Бусинка

— Не волнуйтесь, это ненадолго. Просто во-он та колымага, похоже, удумала заглохнуть, и теперь всем приходится её объезжать. Негромкий мужской голос вторгся в задумчивость Эйлин, и, оторвавшись от мыслей, она в зеркало заднего вида взглянула на таксиста, сидящего за рулём. — Что? — Я говорю, затор причинил нерадивый водитель, у которого сдохло корыто. — Мы попали в пробку? — Ну, почти. Эйлин выглянула в окно. Впереди на несколько метров по трассе выстроились машины, езда которых больше смахивала на конвульсивные рывки. Причиной этого стал чёрный "Фольксваген", застрявший на ближайшем повороте и никак не могущий убраться из него. Подёргивание машин, нетерпеливые звуки клаксонов, нервные жесты, адресованные горе-шофёру, посылаемые в открытые окна. Хорошо хоть никто не ругался. Во всяком случае, во всеуслышание. — Бедный водитель! — вырвалось у Эйлин. — Да ничего он не бедный! Он элементарный ротозей! — Ну, что вы. У него что-то случилось. Такое может с каждым произойти. — Чаще всего такое бывает с теми, кто вовремя не осматривает авто. Не смазывает, не подкручивает, не проверяет. Кто в этом вообще мало что смыслит и потому является лишь наездником. Такие водители потенциально опасны: разъезжая на неисправных машинах, они поддают опасности других. Отчасти Эйлин была с этим согласна, хотя с другой стороны — всякое могло случиться. На свете существовало множество переделок, и даже абсолютно исправленная машина не гарантировала защиты от них. Но спорить она не стала: во-первых, в подобных вопросах она смыслила мало, а во-вторых, сейчас ей было не до них. Ей хотелось как можно скорее добраться до дома Лето, где её ждали обладатели лучезарных голубых взглядов и очередной урок. Однако такси тащилось в тянучке, навевая мысль о том, что до пункта назначения дотянет лишь завтра, и, не желая тратить время, Эйлин решила добраться пешком. — Пожалуй, я выйду здесь, — протянула таксисту купюру. — Да что вы, останьтесь. Сейчас затор рассосётся, и я вас в два счёта домчу. — Спасибо. Но я почти на месте. Выскользнув из салона, она перебралась на тротуар и затерялась среди прохожих, спешивших по своим делам. А вокруг буяло утро, обещавшее новый погожий день — такой же радостный, как и проведённый накануне. И, несмотря на то, что все вокруг суетились, Эйлин ощущала невероятное окрыление. Ведь новый день сулил ей надежду. Надежду на осуществление давешней мечты. И что-то в её судьбе уже изменилось. Что-то незаметное глазу, зато очень ощутимое для души. Улыбаясь под нос, Эйлин мысленно перенеслась в домик в Малибу. Ночь в нём прошла относительно спокойно. А проснувшись поутру, Эйлин неслышно выскользнула из спальни и отправилась на кухню готовить завтрак. И ещё никогда это действие не приносило ей столько удовольствия, ведь она совершала его для дорогих её сердцу людей. Вскоре эти самые люди проснулись и, не найдя её в спальне, здорово удивились. А когда спускались по лестнице, Эйлин уловила их разговор: — Папочка, а где мисс Тишер? — спрашивала малышка. — Почему её с нами нет? — Не знаю, солнышко, — отвечал тот. — Я ведь проснулся вместе с тобой. — Она ушла от нас, да? Джаред ответил не сразу, и в этом молчании Эйлин явственно уловила терзавшее его волнение. И поняла: он всё ещё опасался, что это действительно так. — Не знаю, мой ангел. Мне не хочется так думать. Эйлин решила не испытывать их терпение и выглянула из кухни — в фартуке, с полотенцем в руках. — А и не надо, — улыбнулась при этом. — Я не ушла дальше кухни. Так что умывайтесь и — за стол! У нас на завтрак — "Банановые лодочки". Это был беспроигрышный вариант. Заслышав его, Санни запрыгала от восторга, прихлопывая в ладоши, а Джаред облегчённо вздохнул — неслышно, едва уловимо. А затем, проходя мимо Эйлин, он слегка её приобнял — бегло, чуть поспешно, дабы не заметила Санни — и, наклонившись к уху, шепнул: — Доброе утро! И при этом скользнул по щеке губами — так же быстро и как бы вскользь, но настолько нежно, что она ощутила волнующий трепет, приятно помрачивший проснувшийся мозг. То утро действительно было добрым, весь последующий день Эйлин ощущала его пленительную сладость. И даже сейчас, спустя сутки, воспоминания о нём продолжали ласкать её изнутри, отчего она неосознанно улыбалась, иногда улавливая на себе заинтересованные взгляды прохожих. Миновав шумную площадь, Эйлин ступила в элитный район мегаполиса — более уютный и сравнительно тихий — и по усаженной кедрами аллее направилась к особняку. Юркнув в калитку, поравнялась с домом и, взбежав по ступеням крыльца, нажала на звонок. Сердце взбудоражено колотилось, в ушах отчего-то слышался слабый шум, а дыхание норовило сбиться с темпа и насыщать кислородом лёгкие невпопад. Господи, что с ней? Она ведь приходит сюда не впервые. Но не волновалась так ещё никогда. Послышался щелчок замка, дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин дома — озадаченный, взвинченный, с заметной встревоженностью на лице, мгновенно остудившей эйфорию Эйлин. Придерживая у уха мобильный, он нервно в него говорил: — Я тебе ещё раз повторю: всё, что от тебя требуется, это поехать в клинику доктора Чериша и пройти эти чёртовы тесты, — взяв Эйлин за руку, он заставил её переступить порог. — Шенн, это совсем несложно, — закрыв дверь, жестом попросил проходить. — Ну, ты что, маленький, что ли? Как это один ты не поедешь? Почему?... Ну, что ты за упрямец? Я же объяснил, что возникла проблема и я поехать с тобой не могу, — сделав несколько шагов, он взял Эйлин за плечо и, усадив на диван, сам присел рядом. — Послушай, братец, просто сделай, как я прошу. Ты уже достаточно взрослый, чтобы справиться с этим самому... И не беси меня! Я и так на взводе... Услышал?... Я перезвоню через двадцать минут. И не дай Бог ты ещё будешь дома! Нажав кнопку отбоя, Джаред сунул телефон в карман и, нервно выдохнув, поднял глаза. — Здравствуйте, Эйлин. Простите за такое приветствие, но сегодня всё кувырком. — Что-то случилось? У вас — проблемы? — У меня — недобросовестный братец. А это, знаете ли, проблема ещё та. — Шеннон что-то натворил, сэр? — Не совсем. Но может. Вернее, не натворить, а, наоборот, ничего не сделать. — То есть? — Видите ли, у него через месяц — плановый медицинский осмотр. Он всё ещё их проходит, поскольку случившаяся переделка была слишком серьёзной. Накануне осмотра ему необходимо пройти несколько предварительных тестов, на основании которых доктор Чериш затем вынесет свой вердикт. Должен заметить, что профессор относится к этому очень серьёзно, тогда как сам Шенн — нет. — Быть может, всё дело в том, что истинного положения вещей он не знает? Ведь правду вы так и не открыли ему. — Или же потому, что он разгильдяй, каких мало, поэтому своим здоровьем пренебрегал всегда. — Но, возможно, знай правду, он стал бы более внимательным к себе? Вы никогда не задумывались об этом? Джаред нахмурился и, опустив глаза, озадаченно потёр подбородок. И по его виду Эйлин поняла, что такая мысль не раз его посещала. — Не знаю, — затем выдохнул он. — Может, вы и правы. Но это очень сложный вопрос, в нём столько разных нюансов. — Конечно. Но, пожалуйста, продолжайте, сэр. — Так вот. Тесты, о которых я говорил, Шенну надлежит пройти именно сегодня. И обычно я возил его на них — так и мне, и ему было спокойнее, — но сегодня я сделать этого не могу, а сам он отказывается ехать. — Но он же не маленький ребёнок! — слегка даже возмутилась она. — Я то же самое ему говорил. Но это вряд ли поможет: Шеннон есть Шеннон. — Вы думаете, в клинику он так и не поедет? — Скорее всего. — Тогда, сэр, вам лучше отложить все дела и всё-таки взять это на себя. — Да я так и сделал: все дела отложил. Но вот незадача: приболела Санни. Бабушки дома нет, и я не могу оставить её. — Санни? — Эйлин даже вздрогнула от такой вести. — Приболела? О, Боже! Поддаваясь волнению, она вскочила на ноги, однако Джаред удержал её за плечи. — Эйлин, постойте! Не надо так волноваться. У неё ничего серьёзного. — А что с ней? — Насморк, кашель, заложенное горло — всё как обычно после любимого кафе. — Она у себя? — Да. — Можно я к ней поднимусь? — Конечно, — и он опять взял её за руку. — Пойдёмте вместе. Хоть время уже и клонилось больше к обеду, Санни всё ещё пребывала в кровати. Облачённая в сливочно-жёлтую пижамку, она восседала среди пышных подушек, раскладывая по ним любимые игрушки, и тихим, но сиплым голосочком рассказывала, что, коль они заболели, о прогулке могут и не мечтать. При этом её речь иногда прерывал кашель, глазки слезились, а покрасневший носик то и дело пошмыгивал, боясь дать течь. Маленькая, худенькая, с разметавшимися по плечикам чуть волнистыми прядками, сейчас она выглядела такой беззащитно-слабой, что Эйлин не удержалась от объятий, подсев к кровати. — Здравствуй, моё солнышко, — шепнула она ей на ушко. — Или сегодня ты больше походишь на мокнущую тучку? — Мисс Тишер! — девочка обрадованно встрепенулась, перебираясь затем к ней на колени.— А мы будем сегодня заниматься? — Не думаю, котёнок. Ведь кто-то, кажется, заболел. — Это не я, — без зазрения совести слукавил котёнок и дальше добавил, ткнув пальцем на куклы: — Это они заболели. А у меня только болит горлышко. — Видимо, кто-то слишком много съел мороженого? — улыбнулась Эйлин, на что девочка выдвинула самый мощный аргумент: — Оно было вку-усным. — Я и не спорю. Но теперь тебе приходиться оставаться в постели. — Папа не разрешает мне вставать. — И правильно делает: тебе нужно отлежаться. — Но я не хочу. Мне надоело. Лучше я пойду заниматься. Детская искренность на личике, в глазах — застывшая мольба. Эйлин не смогла сдержать улыбку. До чего же эта девочка мила! — Мы сможем заниматься, когда тебе станет легче. А тебе станет легче, если ты будешь лечиться. — Но я не хочу пить лекарство: оно горькое. — Вы давали ей какие-то лекарства, сэр? — взглянула Эйлин на Джареда. — Её заставишь их выпить, как же! — буркнул он, нажимая кнопки телефона. — В этом она похожа на своего дядю, — он затем поднёс его к уху. — Алло? Ты где?... Уже собрался?... Как нет? Шенн, что я говорил?! — он крепко поджал губы, вслушиваясь в ответ, после чего выдохнул: — О, небо, помоги мне! — и, вновь отключившись, задумчиво потеребил в руках телефон, с чувством поражения проронив: — Похоже, сегодня не мой день. — Шеннон по-прежнему упрямится? — Да. В принципе, ничего другого я и не ожидал — его переубедить очень сложно, — но всё-таки надеялся на его здравый смысл. Эйлин понимала его чувства. Джаред всегда стоял за брата горой, волновался за него, всячески оберегал, и ему, конечно же, было важно, чтобы тот и сам что-то делал для себя. Но, не зная правды, Шеннон вёл себя беспечно и всё воспринимал, как само собой разумеющийся факт. — Послушайте, сэр, поезжайте к брату. Отвезите его в клинику и сделайте всё, что нужно. — Нет, Эйлин. Нет. — Ведь это очень важно. — Не важнее, чем Санни. Я не могу оставить её одну. — С Санни останусь я. На мгновенье Джаред застыл, и удивление на его лице сказало о том, что такой вариант не приходил ему на ум. И он, похоже, сомневался, потому что как-то неуверенно проронил: — Но... — С ней всё будет хорошо, сэр, не волнуйтесь. Я не спущу с неё глаз. — Эйлин, но ребёнок болен. — Мы будем лечиться. — Я не хочу пить горькое лекарство! — тут же заупрямился ребёнок. — А я буду поить тебя сладким и вкусным, — слегка ущипнула его Эйлин за носик. — Липовым чаем с мёдом и малиновым вареньем, к примеру. А потом мы заварим лекарственных трав и, накрывшись одеялом, будем смотреть, как дышит паром дракончик. Согласна? Это было что-то новое. Ещё никогда Санни не слышала о таких заманчиво-интересных методах лечения, поэтому с воодушевлением закивала. Тогда как её папа, всё ещё не уверенный, что это хорошая идея, продолжал выискивать сомнительные аргументы: — Эйлин, но в этом доме вы не знаете, где что лежит. — Но в нём есть Абби. Она сможет помочь. В крайнем случае мне подскажет сама Санни. Вместе мы разберёмся. — Но я могу задержаться: все эти тесты — дело длительное. — Я обязательно вас дождусь. Даже если вы вернётесь под утро. — Думаю, это всё же случится пораньше, — улыбнулся он и перевёл взгляд на малышку. — Ну, что, Санни, могу я оставить тебя с мисс Тишер? Девочка снова согласно закивала. — Ты будешь послушной? — Да-а. — Хорошо, — он чмокнул её в макушку. — Помни: ты мне обещала... Мисс Тишер, я оставлю номер своего телефона. Если что — звоните. — Думаю, он не понадобится, сэр: у нас всё будет хорошо. — Надеюсь, — он скользнул по ней добрым взглядом и добавил, чуть заметно кивнув:. — Постараюсь справиться как можно скорее. — Удачи, сэр! Извлекая на ходу телефон, Джаред вышел, и уже из коридора до Эйлин донеслось его жёсткое: — Шенн, ослиный ты упрямец, галопом собирайся! Я уже еду к тебе!... Но вопреки ожиданиям вернулся домой он всё-таки поздно — когда в охваченный огнями город уверенно ступила ночь, — поэтому не удивился тишине, встретившей его у порога. Поднявшись на второй этаж, он уловил аромат душистых трав и понял, что обещанный Эйлин дракон дышал паром особенно рьяно. И, судя по отсутствию детских покашливаний, вовсе не напрасно. Осторожно открыв дверь комнаты, Джаред заглянул внутрь и от увиденной картины даже улыбнулся. Раскинувшись на кровати, Санни спокойно спала, и небольшая испарина, выступившая у неё на лбу, указывала на проведённые перед сном оздоровительные процедуры. Это же подтверждал и компресс у неё на шейке, причём точно такой же виднелся и на игрушечном тигрёнке, которого девочка обнимала рукой. И даже хвост у него был забинтован, свидетельствуя о том, что зверёк болел куда серьёзнее. А у изголовья нёс свою вахту верный страж в облике Эйлин. Намаявшись за день, она присела на стульчике у кровати и, склонившись на скрещённые руки, тоже прикорнула. Подойдя ближе, Джаред присел на корточки, заинтересованно оглядывая её. Неслышное дыхание, сомкнутые ресницы под дугами шнурочков-бровей, волнистые волосы, сколотые сзади заколкой и в конце рассыпавшиеся по плечам. Это была его птичка Эйлин, заставляющая его сердце учащённо биться, но не принадлежащая ему. Однажды она от него упорхнула — Джаред всё ещё помнил то безысходное ноябрьское утро, — а вот теперь неожиданно вернулась и заявляла, что не покинет его. Что же всё это значило? Мог ли он этому верить? Или же она перелётная птица и с приходом осени опять упорхнёт? Поднявшись, он осторожно взял её за плечи и, когда она подняла голову, на ухо шепнул: — Пойдёмте. Он увлёк её к выходу, и, стряхивая с себя остатки прерванного сна, она старалась понять, что происходит. — Куда вы меня ведёте? — Эйлин, уже поздно, и вам нужно отдохнуть. — Вы меня отвезёте? — Нет. У меня — идея получше, — толкнув дверь в гостевую спальню, он легонько впихнул в неё Эйлин. — Вы останетесь здесь. — Что?! — она даже окончательно проснулась. — Нет, сэр, это невозможно! Лучше я поеду в отель! — Но я не отвезу вас, потому что дьявольски устал. Он, конечно, лукавил, хотя доля правды в его словах была. И вовсе не в усталости было дело. Джареду просто хотелось, чтобы Эйлин осталась у него. — Вы сделали всё, что было нужно? — спросила она, прекрасно это понимая. — Да. К счастью. А у вас как прошёл день? — В целом неплохо. Мы усердно лечились и сумели добиться облегчения. И даже позанимались немного. — Санни вам не досаждала? — Нет, что вы. Мы с ней ладили. — Да, — усмехнулся он, — это вам удаётся. Но вы выглядите уставшей. Поэтому марш в постель! — Но, мистер Лето...! — Возражений я не приемлю. Комната в вашем распоряжении, халат и полотенце — в ванной. — Но я не... — И сейчас не время для споров: уставший я очень сердит, — он озорно ухмыльнулся, прикрывая двери. — Спокойной ночи! Дверь затворилась, и, признавая своё поражение, Эйлин вздохнула. Похоже, она попала в своего рода западню. Хотя, может, так оно и лучше, ведь здесь, в этом доме, она была ближе к своей малышке. Освежающий душ занял какое-то время, нехитрые приготовления ко сну — ещё несколько минут. Но, уже улёгшись в постель, она вдруг услышала доносящиеся из классной комнаты звуки музыки и, непроизвольно вздрогнув, уселась на кровати. Прислушалась. Ошибки быть не могло: это была та самая мелодия, которой она однажды характеризовала Санни. И играть её мог только один человек: Джаред. Но где он взял ноты? Неужели она впопыхах забыла их убрать? Выскользнув из постели, Эйлин торопливо набросила на плечи халат и, завязывая на ходу пояс, поспешила в классную. Тихонько отворила двери, так же неслышно ступила в освещаемый лишь ночной лампой сумрак, ощущая, как сердце настороженно сжимается в груди. Джаред сидел к ней вполоборота и, скользя глазами по размещённым на подставке нотам, заставлял клавиши вторить им. При этом взгляд у него был далёким и отрешенным, а вид — задумчивым, погружённым в себя. Казалось, он слышит не только музыку, рождённую из-под пальцев, но и что-то, сквозящее между нот. И он так чувственно проникался каждым звуком, что Эйлин не отважилась его прерывать. Приблизившись к роялю, остановилась и просто наблюдала, ощущая неистовое волнение в душе. Композиция закончилась, и с минуту он всё ещё молчаливо глядел пред собой, а затем поднял глаза и проронил едва слышно: — И всё-таки эта мелодия изумительна! В ней столько чувств, эмоций, боли. В ней столько ласки, любви и надежд. Без сомнений, её автор — очень тонкий человек. Я снимаю перед ним шляпу. Эйлин не знала, как ей к этому относиться — в сложившейся ситуации его слова могли звучать, как насмешка, — поэтому пролепетала невпопад: — Где вы взяли ноты? — В папке, — кивнул он на пюпитр, бесстыдно хваставшийся папкой Эйлин. — Она ведь не ваша. Как вы могли рыскать в чужих вещах? — О! — удивился он. — Вы мне ещё воровство припишите! Эйлин, вам неприятно, что я её нашёл? — Вы не должны были этого сделать. — Почему? Потому, что теперь я знаю, кто её автор? Как вы там говорили? "Человек, который не афиширует себя?" — О, Боже! — А вы случайно не знаете, как его зовут? — Верните! Верните мне ноты! — Неправильно, у него другое имя. Во всяком случае, они, эти ноты, подписаны иначе. А как называется мелодия, вам известно? — Господи, да просто отдайте, и не нужно ничего говорить! — Опять ответ неверный. Изначально она называлась "Доченька", но потом — подозреваю, не так давно — автор название изменил. — Мистер Лето! — Да, старое зачеркнул карандашом, а сверху собственноручно написал: "Бусинка". — Прошу вас! — Вы случайно не знаете, почему? — и, замечая, как взволнованно вздымается грудь Эйлин, он добавил: — Наверное, у него на то были причины? Были. Конечно же были. Но Эйлин не хотела о том говорить. Да и нужно ли было, когда ему и так всё стало понятно? Она всегда оберегала этот секрет. Она никогда ни с кем о нём не говорила. Это было очень личным. И сейчас ей стало досадно от того, что кто-то всё-таки вторгся в её тайну. — Знаете, — сказала она тихо, — можете оставить эти ноты себе. Всё равно это лишь копия, сделанная на бумаге. А оригинал прописан у автора в душе. Решив, что добавлять больше ничего не стоит, она развернулась, намереваясь уйти, но Джаред удержал её за руку. — Эйлин, не уходите, — послышался его тихий голос. — Простите меня, если я вас обидел. Но почему вы сразу не сказали, что эта мелодия ваша? — Потому, что я не композитор, сэр. — Не композитор? И пишете такую прелесть? Там, в папке, есть ещё композиции. Я видел. И этой они наверняка не уступают ни в чём. — Это просто наброски. Написанные в особые минуты по велению души. — Именно так и создаются шедевры. И этот, — Джаред кивнул на "Бусинку", — один из них. Это приятное слово, способное вдохновить и окрылить, однако больно укололо Эйлин, отчего её ладонь вздрогнула в его руке. А с губ слетело окрашенное отчаянием: — Но это не шедевр, сэр. Это моя боль. Боль, которую никто не должен видеть. Боль, которую никто не сможет понять. — Почему вы так думаете? К примеру, я её почувствовал, когда играл. — Нет, сэр, вам это не под силу. Если вы что-то и уловили, то — лишь незначительную частицу. Слабую толику из того, что довелось вытерпеть мне. Потому, что вы никогда не постигнете боль души матери, утратившей своего ребёнка. Вы никогда не пройдёте через отчаяние, ведущее к безумству, и не упадёте на самое дно пропасти под названием безысходность. Вы, наконец, никогда не сумеете понять, каково это — лишиться рождённой вами жизни, которую у вас отняли с первых же минут. Заслышав эти слова, Джаред стиснул руку Эйлин крепче — так крепко, что она даже ощутила боль — и, на минуту опустив глаза, выдохнул чуть слышно: — Эйлин, я давно хочу вас спросить... Вы жалеете о том, что совершили? Вы жалеете, что пошли на эту аферу? Жалела ли Эйлин? Да, она тоже задавалась таким вопросом. Раньше. Пока не поняла, что делать этого не стоит, — прошлого всё равно не изменить, а подобные мысли только подтачивали внутренние силы. Да и потом, можно ли было жалеть о том, что на свете жило маленькое голубоглазое счастье, подаренное небесами и — Эйлин надеялась на это — оберегаемое судьбой? Можно ли было жалеть о том, что у безликой смерти была отвоёвана другая жизнь, а причастные к этой истории люди радовались вместо того, чтобы горевать? Можно ли было жалеть, когда этот мужчина сейчас так отчаянно заглядывал ей в глаза? И пусть самой Эйлин далось всё это непросто, но её никогда не покидала надежда, что подаренное ею счастье когда-то точно так же настигнет и её. — Я жалею лишь об одном, сэр, — почти прошептала она, — что не приняла вашего предложения, сделанного той прощальной ночью. Такого Джаред, видимо, не ожидал, потому как его лицо окрасилось стойким недоумением, руки заметно напряглись, выдавая настороженность от затронутой темы, и, не скрывая эмоций, он заинтриговано сузил глаза. — Жалели? — переспросил, будто сомневаясь, что правильно понял. — Всегда. — Вы хотели всё изменить? — Да. Очень. — И вы бы согласились остаться со мной? Терпеть мои выходки? Подчиняться капризам? — Вы не капризный человек, — возразила на то Эйлин, — и ваши поступки всегда имеют под собой разумное основание. — Вы так думаете? А если я скажу, что сейчас очень хочу поступить в обход здравого смысла и сделать нечто, продиктованное лишь эмоциями и чувствами, вы очень удивитесь? — Нет, сэр. Все мы, даже очень серьёзные люди, порой импульсивны и подвластны порывам. Вы живой человек. Вряд ли я могу осуждать вас за это. Ему понравились эти слова, это Эйлин поняла по лёгкой полуулыбке и по зажёгшемуся в глазах огоньку — тёплому, доброму, снова признающему своё поражение. Выскользнув из-за инструмента, Джаред подошёл к ней со спины и, обняв за плечи, прижал к груди. — И всё же всякий раз, когда нас накрывает сумрак, происходит что-то магическое и даже в какой-то мере мистическое, на что моё сознание реагирует неординарно. И я всегда слышу очень мудрые слова — маленькие, но несокрушимые истины с глубоким смыслом. И мне порой даже хочется спросить, земное ли вы существо, Эйлин. — О, да! — слегка улыбнулась она, чуть смешиваясь от подобных признаний. — Я обычная земная женщина, сэр. И тоже полна изъянов. — Тогда могу я попросить вас мне помочь, пока желание, упомянутое мной, не вышло из-под контроля? — Помочь? В чём? Он прикоснулся к её волосам щекой и, наклонившись почти к уху, тихонько произнёс: — Видите ли, было время... короткие моменты, когда мы были близки. Вы помните их? — О, да, — проронила она так же тихо. — Тогда просто скажите, что они прошли и больше никогда не вернутся. Убейте во мне эту надежду, пока она не подтолкнула меня к действиям. О, небо! В чём он сознавался? И почему у Эйлин так зашлось сердце, будто он затронул в нём важную струну? И могла ли она сказать такое, когда у неё почему-то отнялся язык? — Вы молчите? — слышала она сквозь пульсацию нервов. — Вы не отвечаете? Она не могла. Не могла произнести ни слова из того, о чём он просил. Ведь она помнила его крепкие руки, помнила поцелуи, окунающие её в сладкую негу, помнила звёзды, которые видела рядом с ним. И сейчас отчётливо осознала, что подсознательно надеялась их повторить. Так как же могла она от этого отказаться? И Джаред понял её молчание. И расценил как призыв. Его руки стали твёрже, объятия — крепче, а ласки — уверенней и смелей. Прикосновения к затылку сменились дразнящими поцелуями волос и переместились к шее, затем опускаясь ниже, к кромке халата у ключиц. И Эйлин ощутила приятно будоражащую волну, ручейками стекающую по телу. — Тогда останьтесь, — шепнул он. — Останьтесь со мной... Останьтесь со мной этой ночью. Притаившееся волнение, заметное придыхание, шёпот, разжигающий внутри огонь... Это происходит на самом деле? Он действительно это говорит?! Он сошёл с ума? Или — она, потому что нисколько не осуждает его за это? И его предложение абсолютно не шокирует её. Напротив, она, кажется, на него согласна. И ей хочется отдаться во власть этих сильных мускулистых рук, полностью довериться обнимающему её мужчине и позабыть обо всём. Хотя бы на миг. На короткое мгновенье. О, небо! Что с ней? Наверное, она таки повредилась умом. Или же всё, что она ощущает, нормально? — Господи! — всё же сорвалось с её губ. — Что вы говорите, сэр? Это невозможно! — Разве? Почему? Эйлин, мы совершенно одни в этом доме. Его горячий шёпот отзывался в ней жаром, поцелуи дарили позабытые чувства, и это волновало забурлившую в венах кровь, жаждущую любовного утоления. Перед глазами поплыли стены, текущий момент утратил значимость, приглушенный свет лампы, казалось, ещё больше потускнел. И Эйлин ощутила, что сдаётся, что ласки Джареда делают её бессильной и она готова полностью отдаться им. Силы ей изменили, разум предательски утих, ресницы крепко сомкнулись, и, откинувшись Джареду на плечо, она подставилась под новые поцелуи. И вдруг совсем невпопад уха коснулись детские всхлипы, донёсшиеся откуда-то из глубины дома. Единичные поначалу, они с каждой секундой звучали более внятно, неумолимо переходя в настойчивый плач. — Мамочка, — сквозь сон жалобно хныкала Санни, — мне жарко! Это стало отрезвляющей силой, заставившей ослабевший мозг встрепенуться. И, подхлёстнутый ею, он включился в работу. Вернулось ощущение реальности, ожило затуманенное сознание, выбравшись из сладкого плена блаженства, напомнила о себе совесть. И она тут же метнула в Эйлин едкую колючку: её ребёнок был болен, ему сейчас было плохо, а она так бесстыдно себя вела — едва не уступила мужчине! Пусть и отцу этого самого ребёнка, но именно тому, который её с ним разлучил! Стыд, гнев, смущение, ожившая обида сплелись в Эйлин в одну грозную силу, и, поддаваясь ей, она вцепилась в обнимающие её руки, стараясь избавиться от них. — Пустите! Пустите меня, сэр! — Эйлин, постойте... — Да пустите же! Вы не можете меня принуждать! — Но я и не думал, — эта фраза так хлёстко накрыла его, что он огорошено разомкнул руки. — Я только попросил вас о помощи. — Вы взрослый человек и со своими желаниями разберётесь сами! Не знаю, что вы удумали, сэр, но выглядит это недостойно. И вы ошиблись: мы в доме не одни. В нём — самый главный для нас человечек: наша дочь. И ей я сейчас нужна куда больше. Она выпорхнула из классной так быстро, будто в ней находился сам дьявол, а через минуту из детской донеслось её успокаивающее: — Тише, Бусинка. Тише, моё солнышко. Не надо плакать. Я здесь, рядом с тобой. — Мисс Тишер, — уже проснулась кроха, — я вся мокрая. — Это хорошо, лапочка. Это значит, что у тебя спал жар и теперь тебе станет легче. Давай-ка снимем мокрую рубашку... Постой, я вытру тебе спинку... А теперь наденем сухую пижамку... Вот так... И подушку давай сменим: она тоже влажная... А теперь ложись... Ну как? Лучше? — Да-а, — намного спокойнее отвечала кроха. — Тогда постарайся уснуть. Ночь ещё в самом разгаре. — А вы не уйдёте? — Нет, моя девочка. Не волнуйся. Я останусь с тобой. До самого утра. Облокотившись руками об инструмент, Джаред опустил голову и глубоко вздохнул. Вот это дожил: его чистые, искренние намерения, продиктованные желанием — пусть до безумия откровенным, но, видит Бог, лишённым грязного подтекста, — восприняли как непристойные замыслы с выгодой для себя. Да ещё кто — женщина, с которой он всегда был честен. Женщина, которую он не посмел бы обидеть. Женщина, в которой он не чаял души. Почему? Что он сделал не так? Где оступился? Очень уж открыто во всём признавался? Был слишком настойчив? Нахраписто-смел? Или же упустил что-то из виду, что имело большое значение и, как оказалось, сыграло важную роль? А может он чересчур форсировал события и, утратив осторожность, хотел ускорить то, с чем спешить ни в коем разе нельзя? Как бы там ни было, а Эйлин ему отказала, и пристыженная совесть сейчас разносила его в пух и перья. Ну что, прохиндей, докатился? Так тебе и надо! Привык считать себя непревзойдённым плейбоем, женщины к которому так и липли, стоило ему лишь пальцем поманить? Можешь манить сколько хочешь — Эйлин к тебе не прилипнет! Она не из тех, кто так просто прыгнет в постель. И как бы ни старался, изменить ты этого не сможешь. Похоже, ты теряешь квалификацию, дуралей! Неугомонная совесть изъедала Джареда всё больше, с каждой минутой вонзая в мозг колючки всё ядовитее и острей. И, понимая, что противостоять такому напору не сможет, он лишь скрипнул зубами и в сердцах пнул с подставки фортепиано раскладку нот.