Бусинка

Когда Джаред добрался домой, солнце уже начинало садиться и июньский вечер уверенно вступал в свои права. Нагонявшись за день, устало присмирел своенравный ветер, и прогретый воздух обрёл, наконец, долгожданный покой. А городские районы стряхнули с себя деловитую суетливость и погрузились в негу расслабленности перед сном. В доме было тихо. Закрыв за собой двери, Джаред окинул взглядом ещё освещаемый солнцем холл, внутренне удивляясь казавшейся непривычной тишине. Обычно так или иначе её нарушали проявления жизни: едва уловимый шум в глубине комнат, детский топот по лестнице или за окнами — раздающийся чей-то смех. А вот сейчас все они почему-то умолкли, навевая неуютное чувство пустоты. Может, так и есть: Джаред совершенно один в этом доме? А куда же все подевались? Куда-то ушли? Под лестницей на диване в довольно небрежной позе застыл яркий игрушечный тигрёнок, свидетельствуя, что его позабыли впопыхах. Подойдя ближе, Джаред присел рядом, взял его в руки, повертел. Этого зверька очень любила Санни, поэтому и носила везде за собой. Даже на уроках музыки он восседал на фортепиано, безмолвно наблюдая за её игрой. Сейчас же он лежал, позабытый хозяйкой, у которой, видимо, возник другой интерес, — намного заманчивей, намного больший. Интересно всё же, какой? Прижимая к груди игрушку, Джаред улыбнулся пронёсшейся в голове мысли. Как бы он сейчас хотел снова стать ребёнком! Беспечным и беззаботным, каким когда-то был. Гонять во дворе мяч, плескаться по лужам, играть во все игры, кормить голубей... И непременно ощущать поддержку старшего брата, во всех переделках бывшего рядом с ним. Да, Шеннон участвовал во всех переплётах, в которые по разным причинам ввязывался младший брат. И тот вырос с твёрдым убеждением, что так и должно быть. И пусть они уже давно были не дети, но преданность, надёжность, братскую взаимопомощь проявляли во всём и всегда. Честно, искренне, бескорыстно. Ничего не требуя взамен. И вот теперь... Джаред горько вздохнул, поглядывая на игрушку. Что же случилось теперь? Время прошло, и жизнь изменилась? Другие обстоятельства, другие дела? Возможно. Но ведь преданность базируется не на обстоятельствах, а на чувствах. А чувства у братьев не изменились. Да и не изменятся никогда! Во всяком случае, у Джареда — точно. А Шенн... Закусив губу, Лето-младший усадил тигрёнка рядом на диване. Что же происходило с Шенном? Трансформация чувств? Может и так. Но почему именно в сторону подлости и коварства? Ведь Джаред всегда делал ему только добро. Качнув головой, он невесело улыбнулся своим мыслям. Всё-таки нужно было рассказать ему правду! И об аварии, что с ним приключилась, и о том, почему Джаред обзавёлся ребёнком, и об Эйлин. Но только — ещё тогда, четыре года назад, когда он ожил. А то ведь сделай он это сейчас, Шеннон может отреагировать неоднозначно. Не даром же говорят, что всё нужно делать впопад, в подходящее для него время. Которое Джаред упустил, поддаваясь силе наилучших побуждений. По лестнице раздались спускающиеся шаги, отрывая его от раздумий, и через минуту в холл, сжимая в руках детскую панамку, ступила Констанс. — Джаред? — заметив сына, удивилась она. — Почему ты сидишь тут в одиночестве? — Да я только-что вернулся. — Один? — она скользнула взглядом по сторонам. — А где Шеннон? — Остался в клинике. На осмотре. — А...? — на маминых губах застыл немой вопрос, который, впрочем, Джаред без труда понял: — Доктор Чериш отвезёт его домой, а потом заедет к нам и сообщит результаты. — Что ж. Если так... Хорошо... Послушай, дорогой. Могу я спросить тебя кое о чём, что не даёт мне покоя? — Не даёт покоя? Тогда спрашивай. — Что происходит с Шенном? Джаред ощутил лёгкое покалывание внутри, что случалось всякий раз, когда кто-то затрагивал неприятную ему тему. До сих пор мама лишь молча наблюдала за всем, а вот сейчас, похоже, решила обсудить проблему. — А что с ним? — прикинулся незнающим младший сын. — Да он ведёт себя как-то странно: увивается возле Эйлин, как скоморох, улыбается, ловит каждое её слово. Конечно, я не против, чтобы он как-то её отличал, но, на мой взгляд, его внимание слишком уж явно. — Разве? — Джаред продолжал играть свою роль. — Странно. Не замечал. — Не замечал? Вот уж не верю! Это у вас что, какая-то игра? Нет. К сожалению, не игра. Хотя Джареду очень хотелось, чтобы именно так и было. Но говорить об этом он не хотел, — за прошедший месяц эта тема стала больной и здорово выела нервы, — поэтому решил отделаться шуткой: — Нет, мама, это не игра. Это у Шенна такое отклонение. — Какое отклонение? — не поняла та. — А вот доктор Чериш нам о нём и сообщит. После осмотра. С минуту Констанс буравила сына недоуменным взглядом, но, видя скрытую иронию на его лице, в конце-концов ухмыльнулась: — Да ну тебя! Я-то ведь спрашивала серьёзно. — И я — серьёзно: всё хорошо, — и, намереваясь переменить тему, он кивнул на панаму в маминых руках. — А ты куда-то собралась? — Вообще-то да. Санни с Эйлин отправились к океану полюбоваться закатом, и я решила присоединиться к ним. Тем более, что Бусинка, как всегда, позабыла панамку. Ох, уж не любит она их! — Но в ней сейчас нет смысла: солнце уже начинает садиться. К тому же на побережье наверняка ветрено, поэтому шляпу будет сдувать. Бусинка правильно сделала, что её не надела. Посмотрев на сына, мама не смогла сдержать улыбку. — Какие только аргументы ты не находишь, чтобы её защищать! — Я не защищаю, мама, — возразил тот с лукавой усмешкой. — Просто смотрю правде в глаза. Отобрав у неё панаму, он хотел было отбросить её на журнальный столик, но, заметив на нём вазу с цветами, застыл на месте. Глаза его расширились, в них пронеслась догадка, и он с затаёнными опасениями спросил: — К нам опять приходил Зак Ортис? — Да. — Зачем? — Это был простой визит вежливости, сынок. — Визит вежливости? — Джаред недоверчиво сдвинул брови. — После того, как он целый месяц не заходил? — Он говорил, что был очень занят: в его судьбе наметились перемены. — Перемены? Интересно, какие? — Представляешь, однажды в их ресторане ужинал какой-то музыкальный продюсер, и его заинтересовала музыка их группы. Он предложил сотрудничество, и теперь они готовят совместный проект. Здорово, правда? Ещё бы! Не так уж и часто случается такое. Вот только Джаред был обеспокоен другим: — И поэтому он приволок цветы Эйлин? На радостях? Так сказать, от счастья? — Милый, ну как ты так можешь? — пожурила его мама. — К слову, эти цветы Зак подарил мне. — Да? — голубые глаза иронично блеснули. — Что, этот упрямец теперь переключился на тебя? Обхаживает, подбивает клинья? Может, он ещё и поджидает тебя у океана? И именно потому ты так туда спешишь? — Вот ведь проказник! Ты не можешь без своих шуток! Я же объяснила, чем было вызвано такое стремление, — и мама указала на шляпку в руках сына. — Но если нести панамку нет смысла, то мне нет и надобности к нему идти. — Как это нет? — и Джаред нахлобучил её на голову тигрёнку. — А прогуляться? Я приглашаю тебя. Надеюсь, ты не откажешь мне в этом? Он улыбался, но наряду с этим открыто и ровно смотрел на Констанс, давая понять, что нисколько не шутит и что намерения его тверды. И мама не стала упираться. Такое проявление внимания было ей приятно, хоть она и реагировала с лёгким озорством: — Ну что ты, как я могу отказать такому галантному кавалеру? Хотя было бы куда лучше, если бы ты кого-то другого сейчас пригласил. — Кого? — наигранно удивлялся Джаред. — Абби? — Можешь — и Абби, коль твоя фантазия так скудна. — Скудна? Тогда, может быть, Санни? — Это уже получше. Хотя я её маму имела в виду. — Эйлин? — Лето так удивился, словно мама сказала нечто невероятное. — Ну да. Как раз Эйлин. Разве тебе не хотелось бы сейчас прогуляться именно с ней? Хотелось ли Джареду? Он даже нервно улыбнулся. Мама задавала вопросы, которые сами подсказывали ответ. — Хотелось. И хочется. Ежедневно. — Тогда почему ты не делал этого никогда? Почему? Джаред покосился на цветы в вазе, не удержав неровный вздох: — Думаю, её есть кому приглашать. — Глупый! — опять пожурила мама с лёгким укором. — У тебя нет оснований ревновать Эйлин. — Конечно. Если не считать, что за ней бегает целая гурьба. — Да пусть бегает! Разве она отвечает взаимностью хоть кому-то? Встречается с кем-то? Принимает приглашения в ресторан? — Э-э... Нет. — Тогда почему ты так неосмотрительно уступаешь своё право ухаживать за ней? Ведь у тебя есть преимущество, Джаред. — Ты намекаешь на Санни? А не ты ли мне говорила, что наличие ребёнка вовсе не является гарантом его? — Я и сейчас готова повторить это. Но в данном случае под преимуществом подразумеваю интерес Эйлин к тебе. Это выдалось Джареду неожиданным. Настолько, что он на минуту замер, удивлённо округлив глаза. А с губ его сорвалось не совсем осознанное: — Да какой интерес, мама? О чём ты? — О том, что из всех мужчин, что её окружают, предпочтение она отдаёт лишь тебе. Констанс произнесла это вполне серьёзно, с уверенным видом, давая понять, что твёрдо верит в то, о чём говорит. И её фраза — приятная ушам и угодная сердцу — на мгновенье выбила Джареда из колеи. Мысли его тут же устремились к Эйлин, стараясь в её поступках отыскать подтверждение этих слов. И не находили их: она всегда вела себя сдержанно и осторожно, скрывая проявления чувств от любопытных глаз. Зато упрямая память напомнила картину, позабыть которую Джаред никак не мог: глубокая ночь в этом доме, его откровенная просьба и её твёрдый отказ. Вот оно, предпочтение Эйлин! То самое, которое до сих пор вызывало в нём стыд. — Ты ошибаешься, мама. Я интересен Эйлин не больше других. — Тут я готова поспорить. Я женщина и вижу то, чего, возможно, не замечаешь ты. — А я мужчина. И знаю то, о чём ты даже не подозреваешь. Даже так? Интересно, о чём он? Но задавать вопросов мама не стала — пристыженно опущенный взгляд сына подсказал ей, что так будет лучше всего, — а лишь спокойно произнесла: — И это не позволяет тебе проявить внимание к Эйлин? — Это служит мне причиной думать, что она не задумываясь отвергнет его. — Послушай, Джаред, — обняв за плечи, она коснулась лбом его головы. — Но ведь ты не знаешь этого наверняка. Это только твои предположения и не больше. Что, если ошибаешься именно ты? Что, если бы твоему вниманию она была бы очень рада? Что, если втайне она его ждёт, гадая, отважишься ли ты на него? О, если бы! Тяжело вздохнув, он уже приготовился возражать, но вдруг пронёсшаяся в голове мысль пресекла эти попытки. И он метнул на маму быстрый взгляд — резкий и подозрительно-острый. — Откуда ты знаешь? Вы говорили с ней? — Нет. Думаю, на эту тему Эйлин не станет со мной говорить. Но я по собственному опыту знаю, как драгоценно внимание интересного тебе человека. И ты находишь его во всём: в беглых взглядах, в мимолётных шутках, в посещении зоопарка, в загородной прогулке... Это был очень ловкий ход, и Джаред тотчас оценил искусство мамы не только находить подтверждение своим словам, но и тонко использовать их в нужные моменты. И он признал их правоту: подобным приглашениям в своё время Эйлин была от всей души рада. А Джаред-то, ослеплённый ревностью, об этом забыл. А он-то, глупый, совершенно выпустил это из виду. Благодарная улыбка озарила его лицо, а с губ слетело тихое: — Я уже как-то говорил, что у меня очень умная мама. — Тогда подумай над моими словами, сынок. Обязательно подумай. — Непременно. А пока, — и, шагнув к Констанс, он галантно предложил ей руку, — всё же позволь пригласить тебя на прогулку. — С удовольствием! — улыбнулась она и вместе с ним направилась на выход. Санни с Эйлин они нашли у самой воды. Присев на корточки и обнимая дочь, Эйлин что-то рассказывала малышке, указывая на парусник, дрейфовавший на горизонте. И девочка с неподдельным вниманием слушала её, вжимаясь в наставницу всем своим тельцем. — Папочка! — завидев Джареда, она тут же бросилась к нему. — А правда, что на таких корабликах плавает ветер? — Конечно, мой ангел, — взял её на руки тот. — У корабликов, имеющих парус, он главная движущая сила. — Он что, там стоит у руля? — большие голубые глазёнки от удивления стали ещё больше. — Можно и так сказать. Сказать-то, может, и можно, да только пытливый детский ум никак не мог понять это. — А ещё мисс Тишер говорила, что он прохаживается по палубе, лазает по лесенкам и сидит на корме. Это правда? — Истинная, котёнок! Ну, ничего себе! Как такое могло быть? Санни похлопала ресничками, прижимая к себе букетик цветов, который держала в руках, и озадаченно поглядывая на родителя. — А как он может на ней сидеть? — Точно так же, как сидит сейчас вон на том камне рядом с мисс Тишер. Кроха оглянулась, устремив взгляд на большой валун, у которого снисходительно улыбалась Эйлин, и, охватив на нём лишь пустоту, повернулась обратно. — Ты обманываешь: там никого нет! — Нет, я говорю правду. Он сидит на камне точно так же, как и на волнах. Или на твоих плечиках в эту минуту. Бусинка вновь завертелась — на сей раз оглядывая себя — и, не замечая подвоха в словах отца, искренне изумилась: — Но я его не вижу. — Я тоже. Но ведь ощущаешь? Чувствуешь, как он шепчет тебе что-то на ушко и легонько треплет косички? — Угу. — Ну вот. Это даёт право сказать, что он сидит у тебя на плечах. — А-а, так это не по-настоящему? — осенила её догадка. — Это образное выражение, лапочка, — улыбнулась Констанс. — О ветре обычно говорят иносказательно или в переносном смысле. — Значит, и на палубе он не сидит? — В прямом смысле — нет, — подтвердил Джаред. — Но он действительно движет кораблём, надувая его парус. Это для девочки уже было более понятным, и, решив, что тема исчерпана, она продемонстрировала папе букет: — А у меня есть цветы! — Откуда? — Мисс Тишер подарила. — Мисс Тишер? —Джаред успел бросить на Эйлин быстрый взгляд, прежде чем услышал из-за плеча шёпот мамы: — Я же говорила, что букет, который ты видел в холле, был презентован мне. — Но ты не сказала, что Эйлин Ортис преподнёс другой, — оглянувшись, он прострелил Констанс чуть ироничным взглядом, а затем повернулся к Эйлин. — Мисс Тишер, если вы и дальше будете так часто одаривать Бусинку цветами, то, боюсь, разбалуете её. — Не думаю, сэр, что сделать это ими вообще возможно. Вряд ли цветы могут надоесть. — Но вам же они приелись, коль вы так щедро их раздаёте. — Вы ошибаетесь. Я отдаю их Санни не потому, что они не радуют меня, а потому что её радость намного сильнее. — А были ли букеты, которые когда-либо так же сильно радовали вас? — подключилась к разговору мама. — Да. Но на мою долю их выпало не много. — Можете вспомнить хоть один из них? — заинтересованно взглянул на неё Джаред. — Почему же один? Я могу их все перечесть. — Например? Эйлин опустила глаза, удивляясь столь неожиданному интересу. Разумеется, она могла их назвать, но не видела в этом смысла. Ведь все они принадлежали авторству Брэма — человека, которого она когда-то любила, человека, разделившего её жизнь пополам, человека, надёжно оставшегося в прошлом. И только один из цветов был подарен другим мужчиной. Она как-то вкрадчиво подняла глаза и тихо проронила: — Все они были преподнесены мне очень давно. Но больше других я запомнила розовый бутон, подаренный посреди ноября. Может быть, потому что на улице господствовали серость и мрак, на душе бушевала стужа, а он излучал краски летнего дня и согревал меня, словно солнце. Услышать такое Джаред не ожидал и потому на несколько секунд оторопел, поражённо таращась на Эйлин. Память тут же перенесла его в Малибу, напомнив, как он вручил ей цветок в качестве извинений. Обычный жест. Вполне обоснованный шаг. А она придала ему такое большое значение. — Вы правда помните его? — слетело тихое с его губ. — Конечно. Ведь он был подарен человеком, который... Она осеклась. Как всегда. И только шум прибоя, хлынувшего на песок, закончил эту фразу. — Санни, смотри! — указала на берег Констанс, когда вода отступила обратно. — Вон черепашка! — Где? — малышка завертелась по сторонам, заёрзав затем на руках отца. — Папочка, пусти! Я хочу на неё посмотреть! — Пойдём вместе, — взяв её за руку, бабушка направилась к кромке воды, и, проводив их глазами, Джаред вновь оглянулся на Эйлин. — Надеюсь, вы не намереваетесь к ним примкнуть? — прищурился он чуть иронично. — А то я рискую остаться один. — Нет, сэр. Я, конечно, люблю черепах, но не настолько, чтобы предпочитать их общество людям. — Тогда давайте прогуляемся вдоль побережья. Они неспешно сделали несколько шагов, и, наблюдая, как уходящее солнце золотит в океане уставшие лучи, Джаред нарушил тишину: — Как продвигается подготовка к конкурсу? — Хорошо, сэр. Очень хорошо. Бусинка — очень способная ученица. И, думаю, сможет достойно выступить на нём. — Рад слышать. Хотя это не принципиально. Я не строю завышенных ожиданий в отношении её и не требую их достижения. И, между нами говоря, независимо от результата она получит свой приз. От неожиданности Эйлин остановилась, округляя глаза, и удивление на её лице смешалось с волнением. — Что вы хотите этим сказать? — Только то, что сказал: как бы Бусинка не выступила на нём, она удостоится главного приза. — Господи, сэр! — услышанное было понято ею на свой манер, отчего недоумение сменилось поражением. — Вы же не станете подкупать судей? При вашем положении и знакомствах это возможно. Но неправильно. Так нельзя! — Эйлин... — Да, ваша дочь одарена, но в конкурсе будет участвовать множество деток, у которых, возможно, также есть талант. Может быть, даже больший! И вы не имеете права лишать их того, что принадлежит им по праву. — Да послушайте... — А кроме того, таким поведением вы испортите саму Санни. Вы внушите ей мысль, что она всегда и во всём должна быть первой, — обоснованы ли притязания на это или же нет. И тем самым посеете семя честолюбия в её душе. И тогда добрый мягкий ребёнок превратится в надменного и чванливого гордеца, неоправданно считающего себя выше других. Вы этого хотите? Нет, конечно же, Джаред этого не хотел. Но видеть, как против этого бунтует Эйлин, — решительно, смело, не колеблясь — ему было отрадно. Настолько, что он даже улыбнулся, коснувшись её руки. — Пожалуйста, Эйлин, успокойтесь. Я ведь не враг своему ребёнку. И вовсе не собираюсь никого подкупать. — А..., — на миг опешила она, — что же тогда вы говорили о призе? — Призы бывают разными. Разве не так? И какой бы шикарный не был обещан победителю конкурса, для Бусинки я учредил свой. Домашний. — Ах, вот как? — она расплылась в радостной улыбке, тогда как в глазах возник по-детски искренний интерес. — Надеюсь, это что-то приятное, сэр? — Не то слово. Этот приз просто грандиозный. Бусинка давно мечтает о нём. — Шоколад? — выдвинула предположение Эйлин. — Нет, он не съедобен. — Им можно играть? — И не игрушка. — А... что? Серо-голубые глаза смотрели с осторожностью, словно опасаясь, что Джаред не ответит, но вместе с тем и с надеждой, что он всё-таки к этому снизойдёт. И, видя это, он, наклонившись к её уху, почти прошептал: — Вы так же любопытны, мисс Тишер, как и ваша дочь! Его тихий голос поласкал её уши, нежные интонации породили в душе пленительную мягкость, а употреблённое им местоимение "ваша" вызвало застенчиво-трепетную улыбку в ответ. Он безоговорочно признавал её материнство — а Эйлин не могла не придавать значения таким вещам. Слегка отстранившись, она с благодарностью посмотрела на Лето, но вдруг взгляд её скользнул за его спину — и улыбка упорхнула с её лица, заставив Джареда насторожиться. Что стряслось? Он оглянулся и заметил направляющегося к ним старшего брата. Минуя камни и кое-где поросшие травой кочки, тот вышагивал по песку не совсем твёрдой и какой-то даже растерянной походкой. Впрочем, причина этого была не только в зыбкой почве под ногами — взглянув на его лицо, Джаред отчётливо осознал это. Оно было взволнованно, глаза горели напряжённым огнём, челюсти нервно стискивались, дыхание срывалось; и, озадаченный таким его видом, Джаред сделал к нему несколько шагов. Но тут чуть поодаль, на аллейке набережной, он заметил доктора Чериша — также напряжённого, до строгости серьёзного, положительно кивнувшего на его немой вопрос — и неожиданно обо всём догадался. Ощутил, как ёкнуло в груди сердце, нервно сглотнул и, неосознанно остановившись, наблюдал, как тот подходит всё ближе. Наконец Шенн остановился и несколько минут в полном молчании буравил брата глазами. А в них — потрясение, горечь и боль переплетались со смесью растерянности и опаски, разбавлялись раскаянием души и приукрашивались жаждой прощенья. И в довершение всего они лучились благодарностью и признанием, которые, обрушившись на него, оказались слишком сильны и глубоки. Джаред ещё никогда не видел брата таким. Обычно смелый и уверенный в себе, он, как правило, держался решительно и непринуждённо, а сейчас был растерян и поражён и выглядел беспомощным, словно ребёнок. — Что же ты ничего не рассказывал мне? — в голосе просачивалась хрипотца, бесстыдно выдающая волнение Шенна. — Берёг твой покой. Для меня он был важен. Новый прилив волнения накрыл Шеннона с головой, отчего он умолк, стараясь скрыть это от брата. Но охватившая его дрожь свела эти усилия на нет, не оставляя шанса сдержаться. И Лето-старший ей уступил. Сделал к Джареду шаг и молча обнял — крепко, от всего сердца. — Спасибо! Спасибо тебе за всё! — горячо зашептал. — Я не знал... Я даже не думал... И прости меня, брат. Ты всегда беспокоился обо мне, а я... Я проявлял легкомыслие и беспечность. — Да уж, ты такой, — тихонько согласился Лето-младший. — А в последний месяц я вообще вёл себя, как идиот. Но это не со зла, это чтобы... Просто чтоб тебя подразнить. Чтобы ты понял, что... Я ведь понятия не имел, что... Прости меня, Джаред! Сбивающиеся слова, теряющие смысл фразы. Волнение всё же брало над Шенном верх, не позволяя собрать воедино бурлящие гейзером мысли. Но особого значения Джаред этому не придавал: это был как раз тот момент, когда всё и так становилось понятно. — Брось, старик. Всё хорошо. Похлопав брата по спине, Джаред слегка отстранился, заглянул ему в глаза и неожиданно понял, что не только в волнении было дело. Просто его чувства трансформировались именно сейчас, попав под неуклонный поток неожиданной информации, и, полностью обнажаясь, обретали такой мощной силы, что Лето-старший не мог выразить их. Но за него это делали глаза. Судорожно пылая, они нервно скользили по брату, предоставляя его взору всю глубину своей души — уязвимой, неприкрытой, искренне ошеломлённой. И Джареду стало жаль брата. Настолько, что он повторил: — Всё хорошо, братишка. Тот лишь кивнул. Скользнул взглядом за его плечо, охватил Эйлин, стоявшую чуть позади, и, мягко отстранившись, направился к ней. Вгляделся в глаза, осторожно коснулся ладоней. — Эйлин... Слова не шли у него с языка — его обеспокоенный взор безмолвно подтверждал это. Взяв её руки в свои, он вдруг опустился на колени, заставив Эйлин взволнованно задрожать. — Господи, Шеннон, пожалуйста, поднимись! Он даже не думал. Напротив, сжал её ладони крепче и, склонившись, припал к ним губами. — Прошу тебя! — неосознанно прошептала она, ощущая, как неистовое биение сердца прорывает плотину непрошеных слёз. — Я этого не стою. — Не стоишь? — он протестующе вскинул голову, и Эйлин заметила такие же слёзы, сверкающие в его глазах. — Благодаря тебе я живу на свете! Тихая фраза, как откровение потрясённой души. От неё Эйлин окончательно задохнулась, и слёзы, прорвав оборону, всё же потекли у неё по щекам. — Нет, — даже покачала она головой, желая хоть как-то их умерить. — Ты жив благодаря любви своих ближних. — Ты одна из них! Он сказал это твёрдо, ничуть не колеблясь, заранее отметая возможность ему возражать. Но, улыбнувшись сквозь слёзы, Эйлин отважилась произнести: — Ты просто подвержен эмоциям, Шеннон. Ты же знаешь, что это не так. — Пожалуйста, не спорь. Эмоции? Возможно. Но я твёрдо уверен, что можно быть близким не по родству, а по сердцу. Эти слова звучали так мудро и ясно, что Эйлин не нашла аргументов против них. Действительно, как часто бывало, что родные друг другу люди были далёкими и чужими, а те, кого не связывали кровные узы, оказывались намного ближе и родней. Ведь жизнь — такая непредсказуемая штука! В ней столько парадоксов и чудес! — Дядя Шенн! Дядя Шенн! — коснулось его уха, и, едва он оглянулся, как малышка Санни — радостная, лучащаяся воодушевлением — возникла перед ним. — А у меня есть черепашка! И цветочки! Девочка продемонстрировала своё богатство, приподнимая то одну ручку, то другую, а Шенн вглядывался в неё, будто видел впервые, и старался совладать со слезами, которые настойчиво застилали глаза. — Ты — самый красивый цветок! — проронил он негромко, привлекая малышку к себе и крепко обнимая. — Ты моя жизнь, Бусинка! Наибольшая драгоценность, которая у меня есть! Ещё одно откровение, слетевшее у Лето-старшего с губ и своей правдивостью достигающее сердца. Однако Санни была слишком мала, чтобы постичь весь его глубинный смысл. Но, видя, как стоявшая впереди бабушка смахнула с глаз слезинку, отвернувшись к плечу подошедшего к ней дедушки Эдварда, она придала значение более понятным для неё вещам. — Дядя Шенн, ты что, плачешь? — выбралась из объятий она. Вздёрнутый кверху носик, большущие глазёнки, искреннее удивление, плещущееся в них. Шеннон улыбнулся, поглаживая её по головке. — Нет. Просто я долго всматривался в солнце. Поэтому такой результат. — А зачем ты смотрел на него? — Высматривал твою маму. — Маму?! — недоумение на детской рожице тут же сменилось оживлённым волнением от затронутой жизненно важной темы. — Ты её видел? — Да. Распахнув ротик, девочка в приливе неожиданного восхищения втянула в себя воздух, поглядывая на дядю, как на неземное существо. А затем прижалась к нему сильнее и зашептала, как некую тайну: — Дядя Шенн, а какая она? Прежде, чем ответить, тот скользнул глазами по Эйлин, отмечая на её лице затаённый испуг. — Она очень красива. Добра. Великодушна. Она невероятной души человек. Сегодня я увидел её впервые. И был ею восхищён и поражён. — Она такая особенная? — ребёнок старался понять всё на уровне, доступному ему. — Как добрая фея? Шеннон лишь покивал, замечая, как Эйлин поднесла к лицу руку, а мама сильнее склонилась на докторское плечо. Что ж, сегодня, похоже, на солнце всматривался не он один. — Да, — подтвердил он. — Как добрая фея. — И она умеет совершать чудеса? — Безусловно. И она его совершила, подарив нам тебя. Что-то непонятное говорил дядя Шеннон. Какое Санни имела отношение к чуду, совершённому мамой? Да и что особенного было в том, что она упаковала её в коробку и подарила папе? Вот если бы это была глыба мороженого или куча сладостей, от которых голова идёт кругом, а слюнки — пузырём, это другое дело. А так... Нет, однозначно, здесь есть какой-то подвох. И что-то не то было с этими взрослыми, стоявшими сейчас на берегу. Обычно, когда дарят подарки, это весело и приятно, а тут... Мама подарила им её, а они плачут! — А разве это чудо? — подозрительно покосилась на дядю она. — Это больше чем чудо, Бусинка. Это целый подвиг с её стороны. Подвиг? Дядя Шенн что, никогда не читал сказок? В них подвиг — это когда добро побеждает зло, когда удаётся кого-то спасти или вернуть кому-то утерянное счастье. А в том, чтобы сделать подарок, подвига нет. Подумаешь, взял — и сделал! Но дядя Шеннон, видимо, так не считал и потому продолжал дальше: — Теперь ей предстоит ещё один: вернуть тепло твоему папе. О, да! Это уже было более понятным для неё. И с этим девочка могла согласиться. Спасти папу от вечного холода и мерзлоты, подобно Герде, растопить лёд в его сердце — это не просто подарок подарить. Это подходило под все правила свершения чуда. — А она его нашла? — спрашивала она. — Да. Ведь на солнышке его много. — А что она делает там сейчас? Неподдельная надежда, искренний интерес и отчаянные глазёнки, доносящие пронзительную доверчивость из самого сердца. Шеннон даже сжал кулаки, из последних сил стараясь сдержаться. — Она думает о вас, — проронил. — Ведь она вас очень любит. На детском личике зажёгся торжествующий огонёк, и, поддаваясь ему, Санни тоже вскинула глазки на солнце. Но от яркого света тут же зажмурилась и отвернулась. Похлопала ресничками, вздохнула какой-то мысли, пронёсшейся в голове, и вид у неё стал жалостливый, как у котёнка. — Дядя Шенн, — надежда в её словах заметно увеличилась в размерах, — а где моя мама сейчас? Я очень-очень хочу её увидеть. Тот лишь глубоко вздохнул. Нет, эта ситуация выше его и походит на настоящую пытку! Но раскрыть девочке правду он не смел. Во-первых, эта тайна была не его. Во-вторых, он сам её узнал только-только. А в-третьих, отчётливо понимал, что детская психика чувствительна и уязвима, и потому в подобном вопросе нужно быть максимально осторожным. Поэтому он не стал ничего говорить. Лишь обнадёживающе улыбнулся малышке и, снова крепко прижав к груди, поцеловал её в макушку. — Ты её увидишь, Бусинка! — прошептал. — Обязательно увидишь! Ведь она возвращается к тебе. И она уже рядом. Совсем близко.