленька, но замолкает, видя смешинки в глазах своей Макаки. - Ой не могу, - хохочет она, пытаясь заглушить голос одеялом. – Какой ты стал взрослый, Лень, и важный. Она со смехом подрывается с постели, накидывает на плечи халатик и на цыпочках выскальзывает из комнаты, словно ее тут и не было. Ленька улыбается, пока провожает ее взглядом, но мрачнеет, как только закрывается дверь. «Нет, - думает он решительно. – Так больше продолжаться не может. Это неправильно». Ему страшно представить, что скажет мать, если узнает. Они завтра же пойдут и распишутся. Теперь, когда Киев отбит, это проще простого. Ленька понимает, что отхватил кусок не по зубам. Он думал, что сможет подождать. Сделает все так, как мечталось, как грезилось в детских снах. Как того заслуживает его Макака. И он бы дождался, не приди она к нему той ночью. Нет, конечно, Ленька дал бы свою руку на отсечение, но не посмел бы ее ни в чем упрекнуть! Он пенял на себя. Динка была девушкой. Боевой, политической, смелой и самоотверженной. Но девушкой. Это ему следовало проявить тогда выдержку. Отвести ее обратно. Но сделанного не воротишь, и пусть отсохнет у Леньки язык, если он когда-нибудь скажет, что жалеет. Он надевает рубашку и идет на небольшую кухоньку, ставит греться воду в чайнике и с теплой, несвойственной улыбкой вспоминает утес. И самый вкусный волжский чай. Самый сладкий, рабочий его сахар. Он шарит по пустым полкам и находит только хлеб. В Киеве тяжело с продуктами, а принесенный им солдатский паек Марина велела приберечь. Ленька вспоминает это и хмурится. «Ништо, - думает он и наливает в кружку кипяток. – Распишемся – и баста. А свадьбу потом сыграть можно. И будет все правильно», - он припоминает единственную свадьбу, которую видел. Лина тогда выходила за Малайку, и у Арсеньевых на даче были гости и праздник. Им с Макакой тоже так нужно сделать. Но потом, попозже. Когда уже дождутся. Ленька забывается ненадолго и мечтает, как позовет всех своих товарищей. Бойцов, с которыми делил одну винтовку на троих в худые времена; Степана и дядю Колю; Жука, Пузыря и Рваное Ухо – мальчишек с хутора, которых он не видел с того последнего, еще детского их лета. Он слышит, как звенит будильник в комнате Мышки. Спустя пару минут щелкает задвижка в ванной, а на кухне показывается растрепанная Динка. Она лукаво улыбается и целует его в щеку, желает доброго утра, словно и не видела четверть часа назад! Утреннюю тишину нарушает едва слышный стук каблучков на лестнице. Динка улыбается и поднимает голову. - Мама, - говорит она. Но к такому знакомому звуку материнских шагов примешивается еще один. Незнакомый. Но не чужой. Динка, будто чувствуя что-то, облизывает губы и широко раскрывает глаза. Она в смятении смотрит на Леньку, а после раздается хлопок двери, и квартиру наполняет звонкий, радостный голос Марины: - Дети! И есть в нем что-то такое, отчего Динка мгновенно подрывается с места и несется в коридор, не помня себя, а Мышка выбегает из ванной с зубной щеткой в руках. - Родные мои... девочки... – Леня все равно вздрагивает, слыша сорванный, хриплый голос. Он знал, он думал об этом последнюю неделю, а сейчас все равно растерялся, словно мальчишка. И испугался. Он выходит из кухни и видит прильнувших к отцу сестер, мать, которую тот прижимает к себе свободной рукой. Их глаза встречаются, и Ленька узнает такую родную синеву. Отец почти совсем седой – годы одиночного заключения, болезни и лишения дают о себе знать. Но глаза у него по-прежнему молодые, смеющиеся. «Революция откроет все тюрьмы», - сказала однажды Марина. Так и случилось. - Папа, папа, - шепчут девчонки, плача и смеясь одновременно. Ленька подходит к ним и обнимает всех: Мышку, Динку, мать и отца. Они дождались.