magnus

Craig Armstrong – Magic Tree and I Let Myself Go

- Огни впереди. Они кажутся мне такими знакомыми. Хеймитч находит девушку на крыше. После получаса поисков он поднимается наверх по железной лестнице и видит ее. Растрепанные светлые волосы, мерцающие при каждом отблеске, тонкая фигура, облаченная в хлопковый халат. Она держит руки, обхватив себя на локтях, неотрывно вглядываясь в ночную пучину. Эффи даже не оборачивается, приветствуя его наспех опрокинутой фразой. - Как будто я могла видеть их раньше. Если бы это было правдой, я бы, наверное, помнила? Он мог бы не отвечать. Бряк и не ждала, что Эбернети скажет хоть что-то на сорвавшийся бред. Но Хеймитч, приближаясь к ней, спокойно проговаривает: - Всякое может присниться. В квартире, в которой Эффи прожила большую часть своей сознательной жизни до переезда в Двенадцатый, были огромные стеклянные окна. Многоэтажки отбрасывали самые разнообразные тени, а многочисленные экраны оставляли на стенах тысячи световых огоньков. Если Бряк не включала светильники, ее дом превращался в минное поле, составленное из мириада «светлячков». Эдакую карту Вселенной в Дистрикте заменили ей звезды, но Эбернети всегда помнил, как она смотрела на город. Никакая навязанная глупость Капитолия, ни козни Сноу, ни даже смерть Панема не могли бы изменить этого взгляда. Она смотрела далеко вперед, и в широко открытых зрачках горела вся ее жизнь. Эффи теряла целые годы, но всё, что она могла позволить себе – очередную беспечную улыбку. Бряк смотрела часами, стараясь потушить «просветление», полученное так не вовремя. Она никогда не была дурочкой, что было бы лучшим исходом для Капитолия. Эффи лишь пыталась быть ею, но всякий раз, когда разум и сердце давали трещину, она не справлялась. Среди этих огней пылали тысячи других судеб. Она могла бы быть кем угодно, однако всё, что досталось ей, - изнурительная борьба с самой собой. Эбернети помнил этот взгляд. Ведь это он окончательно разломал умело сыгранную ветвь ее долголетней игры. Хеймитч отчетливо понимал, что если он останется с этой женщиной, ни для нее, ни для него ничто уже не будет как прежде. До того момента они все еще могли повернуть назад, превратить всё в небольшое развлечение: пьяное с его стороны и глупое с ее. В тот вечер, среди тысяч огней, оставляющих следы не только на стенах квартир, он ее целовал. Разменивая жизнь на монеты, многие из которых были безлики. И никто не знал, какой стороной они все будут вынуждены упасть. - Хеймитч, ты в порядке? Взволнованный голос вырывает Эбернети из оцепенения. Семнадцатилетняя Эффи стоит совсем рядом, опустив ладонь ему на плечо, и вглядывается в его лицо, стараясь пробиться за возникшую пелену. Хеймитч мгновенно берет себя в руки, закатывает глаза и насмешливым тоном произносит первые пришедшие на ум слова: - Если бы я испустил дух прямо здесь и сейчас, тебе бы это было на пользу. - Не лишай меня радости убить тебя на Арене. Бряк пытается весело рассмеяться, но вместо этого губы изгибаются в горькой усмешке. Эффи быстро моргает, качает головой и отворачивается от Хеймитча, прижимая ладонь ко рту. Эбернети узнает ее во всем – Бряк никогда не хотела быть слабой, скрывая эмоции за маской безразличия. И даже сейчас, в этой чертовой параллельной реальности, она изо всех сил сопротивляется страху, но плечи неудержимо дрожат. Никогда еще Эбернети не видел ее настолько далекой. Она могла ненавидеть его и искренне презирать, могла жалеть его и испытывать омерзение. Могла счесть мужчину обыкновенным пьяницей и заблудшим животным. Она могла однажды полюбить его. Здесь это казалось едва ли возможным. Он был для нее никем – всего лишь сошедшей картой, выпавшим именем в огромном стеклянном шаре. И пока ее фигура содрогалась от несдерживаемых слез, ему приходилось мириться с тем, что он попросту беспомощен. Эффи повернулась к нему где-то спустя минуту, всё так же прижимая ладонь ко рту и вымученно улыбаясь. Огни Капитолия сверкали в ее волосах, окутывая девушку ореолом ночного света. В ярких глазах неожиданно вспыхнуло новое чувство, и Эбернети никак не мог разобрать, что же пришло ей в голову. Но когда она заговорила, слова ее звучали уверенно и не имели даже намека на только что бушевавший страх. - Я не смогу кого-то убить, Хеймитч. Я и дня не продержусь на Арене. Ты должен пообещать мне кое-что. За одну только секунду всё встало на свои места. Эбернети абсолютно точно знал, что она попросит, как будто это было чем-то заурядным и естественным наравне с просьбой о покупке черствого хлеба. В это же самое мгновение Хеймитчу захотелось как следует встряхнуть Эффи, заявить, что она полная дура и уйти от нее подальше, но он не мог. Он был единственным, кто заварил эту гадкую бойню. - Если сможешь, убей меня первым. Не хочу, чтобы один из этих громил надругался надо мной при всем Панеме. Отец с матерью этого просто не переживут. Я много прошу, но… - Нет. Ответ повисает в воздухе огромной стеной. Эффи хмурится, разводит руками и упрямо продолжает: - Нет? Почему нет? Ты не кичишься убийствами и собираешься победить. У тебя это вполне может выйти. Рано или поздно тебе все равно пришлось бы со мной разделаться. Та простота, с которой она говорила о собственной смерти, приводила Хеймитча в безумную ярость. Куда лучше было бы, если бы она цеплялась за жизнь из последних сил, но разумная Эффи Бряк просчитала всё наперед. Она осознавала неизбежность и конечным, самым изящным жестом, стала бы достойная и тихая гибель без лишних мучений. Откуда девушке было знать, что судьбой, с легкой руки Хеймитча Эбернети, ей настоятельно начертано выжить? - Из этих Игр победителем выйдет один человек. И это буду не я. - И кто же на твой великий взгляд достоин победы? Он резко оборачивается, хватает ее за локти и гневно шепчет ей прямо в лицо: - Ты. Эффи отшатывается, шумно выдыхает и бросается к лестнице, стремясь уйти отсюда как можно скорее. Он не пугал ее, но его упорство было каким-то болезненным, вызванным чем-то, что ей было неведомо. Спускаясь вниз, Эффи останавливается на одной из ступенек и невольно поддается себе самой, задавая последний вопрос. - Почему ты делаешь это? - Считай, что я отдаю давний должок. Яркий свет ее глаз ускользал от него навсегда. На один короткий миг ему показалось, что она может вспомнить – девушка затаила дыхание, и ее лицо замерло, словно в эту самую секунду она почувствовала что-то новое и одновременно знакомое старое, но выражение вскоре сменилось разочарованием. Она уходила всё дальше, тихо прикрывая за собой дверь и готовясь к завтрашним тренировкам, оставшись былой тенью в череде его мыслей. Тогда же Хеймитч окончательно понял, что куда бы мир его не перенес, это не было альтернативным прошлым. Происходящее здесь было новой и ощутимой реальностью, в которой Эффи Бряк занимала другое место и другое значение. Он продолжал любить ее и не отказался от единственно-возможной цели. Но образ его жены был окончательно им замурован за толстые бетонные ограждения. И Эффи, мать его призрачной дочери, осталась далеко позади, как те самые огоньки на стенах ее квартиры.