***
Шел июнь 1950 года, а в жизни Эдмунда творился какой-то кавардак. Новенькое, умытое тучами полуденное солнце заливало светом молодого человека все в том же коротком темно-синем плаще и две надгробных плиты, еще не успевшие зарасти мхом. Тогда он, помнится, тоже вспоминал ту ссору, а потом, оставив на могилах цветы, зашагал к небольшой каменной церквушке за кладбищем. Не то, чтобы он считал себя правоверным англиканином, просто там было особенно тихо и можно было как следует подумать, а сейчас это было ему просто необходимо. Он старался не приходить сюда во время мессы, чтобы не мешать никому. Эдмунд, аккуратно затворив за собой дверь, присел на скамью. Кроме него в церкви никого не было. Только наверху, невидимый для него хор репетировал «Радуйся, звезда морская». Полуденное солнце светило в витражное окно, и разноцветные полосы света ложились на деревянные скамьи и пол. Женские голоса расходились в четырехголосии, отдаваясь эхом от каменных стен и пола. …Мир даруй заблудшим, свет открой незрячим, истреби в нас злое, ниспошли нам благо… Эдмунд не помнил, откуда он знает слова этого текста. Вряд ли его латынь была достаточно хороша, чтобы с ходу понимать то, о чем поется в гимне, который он слышит раз или два в год. Может быть, дело в том, что все молитвы говорят на самом деле об одном и том же?.. Юноша слушал эти голоса, исполнявшие один хорал за другим, и ему казалось, что поют они специально для него. Почему-то он чувствовал себя здесь защищенным, хотя никогда не ходил сюда на мессы и даже не был знаком с пастором. Здесь он мог наслаждаться тишиной и отдыхать от обычной суеты, и никто бы не помешал ему. Должно быть, он задремал, потому что в следующий миг вдруг осознал, что песнь закончилась, и хор, весело что-то обсуждая, спускается с лестницы. Девушки и женщины прошли по проходу между скамьями, не обратив на него внимания. Они уже было совсем ушли, но тут одна, кивнув что-то остальным, отстала от толпы и остановилась напротив него. — Вам чем-то помочь? — мягко спросила она. Певчая стояла в луче солнца, и ее длинные распущенные рыжие волосы светились красным. Достаточно высокая, слегка полная, она стояла, прижимая к груди папку с нотами. На ней была простенькая юбка в косую серую клетку и синий кардиган, из-под которого выглядывал воротник рубашки. Из-за того, что она стояла спиной к свету, она была будто очерчена цветным контуром, и Эдмунд не видел ее лица. Ее подруги уже ушли, а он все смотрел на нее. Смотрел, как полыхают, подобно жидкому огню, ее волосы, и как меняют положение складки ее юбки, когда она переступает с ноги на ногу. Смотрел, как она мягкой молочно-белой рукой поправляет завернувшийся край кардигана и, как обеспокоенно склонив голову на бок, снова спрашивает: — Вам помочь? …И как голос ее отдается эхом в пустой церкви. И тут он вспомнил, что умеет говорить.***
Очнулся Эдмунд уже идущим по парку, находившемся милях в трех от церкви. Солнце клонилось к закату, а рядом с ним шла, смеясь над шуткой, которую, кажется, только что отпустил он, та рыженькая певчая. В свете дня ее волосы больше не походили на жидкий огонь, они были нежно-рыжими, почти что розовыми. Ее лицо было молочно-белым, с круглыми щеками, но острыми носом и подбородком. Она смеялась очень заразительно и от смеха оступалась. — Простите, — смущенно сказал Эдмунд, остановившись и почувствовав себя как-то неловко, — но как вас зовут? Девушка снова рассмеялась. — Вы спрашиваете меня об этом уже третий раз, — беззлобно заметила она, — и ответ по-прежнему не изменился: Сабрина Линдси. Сабрина… — Эдмунд Певенси, — улыбнулся молодой человек. — Кстати, ваше имя я слышу впервые, — сообщила она, энергично пожимая его руку. И вот тогда Эдмунд влюбился. Окончательно и бесповоротно.***
Когда Эдмунд вернулся домой в тот день, он был просто уверен в том, что вся эта история написана у него на лбу крупными буквами — до того необычно он себя чувствовал и вел. Он ждал расспросов о том, почему он вернулся так поздно и почему у него красные щеки (а Эдмунд был просто уверен в том, что они красные). И потому его очень удивило, что никто не обратил внимания на то, что периодически он начинал глупо улыбаться, пялясь в стену, или спотыкаться на ровном месте. Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю. Оно и понятно — у всех тогда были свои проблемы. Люси постоянно пропадала на каких-то гулянках, Сьюзен была занята только жалением себя, попытками казаться лучше, чем есть на самом деле, и тем, как бы скрыть происходящее от Питера. Питер в свободное от работы время пытался подавать всем хороший пример и в меру своих сил помогать младшим. На свой манер. Отец тогда, кажется, писал очередную монографию, и мама не могла думать ни о чем другом, кроме того, как бы облегчить его и без того загруженную жизнь. Несколько дней спустя после знакомства с Сабриной, Эдмунд попал под дождь. Это был один из тех дождей, которые абсолютно все предвещает с самого утра, но он все равно застает вас врасплох. Ближайшим местом, где можно было спрятаться от дождя, оказалась телефонная будка, ибо Эдмунд не был достаточно благоразумен, чтобы носить с собой зонт в пасмурную погоду. Дождь снаружи будки лил, как из ведра. Крупные капли падали на землю со звуком барабанной дроби, и вода в лужах от этого шла крупными пузырями, будто она кипела. Эдмунд развернулся лицом к автомату и, от нечего делать, принялся листать телефонную книгу. На букве «Л» его сердце подпрыгнуло и застучало где-то в горле. Линдси. Линдси Адам, Линдси Аделина, Линдси Алистер, Линдси Грегори… Никакой Сабрины там не было. Дождь заканчиваться не собирался, так что Эдмунд, справедливо рассудив, что ничего не теряет, набрал номер и попросил телефонистку соединить его с аппаратом Адама Линдси. К телефону никто не подошел. Юноша выдохнул. Но, поскольку он по-прежнему ничего не терял, а дождь по-прежнему шел, он решился на еще один звонок. Аделина Линдси ни про какую Сабрину не слышала, но предложила купить у нее щенка. Эдмунд повесил трубку. Поглядел на часы. Поглядел на стекающие по стеклянным окошкам потоки воды. Вздохнул и набрал следующий номер. — Вы желаете принять звонок от Эдмунда Певенси? — спросила у кого-то на том конце провода телефонистка. — Да, — ответил низкий мужской голос. В груди Эдмунда что-то екнуло. — Эээ… — неловко пробормотал он, мысленно надеясь, что снова ошибся номером, — здесь живет Сабрина Линдси? — Да, это ее отец. Эдмунд сглотнул. Ну зачем, зачем он вообще сюда позвонил? Он вдруг поймал себя на мысли, что никогда еще ему не приходилось общаться с отцами девушек. В Нарнии он был королем, а те девицы, с которыми он связывался, были в основном простушками, так что мнение отцов никого не интересовало. Здесь же он снова был юнцом, причем, не имеющим никакого влияния или чего бы то ни было еще. Не говоря уже о том, что опыт общения с девушками у него теперь сводился к нулю (ну если не считать девчонку, с которой он целовался на одной из тех немногих вечеринок, на которых ему довелось побывать). А голос отца Сабрины, как ему показалось, звучал несколько… угрожающе. Он как бы намекал: сделаешь моей дочери хоть что-нибудь, и я под землей тебя достану и сразу же закопаю обратно. — Эээ… — пробормотал он, — а я могу с ней поговорить? — К сожалению, ее нет дома. Ей что-нибудь передать? Эдмунд облизнул пересохшие губы. Ну давай же, соображай, что ты хотел ей сказать, когда снял трубку? — Алло? — окликнули с другого конца. — Да! — поспешно сказал юноша и, наконец, решившись, выдохнул: — передайте, что ей звонил Эдмунд Певенси.***
Как не переживал Эдмунд, она все-таки перезвонила через пару дней и даже согласилась встретиться с ним в следующую среду. Стоит ли говорить, что и тут все снова пошло не по плану. Это же Эдмунд. В его историях понятия «план» вообще не существует. Как бы там ни было, они достаточно скоро сблизились, и Эдмунд стал частым гостем в доме Линдси. Отец Сабрины был старым художником и, хотя его голос звучал довольно внушительно и даже показался Эдмунду поначалу пугающим, был добрым и рассудительным человеком, не лишенным чувства юмора. Так же у Сабрины было два брата — Артур, служивший в воздушном флоте Ее Величества, и потому появлявшийся в городе крайне редко, и Идрис, учившийся в Кембридже, курсом старше Эдмунда. Как выяснилось, они даже встречались раньше (в прошлом году Эдмунд засветил ему в глаз на какой-то вечеринке). Как-то юноша случайно проболтался о существовании Сабрины, и его почти заставили все выложить, но, к счастью, именно в тот день Люси призналась во всем Питеру, и у каждого снова появилась куча своих проблем, и всем стало не до Эдмунда и его подруги. Все, что происходило дальше, оказалось удивительно простым. Совершенно непохожим на то, о чем снимают фильмы или то, что происходило с ним в Нарнии и, пожалуй, это было главным, чему он радовался. Там, в другой жизни, он спас девушку от смерти, остановил массовые убийства ни в чем неповинных девиц, увез красавицу в свое королевство и, несмотря на бурные протесты народа и старшей сестры, женился на ней. Здесь же они просто встретились в один прекрасный день чтобы больше не расставаться. И удивительно, но пока все было именно так. Эдмунд вздохнул полной грудью и потер шею. Подумать только… если бы тот чертов поезд не столкнулся с другим, а на них не налетел третий, и сотни людей (включая двух вполне конкретных личностей, значивших для него неожиданно много) не погибли, возможно, не пришел бы он тогда, в июне, на это кладбище, не опустился бы на скамью в пустой церкви неподалеку, не встретил бы Сабрину и не был бы сейчас полон счастья от того, что любит и любим в ответ. От этой мысли ему стало слегка не по себе. Но Эдмунд давно простил девочкам, Питеру и самому себе ту дурацкую ссору. Нельзя же вечно винить себя и цепляться за прошлое. Юноша улыбнулся и взъерошил пальцами свои мокрые от мороси волосы. Жизнь налаживается.***
— …Да ты спятил! — кричал Эдмунд, потрясая сложенным вчетверо листом бумаги. — Отправить ее одну… да как ты вообще… как эта светлая мысль пришла в твою чертову голову?! Она не совершеннолетняя даже — о чем ты думал? Можно подумать, что ты не знаешь, что в наше время любой женщине опасно ездить одной. Ты додумался отправить нашу несовершеннолетнюю сестру незнамо куда! Черт возьми, у меня такое впечатление, что из нас двоих я — старший! Ей ведь может взбрести в голову абсолютно что угодно! Тебя ведь не было тогда, летом, когда она в облаке сигаретного дыма и перегара вваливалась домой. Не ты держал ей волосы, когда она пыталась выблевать в унитаз свои внутренности. Не ты, Питер, ее умывал, поил таблетками и кормил завтраком, чтобы Сьюзен в обморок не упала, увидев ее такой! И не ты потом Сьюзен утешал и не давал ей все рассказать родителям и великолепному старшему брату, потому что знал, что они не переживут этого. Где ты был тогда, такой умный со своими ценными советами и тысячей фунтов в кармане, а? Где… — Хватит! — рявкнул Питер. Эдмунд вздрогнул и напрягся. Лицо брата побелело и пошло красными пятнами. Он стоял, сжимая кулаки и крепко стиснув зубы. Юноша подумал, что сейчас тот его ударит. Он не собирался этого говорить. Эта тема была под негласным запретом. Все знали, как Питер винит себя в случившемся. В голову Эдмунда вдруг закралась непрошеная мысль: знал ли вообще Питер о том, насколько все было плохо. Но он так перепугался за Люси, что слова полились сами еще до того, как он успел подумать. Сегодня он вернулся с кладбища, полный какого-то светлого спокойствия, которое разрушилось, едва он увидел на кухне этот листок, извещающий семейство Певенси о том, что его дражайшая сестрица Люси удалилась в неизвестном направлении и, предположительно, находится уже не в Англии. Вернуться красавица собирается к Рождеству, а до тех пор найти ее лучше не пытаться. Эта «несомненно здравая» мысль аргументировалась тем, что ей, видите ли, необходимо попутешествовать и познать самое себя, а также тем, что «Питер разрешил». Дочитав письмо, Эдмунд пришел в такой ужас, что тут же вылетел из дома и не остановился, пока, разъяренный, не оказался у брата на работе, оторвав его от обеда, и не принялся на него орать. А ведь он уже очень давно так не кричал… да что там кричал, он даже голоса ни на кого почти не поднимал уже года два… — Прости… — пробормотал он, пятясь назад, — я не хотел… я не должен был… — Нет, хотел! — резко перебил его Питер. — И ты должен, должен был рассказать мне обо всем еще тогда, когда все это начиналось! Тогда я мог бы хоть что-нибудь изменить… понимаешь? Эдмунд опустил голову и вжал ее в плечи. — Я… я не мог, — прошептал он. — Это было… слишком… Питер молча покачал головой и отвернулся. — Да чего теперь-то говорить? Все равно ничего уже не поделаешь… но вот просто ответь мне, о чем ты думал, когда вы со Сью все от меня скрывали? Сейчас-то хорошо говорить… я, конечно, сам дурак, что недоглядел, но Эд… по какому праву ты решил, что я не способен с этим справиться? Кто дал тебе право считать себя старшим? Эдмунд нахмурился. Теперь он и сам не знал, зачем ему понадобилось врать и подыгрывать Сьюзен. Возможно, он думал, что Питер заслуживал лучшую семью, чем та, что у него была. Как глупо… он почти вычеркнул этим действием Питера из круга семьи… Ведь все работало, пока они были вместе… чертов поезд! Чертово кладбище… — Верни ее, Пит, — тихо попросил Эдмунд. Питер мрачно молчал, исподлобья глядя на брата. — Нет, — ответил он наконец. — Что? — удивился Эдмунд. — Нет, — просто повторил тот. — Во-первых, потому что я и сам не знаю, где она. А во-вторых, она уже не девочка. Прошу запомнить, что ей не девятнадцать, а тридцать четыре. Сегодня она это осознала и, начиная с этого момента, отвечает за свои действия сама. Как бы не хотелось нам верить в обратное… она выросла, Эд. А мы этого так и не заметили. — Отец тебя убьет, — покачал головой младший, помолчав. — Я знаю. Но и я за свои действия отвечаю. Эдмунд задумчиво покивал. — Возьми, — сказал он, протягивая брату письмо Люси. — Оно тебе пригодится.***
Когда Эдмунд вернулся домой, отец и Питер уже не разговаривали. Эдмунд уехал обратно в университет. Через неделю пришло гневное письмо из Ирландии от Сьюзен, грозившейся убить старшего брата при первой же встрече, и примерно тогда же все получили по открытке из Амьена от Люси, в которых одним и тем же текстом говорилось, что она жива-здорова, во Франции очень красиво и волноваться за нее совершенно не стоит. Обратного адреса на открытках не было, так что отправить ответ возможности не предоставлялось. Открытки слегка успокоили родителей и Сьюзен и те, наконец, уменьшили свой гнев на Питера. Ноябрь прошел почти незаметно и начался декабрь. Юноша был занят учебой — этот год был для него последним и пора было задуматься над предстоящей работой. По выходным он возвращался домой в основном затем, чтобы повидаться с Сабриной. За это время пришли еще четыре открытки от Люси: из Парижа (где ей страшно не понравилось), Реймса (где непрерывно шел дождь), Люксембурга (где были ужасно вкусные булочки) и Намюра (где было ужасно холодно и неприветливо, зато довольно красиво). Приближалось Рождество. Десятого декабря приехали Сьюзен и Френк, что невероятно обрадовало маму. Сью ужасно по всем соскучилась и даже не стала бить Питера, хоть и обещала. Пятнадцатого декабря, едва закончился последний экзамен, приехал из общежития Эдмунд. Люси вернулась домой на день позже, чем он. Похорошевшая, пахнущая табаком, ромашкой и чужим дождем. Виновато улыбнулась и принялась радостно бегать по дому и падать с размаху на все стулья, кровати и кресла, что встречались ей на пути. Просто, чтобы вспомнить, каково это — быть дома. В доме стало непривычно шумно. Началось новое время. А на следующий день пошел снег…