Бусинка

Предстоящего воскресения все с нетерпением ожидали — и Эйлин, и Бусинка, и вся семья Лето. И даже, казалось, природа, подарившая чрезвычайно тёплый и солнечный день. Проснувшись рано поутру, ласковое солнце растянуло по бескрайнему небосводу могучие лучи-руки, и, не найдя на нём ни единой тучки-подушки, затем опустило их вниз. Осветились дома и дороги, заиграл золотом бескрайний океан, прогреваемый воздух стал наполняться нотами грядущего торжества, и пробудившиеся ото сна птицы завели торжественные песни, словно подтверждая приход невероятного дня. А он и в самом деле был особым. Во всяком случае, для семьи Лето. Ведь ровно пять лет назад в ней появилось маленькое голубоглазое создание, перевернувшее вверх тормашками весь её привычный уклад. Создание, принёсшее в эту семью надежду и радость. Создание, подарившее спасение и жизнь. По этому случаю в благородном семействе был устроен праздник, и после полудня в него устремилась весёлая ребятня. Неугомонная, бойкая, переполненная задором, она оккупировала всю территорию сада и предавалась всевозможным забавам, предусмотрительно организованным накануне взрослыми. А они были разнообразны. Специально для этого во дворе были установлены детские аттракционы, из которых каждый желающий мог выбрать развлечение на свой вкус. Весёлая карусель, увлекательные лабиринты, прыжки на упругих резиновых мячах-шарах, витиеватые горки... По двору проносились украшенные ленточками веломобили, пролетали воздушные змеи, запускались игрушечные ракеты. Кто-то, падая на мягкие маты, проверял свою смелость на мини-катапультах; кто-то, нацепив костюм и маску, со смехом катился с надувной горки прямо в бассейн; а кто-то лениво рассиживался за столиками в тенёчке, лакомясь пирожными и шоколадом и перепачкиваясь ими с ног до ушей. Словом, каждый здесь был занят своим делом, приносящим немалое удовольствие и ему, и другим. Хоть этот праздник и был детским, без участия взрослых в нём не обошлось. Нет, они не бегали, играя в прятки, не прыгали на батутах, не скатывались с горок, зарываясь носом в шары. Но, как и водится, занимались организационными вопросами и осуществлением контроля, который разделили между собой. Джаред отвечал за ведение программы, миссис Лето — за угощения и напитки, доктор Чериш — за безопасность развлечений, а Шеннон — за порядок на воде. Поскольку ребятишек было много, а программа — разнообразной и интересной, скучать не приходилось никому. И уже первые несколько часов Шенна невероятно измотали — настолько, что он ощутил острую необходимость хоть немного передохнуть. Обвёл вверенный ему бассейн скрупулёзным взглядом и, убедившись, что плещущейся в нём ребятне ничто не угрожает, выбрался из него, неся подмышкой смеющегося озорника-мальчугана. — Так, — пройдя под навес, где Джаред с мамой разливали напитки, он усадил его в один из шезлонгов, — ты посидишь со мной! — Дядя Шенн, — улыбался тот от уха до уха, — я хочу купаться! — Обойдёшься! Помни, Пит: ты наказан! Поэтому купаться будешь, когда я разрешу! — Ну, дядя Ше-енн! — протянул тот капризным тоном. — Нет! Сиди на солнышке и грейся! Видя на его лице суровость — конечно, больше мнимую, напускную, — мальчонка не стал упрямиться и виновато притих. И, замечая, какие жалобные он бросает взгляды, Констанс протянула ему стакан: — Хочешь лимонадику, Питер? Тот встрепенулся и закивал с таким азартом, что мама даже улыбнулась. А Джаред затем покосился на брата: — За что ты с ним так? — Ух, да я с ума сойду с этим пострелёнком! Мало того, что с горки в воду он прыгает, словно с вышки, — и это при том, что в бассейне мелко! — он ещё ухитрился соседской кошке нацепить маску для подводного плавания и колпак. — Я хотел, чтобы она со мной поныряла! — зашёлся в объяснениях Питер. — Вот, слышишь? — сидя в шезлонге, Шеннон даже развёл руками. — И это говорит паренёк, которому исполнилось шесть лет! Пит, в твои-то годы пора запомнить, что кошки нырять не умеют. И вообще они боятся воды. Хорошо, что я вовремя заметил, не то бы она выцарапала тебе все глаза. — Бедная кошка! — Джаред с улыбкой взъерошил волосы пареньку. — Ты ей хоть ласты не нахлобучил? — Угу, ей только ластов и не хватало! — возразил на то Лето-старший, отпивая из своего стакана лимонад. — Она и так в маске домой убежала. Представляешь, Джей, такую картину: хозяин открывает калитку, а там — мяукающее чудо в маске и праздничном колпаке! Как думаешь, что он скажет на это? — Я думаю, это мы скоро узнаем, потому как высказываться он, скорее всего, примчится сюда. — Ну, тогда жди соседей в гости. В это время Питер осушил свой стакан и, отставив его на стол, заёрзал в шезлонге. — Дядя Шенн, — негромко заканючил он, — я уже выпил лимонад. Можно я теперь пойду купаться? — Нет, сиди здесь! У меня на глазах. Пока не пришли соседи. — Но мне здесь неинтересно. — А мне неинтересно, когда ты что-то там вытворяешь. От тебя нет покоя никому. Вёл бы себя, как следует, сейчас бы резвился в бассейне. — Ну, пожалуйста. Я больше не буду. — Ох, Питер, Питер! — и Лето с улыбкой потрепал его за ухо. — Тебе поверить — себя обмануть. Ты же порядочно себя вести не умеешь... Ну, ладно, пойдём к воде. Но только вместе! Чтоб я тебя видел. И не забывай: я за тобой слежу! Конечно, свободой это назвать было трудно. Но всё же такая перспектива была куда лучшей, чем сидеть со взрослыми под навесом, тогда как все вокруг отрывались как могли. Поэтому воодушевлённый мальчонка вцепился старшему Лето в руку и пошлёпал к бассейну. Проводив его взглядом, Джаред затем подмигнул маме: — Ох, и проказник же этот Питер! И что из него выйдет? — Какой-нибудь шалопут вроде вас. — Вроде нас? — и в голубых глазах сына вспыхнул искренний интерес. — Ну да. Вы ведь с Шенном были точно такими — неусидчивыми, бойкими, озорными. И мне не раз приходилось выслушивать недовольство соседей. Опустив голову, Джаред лишь улыбнулся, стараясь припомнить те далёкие дни. Конечно же, мама говорила правду — спокойным нравом они с Шенном не отличались, — но что-то мешало ему в этом признаться. И он заартачился с лёгким озорством: — Да нет, мы с Шенном такими быть не могли. Быть может, он и да, но я вообще был пай-мальчик. — Да уж! — смеялась Констанс. — Твой взрывной темперамент, дорогой мой пай-мальчик, проявляется до сих пор. Вон ты каких дел натворил-то — заставил поволноваться всех и вся. А особенно — бедную Эйлин. Это был самый убийственный аргумент, против которого Джаред не мог поспорить. Поэтому перестал улыбаться и, словно признавая поражение, вздохнул. — Это не темперамент, — возразил при этом, — а моя глупость. Что поделать, мама, у тебя не самый разумный сын. — Ну, если он признаётся в этом, значит, не так уж и глуп, — парировала та, ущипнув его за волосы. — А ошибаться каждый из нас горазд. Главное — чтобы эти ошибки можно было исправить. — И впредь не допускать других, — подхватил доктор Чериш, появившийся под навесом. — Ведь глуп не тот, кто совершает ошибки, а тот, кто не делает выводов из них. — Совершенно верно, — согласилась мама, на что Джаред чуть заметно кивнул: — Вы правы. И я постараюсь. Ведь отныне у нас с Эйлин начинается новая жизнь. — Очень на это надеюсь, — проронил доктор и вдруг спохватился: — А, кстати, где она? Почему её до сих пор нет? — Я звонил ей. Она уже едет. С минуты на минуту должна быть здесь. — Джаред, дорогой, — отозвалась мама, — полчаса назад ты мне то же самое говорил. — Ну... Может, пробки. Но доктор не очень в это поверил. Пристально вглядываясь в младшего Лето, он видел то, что не было заметно глазу, и, казалось, отлично всё понимал. И потому выдвинул свою версию задержки Эйлин: — Или же волнение? — Что? — мгновенно поднял голову тот. — Джаред, я догадываюсь, как вы волнуетесь оба. Ведь это так? Признайся. Признаться? Да Джаред с самого утра походил на треплемый ветром флюгер, не затихающий ни на минуту, хотя и старался это скрывать. Но сейчас он не удержался. Слегка улыбнулся — смущённо и чуть виновато — и вполголоса проронил: — Чёрт, Эдвард, у меня даже дрожат поджилки! — Ну, ну, успокойся, — тот в знак поддержки похлопал Лето-младшего по плечу. — Да, шаг, который вам предстоит, нелёгкий, но его необходимо сделать. И если уж ты так неспокоен, то представляешь, каково сейчас Эйлин? Да, ей наверняка было труднее, ведь она столько лет к этому шла. Преодолевала препятствия и боролась, стараясь достичь этой заветной цели. И вот сейчас до неё оставался последний и, наверное, самый нелёгкий шаг. Ведь реакция ребёнка здесь играла немаловажную роль. — Я старался подготовить Санни, — по-прежнему негромко произнёс Джаред, поглядывая то на доктора, то на маму. — И сегодня утром с ней говорил. — То есть? Ты всё рассказал ей? — Нет, что вы. Это же сюрприз. Но я подталкивал её к этой теме — задавал наводящие вопросы, делал намёки на предстоящие перемены, акцентировал внимание на обилии солнышка и тепла... В общем, делал всё, чтобы этот сюрприз не стал для неё чем-то вроде шока. Хотя, наверное, в какой-то степени без этого не обойтись. — Не думаю, сынок, — отозвалась мама. — Бусинка давно его ожидает. И, надеюсь, сулимое им счастье всё-таки возьмёт над волнением верх. — Согласен, — поддержал доктор Чериш. — Главное — сделать этот шаг грамотно и очень тактично. Джаред молча кивнул, соглашаясь, потёр вспотевшие от волнения ладони, которые, несмотря на жаркую погоду, были, как лёд, холодны, и, отыскав глазами бегавшую с детишками Санни, едва слышно перевёл дух. В эту минуту слуха коснулся отзвук хлопнувшей калитки, а затем из-за угла дома возник женский силуэт — стройный, изящный, грациозный. И профессор заметно ожил, проронив под нос: — А вот и Эйлин! Джаред встрепенулся и, отставив поднос с наполненными стаканами на стол, шагнул ей навстречу. Профессор оказался прав: она не была спокойной. И Лето с первого же взгляда отметил подтверждение этих слов. Облачённая в струящееся синее платье в меленький белый горошек, с аккуратной причёской, она выглядела трогательно-нежной, но присутствующая на лице бледность и не очень уверенные жесты заметно бросались в глаза. — Эйлин, что-то случилось? — подойдя ближе, Джаред взял её за руки. — Нет. Всё хорошо. — Почему ты так долго? — Я... немного задержалась: никак не могла подобрать платье. Её голос дрожал, бесстыдно выдавая, что вовсе не в этом была причина задержки. И, отлично это понимая, Джаред ухмыльнулся под нос: — Эйлин, милая, сама по себе ты очень красива и выглядишь непревзойдённо, во что бы ни облеклась. И будешь неотразимой, даже совсем без одежды. Он пытался шутить, дабы разрядить обстановку. Но Эйлин подняла на него взгляд — отчаянный, доверчивый, чуть боязливый, — от которого это желание тут же испарилось. — Ах, Джаред, — чуть слышно шепнула, — я просто боюсь. — Надеюсь, не того, что я снова слетел с катушек? — он ободряюще взял её за руки. — А ты можешь? — взгляд ещё более отчаянный, чем прежде, подкрашенный страхом, который не удавалось унять. — Нет, — он погладил ей ладони. — У тебя холодные руки. Ты замёрзла? — Нет, что ты. Лето же на дворе — Но ты дрожишь. — Это от волнения. Не каждый день я открываюсь дочери. — Ах, милая, — приступившая ближе мама пыталась хоть как-то её успокоить, — не стоит так тревожиться. Я уверена: всё пройдёт хорошо. — А если Санни меня не признает? Если не захочет видеть во мне маму? — Эйлин, вы себя накручиваете, — возразил профессор. — Причём, уверен, совершенно напрасно. — Согласен, — подмигнул неизвестно откуда взявшийся Шенн. — Санни только и ждёт этой встречи. Она не сможет тебя оттолкнуть. — Но в жизни всякое бывает. И порой случается то, чего совершенно не ждёшь. — Брось, — Джаред приобнял её за плечо. — Наша малышка искренна и добра. И вы с ней здорово подружились. Она будет безмерно рада такой маме. У меня нет сомнений на этот счёт. Конечно, такая поддержка имела свой вес. И пусть полностью избавить от внутренних страхов она не могла, всё-таки заметно утешала. И, стараясь успокоиться, Эйлин сделала глубокий вдох и обвела весь двор заинтересованным взглядом. А он, казалось, бурлил и дышал. Везде суетилась задорная детвора, пестрили яркие воздушные шары, мелькали игрушки. Доносились голоса, раздавался писк и лязг, слышались водные всплески. И позолоченный солнцем воздух, наполненный звонким смехом, отдавал ощущением беззаботного детства. Эйлин тоже уловила его. И при этом почувствовала, как стало ослабевать её волнение. Напряжение стихло, дрожь улеглась, и губ коснулась лёгкая улыбка. — Быть может, я действительно зря так напряглась? — шепнула под нос она. — Вон вокруг сколько ребятишек! — и она оглянулась на Джареда. — Это всё гости Санни? — Ну да. Она у нас общительный ребёнок. — А где же она сама? — А во-он, — слегка приобняв Эйлин за плечи, он указал рукой на группу детишек, сооружавших на лужайке из большого конструктора дом. — Командует строительством. Как её Шеннон научил, — и он стрельнул озорным взглядом в сторону брата. — Правильно, — отозвался тот. — Не ей же его строить! У неё сегодня праздник. Ей нельзя. — Слышала? — младший Лето даже цокнул языком. — Вот так из трудолюбивых детей и вырастают лентяи. — Ничего подобного! — шутя огрызнулся тот. — Так и вырастают настоящие руководители, которые сызмальства учатся управлять людьми. На это Джаред лишь улыбнулся, прострелив брата озорным огоньком в глазах, а затем подмигнул Эйлин. — Какие у нашего Шенна в отношении Бусинки далеко идущие планы! — Конечно, — парировал тот. — Она ведь этого достойна. — Пока что она достойна намного лучшего: обрести маму, — с этими словами Джаред окликнул дочь и жестом попросил подойти ближе, после чего обратился к Эйлин: — Пойдём, я представлю тебя нашей дочке. Словосочетание "наша дочка" мягко поласкало слух — Эйлин даже ощутила лёгкое подобие блаженства, — но вместе с тем заставило сердце забиться сильней, заклокотав где-то в горле. Нервы опять натянулись струной, терпкий озноб пробежался по коже, и ладони слегка упёрлись Джареду в грудь, прося его остановиться. — Подожди, — с трудом выдохнула она. — Позволь мне самой сделать это. Самой? Он удивился — подпрыгнувшие брови бессовестно выдали его, — но перечить не стал. Разомкнул руки и жестом поощрил Эйлин к действиям. Чувствуя на себе одобрительно-поддерживающие взгляды, Эйлин приободрилась и, отбросив всякие страхи, направилась к девочке. Но только она сделала несколько шагов, как та, мчавшаяся на призыв отца, бросилась в её объятия. — Мисс Тишер! Мисс Тишер! — радостно лепетала она на ходу. — Здравствуй, моё солнышко! — присела Эйлин у её ног, целуя русоволосую макушку. — Солнышко не я. Солнышко вокруг, — глубокомысленно возразила она. — И его сегодня очень-очень много. — Да, сегодня очень светлый радостный день. Но и ты походишь на солнце: вон ты какая красивая! А Санни действительно выглядела особенно. Одетая в нарядное платьице с ажурным розовым верхом, пышной юбкой и белым поясом-цветком, с витиеватой причёской, состоящей из волнистых прядок и косички-"колоска", обрамлявшей их за чёлкой, она выглядела так изящно мило, словно маленькая модель, приготовленная для детской фотосессии. — Папа говорил, что сегодня особенный день, — сочла нужным объяснить она, — и поэтому я должна выглядеть очень красиво. — Особенный день? — Да. Бабушка сказала, что у меня сегодня праздник: я стала на год взрослей. — Вот как? И сколько же тебе исполнилось? Рожица Санни вспыхнула оживлением, как если бы её спросили о самой приятной вещи на земле. И она, подобно всем детям в такие моменты, выставила вперёд ладошку с растопыренными пальчиками, не без гордости сообщив: — Пять! Я стала уже совсем взрослой! Эйлин не могла сдержать улыбку, глядя, как ребёнок — маленький, худенький, выглядевший намного моложе своих сверстников, — утверждал своё равенство со взрослыми. И при этом свято верил в то, о чём говорил. И разочаровывать его ей не хотелось. — Ты права, Бусинка: пять лет — очень серьёзный возраст. И, как я понимаю, в этот день тебя принято одаривать подарками? — Не-ет, — не менее уверенно завертела головкой малышка. — Мне больше не надо подарков. У меня их уже мно-ого. Такая искренность и честность не могла не подкупать, и Эйлин тихонько рассмеялась, снова привлекая девочку к себе. Джаред был прав: это невероятный ребёнок. Или, может, так только казалось, потому что она её дочь? — Но сколько бы тебе их не вручили, а среди них ещё нет моего. А я хочу подарить тебе нечто очень важное. Наибольшую ценность, которая у меня есть. С этими словами Эйлин извлекла из кармана маленький розовый коробочек и протянула малышке, заинтересованно поглядывавшей на него. — Что это? — Открой! Санни послушалась совета. Взяла в руки, поднесла к лицу, нажала на маленькую кнопочку, видневшуюся внизу. И крышка коробка мгновенно распахнулась, представляя взору сверкающую точёными гранями на солнце серёжку-пуссету. Голубые глазёнки тут же расширились, стали огромными, как колодцы, а губки разомкнулись, втянули в себя воздух, и с них слетел поражённо-восторженный вздох: — Втора-ая! Её личико озарилось внезапной улыбкой, как если бы на девочку обрушилась нечаянная радость. И, подняв голову, она скользнула взглядом по взрослым, оставшимся у Эйлин за спиной, — видели ли они всё это. Её глаза воодушевлённо сияли, в них переливалось ликующее торжество, которым девочка непременно хотела поделиться. С бабушкой, которая, приложив к губам руку, старалась удержать просящуюся с ресниц слезу; с дедушкой Эдвардом, который за улыбкой прятал волнение на лице; с дядей Шенном, который, покусывая губы, хотел справиться с внутренним беспокойством; и, конечно же, с папой, напряжённо следившим за происходящим. — Папочка, это вторая бусинка! Он лишь улыбнулся, соглашаясь, чуть заметно приподнял бровь и, подойдя ближе, тихонько проронил: — Ну? И о чём тебе это говорит? А о чём это могло говорить? О том, что следует поблагодарить за подарок? Забрать, пока не передумали? Попросить подарить что-то ещё? Вздёрнув кверху носик, девочка похлопала ресничками, поглядывая на папу. В её глазках пронеслась озадаченность, ликование на личике сбавило ход, и она опять опустила взгляд на подарок, стараясь припомнить, о чём же он мог говорить. Ведь это была обычная бусинка, которая разговаривать не умела, но которую Санни так долго ждала. И вдруг понимание сделало рывок, подтолкнуло прикорнувшую память, и та неожиданно выдала когда-то сказанную папой фразу: "Та тётя, у которой окажется такая же бусинка, и есть твоя мама". Улыбка слетела у девочки с губ, и оторопь прошибла её так резко, что та снова вскинула на Джареда взгляд — недоумевающий, вопросительный, ошеломлённый. Словно ищущий с его стороны поддержку и просящий все эти догадки подтвердить. И тот понял его значение. Снова слегка улыбнулся — поддерживающе и тепло — и утвердительно кивнул, отвечая на немые вопросы. Во взгляде девочки проскользнул лёгкий шок, и его небесная синева на мгновенье застыла. Но в следующий миг он вздрогнул, затрепетал и переместился на Эйлин. И та уловила целую гамму чувств, охвативших ребёнка: неверие, что всё происходит наяву, огорошенность внезапностью событий, опаска понять что-то не так, удивление, сомнение, поражённость... Желание задать главный вопрос и одновременно страх сделать это — вдруг он не оправдает ожиданий. И он, этот страх, в девочке был так силён, что затмевал все другие чувства. И лишь одного он не мог заглушить: пробудившейся в ней надежды. Которая ширилась в ней и росла, исходя из самого сердца. — Мама? Вопросительные нотки надежды так и вонзились в Эйлин, словно копьё, горячими импульсами прокатились по нутру, электрической молнией прострелили сердце. Пронеслись по нейронам, ударили в мозг, отозвались в душе звонким эхом и, на миг парализовав все органы чувств, подступили слезами к горлу. Но усилием воли Эйлин сдержала их. Сделала судорожный вдох и как можно спокойнее взглянула на Санни. — Да, моя Бусинка. Это я. — Мама! — уже уверенней и смелей. — Мамочка! Мама! Девочка бросилась к ней, припадая к груди и обвивая руками шею, — не задумываясь, без малейших сомнений, безоговорочно принимая происходящее как незыблемую правду. И, стискивая её в объятиях, Эйлин задохнулась от нахлынувших слёз, совладать с которыми больше не было силы. О, как давно её не называли так! Да, практически, ещё ни разу! — Доченька! — руки судорожно обнимали детское тельце, доверчиво прижимавшееся к ней, а губы рождали непроизвольно: — Девочка моя!... Светлый мой, солнечный ангелочек! — Мамочка, — слегка отстранившись, Санни опять поглядела на неё — озадаченно, удивлённо, с оттенком родственной заботы, — ты что, плачешь? — Нет, милая, — завертела та головой, хотя упрямые слёзы бесстыдно её выдавали. — Просто на солнышке слишком яркий свет, вот у меня и слезятся глазки. — А на нём его много? — Очень. — Где-то как вокруг нас? — И даже значительно больше. — А ты привезла для папы частичку тепла? В голосе девочки — всё та же надежда, свидетельствовавшая, что и этот вопрос был для неё не менее важным. И Эйлин, державшаяся как могла, лишь выдохнула короткое: — Да, моя крошка. — И теперь у него больше не будет холодного сердца? Смышлёные голубые глазёнки пронзительно-доверчиво смотрели в самую душу. И, заглядывая в их глубину, Эйлин ощущала знакомое чувство — чувство, когда из-под ног уплывала опора. Ведь этому, по сути, ещё маленькому ребёнку удавалось задавать не по-детски серьёзные и важные вопросы. И при этом не только терпеливо дожидаться ответов, но и принимать их на веру — безоговорочно, без всяких сомнений, ничуть не колеблясь. Санни признавала в ней маму, о которой всегда так мечтала. Она видела в ней Герду, бесстрашно ввязавшуюся в борьбу. Она, наконец, верила, что теперь-то уж точно добро восторжествует. Так могла ли Эйлин подвести оказанное ей доверие? Стараясь справиться с наплывом чувств, она сквозь слёзы взглянула на Джареда, словно прося поддержки. И, поняв этот молчаливый призыв, тот тоже присел рядом. Обнял Эйлин, смахнул с её щеки слезу, привлёк к себе дочку и, целуя её в макушку, проронил тоном, не вызывающим сомнений: — Нет, мои милые. Теперь у меня будет самое горячее сердце на Земле!