Бусинка

Машина плавно катила по извилистому шоссе, щедро залитому ярким светом весеннего солнца. Мелькали улочки и придорожные кафе, проскакивали изгороди, проносились жилища; и чем дальше от города уносилось авто, тем больше данная местность казалась Эйлин знакомой. Она уже как будто где-то видела и пейзажи, меняющиеся за окном, и встречающиеся по пути постройки. Вот только тогда во всей виденной картине что-то было не так — она не манила таким разнообразием красок. Действительно ли это было наяву или же всё ей только казалось? За окном проплыл указатель "Малибу" — и Эйлин даже встрепенулась. Неужели они направлялись именно в него? В этот район-городок? Это не шутка? Она бросила на сидящего за рулём Джареда оторопелый взор и заметила, что он наблюдает за ней в зеркало заднего вида. Правда, делает это украдкой, скрываясь за стёклами тёмных очков, однако едва заметная улыбка, притаившаяся в уголках губ, предательски его выдавала. Наконец машина сбавила ход, завернув влево, въехала на аллейку, ведущую к особняку, и, едва завидев его, Эйлин поняла, что её предположения оправдались: впереди красовался коттедж доктора Чериша. — О, Боже! — слетело у неё с языка. — Это же тот самый дом, сэр! — Тот самый, — выскользнув наружу, Джаред открыл пассажирскую дверцу и подал Эйлин руку. — Вы помните его? Помнила ли она? Ещё бы! Когда-то, пять лет назад, она провела в нём целую неделю, напрочь перечеркнувшую её прежнюю жизнь. В нём ей подарили надежду. В нём ей указали путь из мрака и пустоты. В нём, наконец, она познала человека, который... Словом, здесь у неё состоялся целый период, ставший настоящим переломом в её на тот момент унылой судьбе. Так разве могла она забыть этот дом? — Папочка, а куда мы приехали? — малышка буквально повисла на отцовской руке, позволяя вытащить себя из салона. — В одно знаменательное место, где когда-то я встречался с твоей мамой. — С мамой?! — оживлённо округлились детские глазки. — Она тоже была здесь? — Да. Мы пробыли здесь недолгое, но замечательное время, и я лишь чуть позже понял, что был тогда по-настоящему счастлив. Джаред говорил негромко, чуть задумчиво и спокойно, и по его серьёзному виду было понятно, что слова исходили у него от души. А короткие взгляды, бросаемые на Эйлин, свидетельствовали, что они предназначались в первую очередь ей. — А потом? — не унимался ребёнок, что, впрочем, случалось всякий раз, когда разговор заходил о маме. Прежде, чем ответить, он нахмурился и опустил голову. Коснулся лишь ему известных воспоминаний, от которых заметно посуровел. Тяжело вздохнул. — А потом она уехала. Улетела на своё солнце, — присев возле девочки, он коснулся её волос. — Но перед отъездом подарила мне тебя. — Как подарок? — Как самый бесценный подарок. Санни умолкла, видимо, представляя, как мама упаковала её в подарочную коробку и перевязала лентой, а затем даже похлопала ресничками, недоумевая, почему она этого не помнит. А Эйлин, ощущая неистовое биение пульса, прошла чуть вперёд. Господи, как они могли говорить об этом? Как Джаред вообще мог касаться данной темы, зная, что для всех она непроста? И когда, наконец, кончатся все недомолвки, здорово отравляющие жизнь? Предаваясь подобным раздумьям, Эйлин окинула взглядом красующийся пред ней коттедж. Большой, важный, он приятно возвышался на фоне зеленеющих за ним деревьев, окрашенных солнечным светом в жизнерадостность и тепло, и, дополняя общую картину, обилием красок приятно радовал глаз. Зелёная кровля из металлочерепицы, углы, отделанные под камень, пастельно-жёлтая покраска стен. Парадное крыльцо в семь ступеней, белая дверь, светообильные окна и радушие, глядящее из них... Почему тогда, пять лет назад, Эйлин ничего этого не замечала? Потому, что была осень, навевавшая угрюмую тоску? Изгалялся дождь? Господствовал холод? Или же потому, что её тогда постигло несчастье и всё воспринималось ею через едкую призму боли? Подняв голову, она посмотрела в небо — бездонное, высокое, освежающе-голубое. К счастью, сейчас всё по-другому: унылую серость сменили весенние краски, просторы нежились в объятиях солнца и тепла, а в воздухе носился бодрящий аромат возрождения жизни, дополненный оглушительными трелями неугомонных птиц. И на фоне их Эйлин слышала голосок Санни: — Папочка, смотри! Кто это? — Это ёжик, мой ангел. Есть такой зверёк. — А он не кусается? — Нет, он достаточно мирный. Но погладить его нельзя: видишь, сколько на нём колючек? — Да, он похож на ёлку! — А как по мне, на ёршик для чистки бутылок. К заливистому щебету птиц прибавился детский смех, и, не удержавшись от улыбки, Эйлин оглянулась. На лужайке в траве копошился колючий зверёк, а рядом, в нескольких метрах, присел на корточки младший Лето, приобнимающий дочь, опиравшуюся на его колено. Вытянутые шеи у обоих, на мордашках — по-детски искренний интерес. До чего же они милы! — А по-моему, — подойдя ближе, она присела рядом, — он больше смахивает на кактус. — Похоже, похоже! — опять засмеялась малышка. — У дяди Шенна такой растёт! — Да? — Джаред наигранно удивился. — Может быть, это он и есть? Надо бы ему позвонить и спросить, не удрал ли он от него случайно. — Пап, а можно мне поближе на него посмотреть? — Конечно. Девочка сделала по направлению к зверушке несколько шагов, а Джаред, взглянув на Эйлин, счёл нужным объяснить: — Ежи у нас, в Америке, довольно редки, поэтому Санни видит его впервые, — он взял её за руку и слегка стиснул. — Эйлин, всё хорошо? — Да, сэр. А что? — У вас всю дорогу было такое лицо, будто вас везли на экзекуцию. Или на невольничий рынок. С тем, чтобы продать в какой-нибудь бордель. В самом деле? Она даже улыбнулась. Господи, неужели? — Нет, ну, что вы. Это всё — неопределённость. Она напрягала немного. — А сейчас? Выражение вашего лица почти не изменилось. Она напрягает вас и сейчас? — Нет, сэр. Просто воспоминания навалились. В этом месте они очень сильны. — Они вам неприятны? — Они неоднозначны, скажем так. Ведь всё, что здесь случилось, было не таким и плохим, но произошло не в самый лучший период моей жизни. Да, Джаред прекрасно это знал: однажды о том же говорил доктор Чериш. "Период, о котором тебе лучше не знать", — именно так охарактеризовал он то время для Эйлин. А он всегда хотел это узнать. Постичь, разнюхать, выпытать, разведать. И наконец понять, что же случилось тогда и почему она сбежала. — Эйлин, — он крепче стиснул ей пальцы, — а что у вас тогда произошло? Могу я спросить? Она опустила голову и помолчала. Спросить-то он мог, вот только ответить она не решалась. — Не надо, сэр. Это сейчас ни к чему. — Это всё ещё запретная тема? — Это тема, о которой я не хочу говорить: ничего хорошего она не приносит. — Что ж, ладно, — выдохнул он, хотя голос и выдал сожалеющие нотки. — Но знаете, что? Каким бы ни было то время, оно безвозвратно минуло. И теперь всё по-другому, разве не так? — Да, конечно. — Тогда отбросьте всякие страхи, позвольте себе расслабиться и просто доверьтесь мне: продавать вас в гарем не входит в мои планы. — А что же в них входит, сэр? Зачем мы приехали сюда? — Зачем? — он скользнул по её руке ладонью. — Однажды вы сказали, что это место может стать для нас очень значимым. И для меня это действительно так. Я часто мысленно сюда возвращаюсь. И приезжаю всякий раз, когда мне невыносимо трудно или когда что-то меня тяготит. — И это помогает? — Конечно. Я нахожу в себе силы преодолевать трудности и двигаться дальше. — А сейчас? — Эйлин прошлась по нему вопросительным взглядом. — Сейчас вас тоже что-то беспокоит? Опустив голову, Джаред помолчал, поглаживая её пальцы. О чём-то задумался, прежде чем произнести: — В какой-то степени — да. Мне предстоит принять решение, быть может, самое трудное в жизни. Но для этого сначала я должен отыскать себя. — Что сделать? — Эйлин открыто удивилась. — Найти себя. Прежнего. Вы верно подметили, что я изменился. Я растерял себя за эти годы. И, подозреваю, где-то именно здесь. Так вот, чтобы решить этот вопрос, мне нужно к себе вернуться. Вы сможете в этом помочь? Помочь? Эйлин продолжала таращиться на Лето. Она не совсем его понимала — отдельные фразы звучали иносказательно, — но ощущала в себе готовность к пособничеству. И, не став лукавить, призналась: — Не знаю, чем я могу помочь, сэр, но сделаю всё, что в моих силах. — О, я не потребую от вас слишком много. Всего лишь, чтобы вы были рядом и провели со мной этот день. — И только? Сэр, вы уверены, что вам нужно именно это? — Ещё бы. Ведь я хочу пройтись по тем районам, где мы гуляли когда-то, посмотреть на красоту весеннего Малибу — помните я говорил, что он изумителен в это время года? — полюбоваться оживающим океаном и пригласить вас на мороженое в кафе — кажется, кому-то я обещал это сделать. Что вы скажете о таком раскладе, Эйлин? ˜— Что вы оригинально решаете свои проблемы и я не откажусь вам помочь. Лёгкая ирония пришла на смену напряжению в глаза Эйлин. Она не знала, говорил ли Джаред серьёзно или же шутил, но чувствовала, что ему действительно это было нужно. И она не видела причин упираться. В конечном счёте его просьбы вовсе не были глупы. — Отлично, — его взгляд заметно потеплел. — Тогда выше голову, Эйлин! И приготовьтесь к интересному дню. И день действительно выдался интересным. Насыщенный ярким светом солнца, он был наполнен прогулками, набором приятных развлечений, общением друг с другом и дружеским озорством. Как и рассказывал Джаред, по весне Малибу был прекрасен и создавал разительный контраст с тем, который помнила она. Если тогда им владела мрачная серость, то сейчас он обрёл яркости и красочной палитрой невероятно радовал и манил. Он словно ожил, стряхнул с себя зимнюю спячку и, окунувшись в бурный водоворот насыщенной жизни, задышал. Суета, оживление, проносящаяся мимо поспешность, прикосновение к чьим-то судьбам, попавшим в поле зрения лишь мельком. Переполненные тротуары и скверы, шум машин, проносящихся мимо, и озабоченность на лицах людей... И, казалось, только за дверью кафе, отличающегося спокойным уютом, можно было позволить себе передохнуть. Однако даже в нём Эйлин оставалась верна охватившим её чувствам — радостным, волнительным, добрым, комфортно касающимся души. Она не проявляла их открыто — было бы странно, стань она визжать или хлопать в ладоши, — но всё же подавить их в себе не могла. Да и не хотела. И, глядя, как Санни лучится по-детски неприкрытым искренним восторгом, она то и дело подкладывала ей шарики мороженого из своей вазочки и затем с улыбкой наблюдала, с каким удовольствием та их ест. И даже недовольство Джареда не могло пресечь эту затею. Впрочем, его возмущение, конечно же, было напускным и шутливым и проявлялось больше для смеха. Наигранно хмуря брови и ворча на Эйлин, он украдкой сам подкладывал девочке излюбленное лакомство, а потом отнекивался и отпирался, когда его пытались в этом уличить. И при этом с таким запалом корчил рожицы и строил невинные глазки, что Эйлин мысленно превознесла его актёрское мастерство. Но сколько бы он ни шутил, как бы не искрил весёлым задором, всё-таки что-то его донимало; и чем бы ни была занята Эйлин, её не покидало ощущение, что он за ней наблюдает — пристально, тайно, исподтишка. Она то и дело ловила на себе его взгляды, окрашенные настороженностью — выжидательной, глубокой, боящейся себя обнаружить, — и задавалась вопросом, что она могла значить. Почему этот человек смотрел на неё именно так: будто ожидая от неё чего-то, что было неизбежно? Интересно, чего? И как это было связано с его предстоящим решением? Подобные мысли, возникнув, тут же растворялись на фоне основных занятий. Программа дня была настолько насыщена и разнообразна, что полностью переключала внимание на себя. И так интересна, что в ходе её Эйлин напрочь утратила ход времени. И только заметив, как садящееся солнце окунуло угасающие лучи в океане, возле которого они резвились с Санни, с сожалением поняла, что день безвозвратно минул. Однако в запасе оставался ещё вечер, и, как позже поняла Эйлин, Джаред и его продумал до мелочей. Поскольку дневное тепло сменилось прохладой, в гостиной он растопил камин, а затем устроил на полу ужин — ещё одно воспоминание о прошлом. Свободная расслабляющая обстановка, зажжённые свечи, нехитрые блюда, расставленные на импровизированном столе, душистые фисташки, жарящиеся на открытом огне, — всё это составляло его картину и создавало ауру неповторимого волшебства. И, сидя на брошенных на пол подушках, Эйлин позволяла ей проникать в себя без остатка. Впрочем, ей, не избалованной приятными событиями в жизни, — а за последние пять лет она не знала почти ничего, кроме работы, — весь проведённый день казался изумительно необыкновенным. И ей, по сути, была неважна вся его насыщенная программа. Главное — что он прошёл в компании дорогих её сердцу людей. И, чувствуя, как прижимается к ней Санни, доверчиво выискивая в её ладони снятые с огня фисташки, Эйлин желала лишь одного: чтобы этот вечер никогда не кончался. Но у природы, как известно, свои законы, и изменить их не удавалось ещё никому. И как Эйлин не хотелось, а всё же время не стояло на месте, неумолимо переходя в ночь. Устав за день, насытившаяся Санни под расслабляюще-тихий разговор взрослых слегка прикорнула, откинувшись Эйлин на грудь, и, заметив это, Джаред осторожно коснулся её щёчки. — Эй, кажется, кто-то клюёт носом, —заметил с улыбкой, когда девочка встрепенулась. — Папочка, я хочу спать. — Тогда пойдём, — и он взял её на руки, — я отнесу тебя в кроватку. — А мисс Тишер пойдёт с нами? — она доверчиво положила головку ему на плечо. — Конечно, — Эйлин тоже поднялась. — Ведь уже довольно поздно и нам всем пора отдыхать. Она позволила Джареду взять себя за руку и вместе с ним ступила на лестницу, ведущую наверх. Они снова, как и пять лет назад, поднимались по ней, окутанной сумрачным светом заглядывавших в окна уличных фонарей. Поднимались молча, неспешно, позволяя памяти возродить былые чувства, а сердцу — снова их испытать. Впрочем, Джаред ловил себя на том, что сейчас они были совершенно иными. Тогда ими владело отчаяние, окрашивающее безысходностью всё вокруг, держал в оковах страх, окутывала горечь. Сейчас они делали шаг за шагом спокойно, по собственной воле, и ладонь Эйлин уверенно покоилась у него в руке. И в поглотившем их полумраке ожило знакомое Джареду чувство: ощущение чего-то до боли знакомого в тёмном силуэте Эйлин, в её неслышном дыхании, в присутствии, похожем на тень. Оно так сладостно ласкало душу, так трепетно проносилось по нервам, что Джареду не удавалось от него отмахнуться. Да он не очень-то и хотел. В спальне, как и когда-то, на стенах покоились полоски света, поэтому зажигать лампу Лето не стал. Попросил Эйлин расстелить кровать, уложил в неё малышку и подтянул одеяло к её подбородку. — Доброй ночи, солнышко, — чмокнул её в щёчку. — Папочка, а ты останешься со мной? — Ты хочешь, чтобы я спал здесь? — Да-а. Одной мне будет стра-ашно. Нахлынувшие сомнения заставили Джареда помолчать. С одной стороны, детские страхи были ему понятны — большой чужой дом, незнакомая комната, непривычная кровать, безусловно, пугали ребёнка. Но с другой — он сызмальства прививал дочери принципы, которым старался не уступать. И делать это сейчас ему также не хотелось. Поэтому, поразмыслив, он нашёл выход: — Нет, солнышко, я не останусь. Но попрошу мисс Тишер лечь рядом с тобой. Ладно?... Мисс Тишер, вы не будете против? Против? Эйлин даже улыбнулась. Нужно быть идиоткой, чтобы отказываться от такого! — Нет, сэр. Я с радостью лягу с малышкой, если она не станет возражать. Санни не возражала. Напротив, с таким усердием завертела головкой, что хвостики хлестнули её по щекам. А затем перевела жалостливый взгляд на отца и поинтересовалась: — А где ляжешь ты? — Да где угодно. В доме полно комнат. Или вернусь в гостиную к камину. — Тебе одному там будет страшно. — Страшно? — Джаред протестующе вздёрнул бровь, но быстро смекнул, что может использовать такое предположение с пользой, и поспешил согласиться: — А хотя — да. Очень. — Тогда, сэр, вы могли бы остаться здесь и воспользоваться диваном. Джаред сделал вид, что задумался, хотя озорство в его глазах, искрящееся в такт отблесков фонарей за окном, свидетельствовало об обычном представлении. Но Эйлин решила ему подыграть: во-первых, не хотела расстраивать ребёнка, а во-вторых, от присутствия этого человека ей было уютнее и самой. — Что ж, ладно, — наконец выдохнул он. — Постараюсь на нём разместиться. Он достал одеяло и подушку, стянул с себя блейзер и, оставшись в футболке и джинсах, пристроился на диване. Причём сделал это нарочито шумно, а затем ещё несколько минут беспокойно ёрзал, давая понять, что ему было бы куда лучше лечь на полу. Впрочем, такая перспектива его тоже не прельщала, и, осознав это, он вскоре утих. И в наступившей паузе Санни повернулась к лежавшей рядом Эйлин: — Мисс Тишер, а вы расскажете мне сказку? — Опять о Снежной королеве? — погладила та её по голове. — Нет, можно какую-то другую. — Тогда давай я расскажу тебе о рыцаре, спасшем от злой ведьмы прекрасную принцессу? — А что, во всех сказках кто-то кого-то спасает? — неожиданно поинтересовалась малышка. — Ну, почему же? Сказки бывают разными и многому учат. К примеру "Сказка про репку" — взаимопомощи и единству, "Сказка о рыбаке и рыбке" — недопустимости желать чего-то сверх меры и забывать о своих истоках, "Сказка о мудрой девушке" — силе разума, его надёжной защите. — А есть сказка о солнце? — Есть. И не одна. — А оно в них хорошее или плохое? — Плохое? Солнце? Что ты, лапочка! Разве оно может быть таким? Конечно же, оно доброе. Большое, светлое и очень-очень тёплое. Даже жаркое. — Жаркое? — почему-то именно этот эпитет привлёк внимание девочки больше всего. — Такое, как летом, когда бабушка заставляет носить панамку? — Ну да. Только в несколько раз жарче. Такое заверение заставило Санни задумчиво замолчать, и лежащий на диване Джаред, всё ещё ворочающийся с боку на бок, удивленно притих. Интересно, что именно её насторожило? — Мисс Тишер, — наконец послышался её полушёпот, — а как же там живёт моя мама? Ведь солнышко может её спалить. Искренняя тревога, затаившаяся в голубых глазках, вперемешку с надеждой, что этого не случится, так ощутимо прожгли Эйлин душу, что она прижала девочку к себе. Нужно было срочно что-то придумать, чтобы её успокоить и развеять ненужные страхи. — Нет, милая, не бойся. У твоей мамы есть защита: холодность папы. Когда солнышко греет слишком уж рьяно, она вспоминает его застывшее сердце — и перед этим отступает любой зной. Ведь льдинки в душе — наибольший холод на свете. Ну, ничего себе! И это всё — о нём?! Джаред так и затрясся в приливе возмущения и опять заёрзал на месте. Да так резво, что подушка не выдержала подобной пытки и обиженно слетела на пол. В тот же миг голоса на кровати умолкли, и в поле зрения возник приподнявшийся на локти силуэт Эйлин. — Сэр, вам там удобно? — спросила она тихонько. Удобно? После всего, что он услышал? Да он весь так и бурлил, а диван под ним дышал паром, готовый вот-вот сигануть в окно. — Если не учитывать, что от меня удирает подушка, то — вполне. — Папочка, а можно к тебе? — вырос возле Эйлин силуэт малышки. — Бусинка, милая, я сам здесь помещаюсь с трудом. — Но тебе там плохо одному. — Санни, — видя, как искренне девочка волнуется за родителя, Эйлин чмокнула её в носик, — папа вряд ли тебе это позволит. Но мы можем пригласить его к нам. — Сюда? На кровать? — Да, ведь она большая. Как вам такое предложение, мистер Лето? С минуту он молча боролся со всё ещё трепыхавшимся возмущением, подстрекающим наотрез отказаться. Но голос Эйлин звучал ласково и мягко, а ловить всю ночь подушку не очень ему улыбалось, и это остудило его пыл. И, понимая, что предложенный соблазн слишком велик, он не стал мешкать — вдруг ещё передумают! — и, подобрав ту самую подушку, перебрался на кровать. — С удовольствием! Едва он улёгся, как Санни повернулась к нему и, жмурясь от удовольствия, доверчиво прильнула к груди. — Папочка, ты расскажешь мне сказку? — Сказку? — улыбнулся он, целуя ей волосы. — Тебе ведь её собралась рассказывать мисс Тишер. — А я хочу, чтобы это сделал ты. — Не получится, — Джаред не хотел лишать такой возможности Эйлин, — я не знаю сказки о солнце. — Почему? — удивилась малышка, не замечая в словах отца подвоха. — Ну, так получилось. Так что либо тебе её всё-таки расскажет мисс Тишер, либо придётся засыпать без неё. Тем более, что ты уже почти спала у камина. Но провести Санни оказалось непросто: она твёрдо вознамерилась услышать рассказ именно из уст отца и потому тут же отыскала альтернативу: — Тогда расскажи о маме. — О маме? — Да. Как ты это делаешь обычно. В сумрачном свете фонарей детские глазёнки смотрели так пронзительно-печально, что Джаред не посмел отказать. Прижал дочь к себе крепче, снова коснулся губами волос. Помолчал. Бросил несколько взглядов на Эйлин, прежде чем начать рассказ: — Твоя мама невероятно красива... — Как сказочная принцесса? — уточнила малышка. — Да, примерно так. Правда, у неё нет золотых волос или месяца под косой, но в остальном она ничем ей не уступает. У неё большие серо-голубые глаза, волнистые волосы чуть ниже плеч и приветливая улыбка. Впервые её увидев, я был очарован, и меня проняла мысль: "Эта девушка действительно красива. Не только внешне, но и душой". — А как это? — озадачился ребёнок. — Это когда человек сам в себе гармоничен: не только ладен фигурой и приятен лицом, но и проявляет качества, которые привлекают. Поэтому к нему тянет, с ним хочется быть рядом, с ним уютно и спокойно. И с ним жизнь приобретает особый смысл. — И моя мама тоже такая? — Да, именно такая. Она порядочна и разумна, открыта и добра. Она покорила меня добросердечностью и великодушием, пленила нежностью и кротким нравом — я никогда не встречал таких людей до неё. И мне очень хочется, чтобы ты на неё походила. Ведь такие, как она, бесценны. Такого Эйлин, конечно же, не ожидала, поэтому почти испуганно смотрела на Лето, широко распахнув глаза. Он в самом деле так думал? И именно такой её видел? Или же всё это — лишь красивые, но пустые слова? Пред девочкой же не стояли все эти вопросы. Привыкшая к частым рассказам о маме, в каждый из которых Джаред добавлял какие-то новые детали, она считала их непреложной истиной и не поддавала сомнениям. И всякий раз слушала с неподдельным интересом, выискивая что-то важное для себя. Вот и сейчас она сделала акцент не на самих словах, а на чувствах, с которыми Джаред их произносил. — Ты тоже по ней скучаешь? — спросила чуть слышно. — Очень. — Папочка, а когда она приедет? В детском полушёпоте послышалась почти мольба, и, стиснув зубы, Джаред опять скользнул глазами по Эйлин. Это была настоящая пытка — осознавать, что долгожданная мама сейчас находилась у девочки за спиной, и не сметь сказать об этом. Но он не мог: было что-то, что не давало ему покоя и от чего он должен был уберечь свою дочь. — Я думаю, скоро, — он крепче обнял малышку. — Ведь она, должно быть, уже на обратном пути. Порой мне даже кажется, что она совсем близко, где-то рядом и вот-вот приедет. — Пра-авда? — на её личике ожило настоящее воодушевление от такой вести. — Мама возвращается? — Надеюсь, что да. Воодушевление сменилось неподдельным восторгом, от которого Санни даже заёрзала на месте, всё сильнее вжимаясь в отца. Ведь она столько раз слыхала рассказы о маме, но о её возвращении — ещё ни разу. И это придало ей задора — настолько, что она даже зарылась лицом Джареду в грудь. Но вдруг встрепенулась, вспомнив о чём-то, и, отпрянув, посмотрела ему в глаза. — Папочка, а как я её узнаю? Ведь я никогда не видела её. — Я тебе укажу на неё. — А если она придёт, когда тебя не будет дома? Вдруг ты уедешь куда-то? Как же мне тогда её узнать? Да уж, проблема. Джаред мысленно пожалел малышку, понимая, что для неё это действительно так. Она так долго ждала свою маму, так давно хотела её увидеть, что не узнать боялась больше всего. И ей нужны были ориентиры. Хотя бы для спокойствия души. — Знаешь, солнышко, иногда не обязательно видеть человека, чтобы его узнать. Сделать это можно по велению сердца, по особой примете или по какой-нибудь вещице, принадлежащей только ему. — А у мамы тоже есть такая вещица? Хороший вопрос! Просто супер! И как Санни удавалось так метко выискивать их? И вдруг Джаред ожил, улыбаясь под нос. А ведь он знает на него ответ! — Есть! Бусинка, которую ты имеешь!Ты ведь знаешь, что это серёжка? — Да, мисс Тишер рассказывала мне. — Мисс Тишер? — Джаред вновь стрельнул в неё взглядом. — И она наверняка, говорила, что их должно быть две? — Угу. Вторая осталась у мамы. Точно такая же, как у меня. — Верно. Вот по ней ты её и узнаешь. Та тётя, у которой окажется такая же бусинка, и есть твоя мама. Это было достаточно разумно, чтобы поддавать сомнению. И правдиво. И Санни хватило таких объяснений: на её рожице ожило удовлетворение, похожее на лёгкое блаженство, приукрашенное счастливой улыбкой. Всё же для счастья ребёнку нужно не много: знать, что мама спешит вернуться, и быть уверенным, что её можно узнать. — Теперь ты спокойна на этот счёт? — Джаред укутал дочь в одеяло. — Да. — Тогда закрывай глазки и спи. Уже поздно. Это возымело действие, и, снова ткнувшись отцу в грудь, Санни послушно притихла. Комнату окутала тишина, прерываемая набором приглушенных звуков, доносящихся из-за окна. Недовольное посапывание ветра, запутавшегося в листве деревьев, далёкий шум океана, вторящий ему, глухие раскаты грома, блуждавшие где-то по небу, шелест вдруг удумавшего начаться дождя. Всё же непредсказуема весенняя погода: то весь день — солнце, то вдруг — дождь. Впрочем, сейчас это мало заботило Эйлин. Наблюдая за плясками теней по стенам, она не могла отогнать терзавшие её чувства. Стойкое недоумение охватило её, порождая в душе множество вопросов. Но сильнее его ощущалась, конечно, обида. Не за себя, а за дочь. Ведь девочка страдала. Без конца расспрашивала о маме, придумывала сказки, выискивала ответы на далеко не детские вопросы — делала всё, чтобы хоть как-то заполнить пустоту от недостающего родителя. И Джаред видел это и сознавал. Так почему же он не менял ситуацию? Ведь это было в его силах. И он этого хотел — порой Эйлин отчётливо это ощущала, — но осторожничал и не спешил, как будто сомневаясь. Чего же он боялся? Почему так поступал? Чего хотел на самом деле? Намеревался ли он всё изменить в их судьбе? Или же так и будет продолжать эту пытку? Лёгкое посапывание послышалось со стороны Санни, и, повернув к ней голову, Эйлин заметила на себе взгляд Лето — ровный, серьёзный, чуть жалостливый, как если бы он понимал её чувства, но в то же время опять настороженный и напряжённый, словно он опасался чего-то, что должно было произойти. — Она уснула, — шепнул он, указывая взглядом на дочь. — Вижу. — Эйлин, вам неприятно то, что вы услышали? — Нет, сэр, не то чтобы. Но... Господи, как вы могли о таком говорить? — Почему нет? Ведь я сказал правду. — Да, но эта правда не вся. Вы не сказали, что напрасно обнадёживаете девочку. Ведь вы никогда не позволите маме Санни приехать к ребёнку. Верно? — Вы так считаете? — От меня мало что зависит. Главное — как считаете вы. — Я бы не стал так опрометчиво утверждать это. Всегда остаётся надежда. Эйлин ощутила, как сердце заклокотало где-то в горле, разнося холодное эхо по груди. И оно безошибочно определило, что сейчас происходило что-то важное, тщательно спланированное и продуманное человеком, лежавшим напротив. Как написанная им песня — он попадал точно в ноты, тогда как Эйлин была вынуждена лишь подпевать. И, обескураженная такой мыслью, она неосознанно спросила: — О чём вы? — О том, что я не такой уж злодей, каким вы хотите меня видеть. И ещё никогда не был к осуществлению этой надежды так близко, как сейчас. Близко? О, Господи! Сердце норовило перекрыть дыхание вовсе. Неужели он намекал на то, что данную ситуацию всё же собирался изменить? — Тогда... что же вас останавливает, сэр? — Неуверенность. Этот вопрос слишком серьёзный. И зависит не только от меня. — Вы не уверены, что хотите всё изменить, сэр? — Я не уверен, что на это готовы именно вы. Что? Сердце словно спрыгнуло с ветки и, больно ударившись, всё же перекрыло дыхание. Он действительно такое сказал или ей лишь почудилось это? — Вы шутите? — непроизвольно вырвалось у неё. — Это у вас юмор такой? Зачем же, по-вашему, я притащилась в Штаты, если не затем, чтобы быть рядом с Санни? — Но вы же не могли не понимать, что такая возможность автоматически подразумевает пребывание со мной? — Нет, сэр, я отлично это понимала. — Но не были на это готовы. — Да я готова на всё! — Восхитительно! Только вот что я скажу вам: мне не нужны такие жертвы. Быть поработителем я не намерен. Я не нахожу удовольствия в том, чтобы неволить кого-то. Что? О, Господи! Да, это было, конечно же, благородно, но создавало замкнутый круг! Сердце Эйлин затрепыхалось пойманной в клетку птицей. — Сэр, но ведь я приехала к вам сама! Вы не просили меня об этом! — Да, но вы сделали это не ради меня. А я слишком требователен. Мне нужно, чтобы женщина, находящаяся рядом, принадлежала не только ребёнку, но и мне. Полностью. Всецело. И сердцем, и душой. На меньшее я не согласен. Что-то вроде обескураженности прокатилось внутри Эйлин холодной волной, отдаваясь трепетом в кончиках нервов. Эти слова звучали как откровение уставшей души, измотанной долгим ожиданием. Неужели этот человек до сих пор чувствовал к ней что-то? И ему было важно, как она к нему относилась? Он не хотел ставить никаких условий и видеть слепое подчинение с её стороны. Единственное, на что он был согласен, — ответные чувства. — Сэр, но ведь я... — Не надо, Эйлин. Не говорите ничего. Вы всегда были ко мне равнодушны. И я не ставлю вам это в упрёк: в таком вопросе никто не властен над сердцем. Но я не хочу, чтобы вы кривили душой и делали то, чего не хотите. А затем раскаивались и сожалели. — Я?! Могу сожалеть?! — уверенность в том, что он не в своём уме, всё-таки просочилась в её голосе. — Всё же вы издеваетесь надо мной, сэр! — Отнюдь. Я просто объясняю положение вещей и даю вам возможность ещё раз подумать. И принять окончательное решение. — Господи, я уже его приняла! — Не торопитесь. Давайте дождёмся утра. Не даром ведь говорят, что оно мудренее. Мудренее? Возможно. Да только это ей ни к чему: её решение останется неизменным. — Вы считаете, что утром я стану думать иначе? — Кто знает, Эйлин, — уклончиво ответил он. — Утро на многое способно. — Вы ошибаетесь! — Вот утром и поглядим. А сейчас уже очень поздно. И мы слишком устали для принятия серьёзных решений. Так что доброй ночи, Эйлин. Сладких вам снов. Да какие, к дьяволу, сны после таких заявлений?! И как можно было вот так задеть за живое и остановиться на полпути? Что за игру ведёт этот человек? Что же всё это значит? Эйлин не хотела уходить от затронутой темы, но последнюю фразу Джаред произнёс тоном, не терпящим возражений. И тем самым открыто дал понять, что продолжать беседу не намерен. Затем он приобнял спящую к нему лицом малышку и, поцеловав её, ещё раз бросил на Эйлин всё тот же знакомый ей взгляд — настороженный, обеспокоенный, разгадывающе-выжидательный и напряжённый. И всё же чего он от неё ожидал? Чего-то, в чём был словно уверен, но чего одновременно опасался и не желал. Откинувшись на подушку, Эйлин неслышно вздохнула. Прислушалась. Воинственный ветер за окном уже стих, оставив по себе только лёгкое дуновение, и, споря с перешёптыванием листвы, оно баюкало на своих волнах разгулявшийся дождик — тихий, размеренный, монотонный. Настороженные осадками, перестали метаться по стенам отяжелевшие тени, и застывшие световые блики, прекратившие гоняться за ветром, лишь подрагивали на потолке. Было что-то знакомое во всей этой картине. В том, как поникшая ночь заглядывала в окна. В том, как стучался в стёкла слабый дождь. В том, как неуютно сжималась душа в приливе нахлынувшего беспокойства. Совсем как тогда, пять лет назад, в их последнюю ночь, проведённую в этом же доме. И вдруг Эйлин осенила догадка — такая неуёмная и мощная по силе, что она даже приподнялась на локти, глядя перед собой. А ведь всё это не случайно: и этот разговор, и кажущаяся странной отсрочка, и вся эта поездка в целом. В сложившейся ситуации они имели огромное значение и играли, пожалуй, решающую роль. Ведь Джаред тоже помнил ту ноябрьскую ночь, ставшую для них прощальной. Ночь, когда он предлагал в корне всё изменить. Ту самую ночь, когда Эйлин по-своему всё решила. И, повторив всё опять, он не только позволил заново пережить приятные моменты, но и снова предоставлял Эйлин право выбора. Ведь он объяснил, как обстояло дело: если она хотела остаться с малышкой, то должна была принять и его, если нет — вправе была отказаться. И свободно уйти. Без обид. Без претензий. Без взаимных упрёков. Без каких-либо осуждений с чьей бы то ни было стороны. Только сделать это она должна была сейчас. Пока не поздно. Пока Санни ещё ничего не знала. Пока не наступило утро, когда ещё можно было улизнуть. Потому, что оставлять всё как есть Джаред был не намерен и сложившееся положение вещей тоже хотел изменить. Но его дальнейшие действия зависели от решения Эйлин. И поэтому он весь день опасливо буравил её глазами, поминутно гадая, не постигнет ли его утром то же разочарование, что и пять лет назад. Всё это так хлёстко стало Эйлин понятно, что она даже оторопела и, оглянувшись на лежащего рядом мужчину, уловила всё тот же настороженный взгляд. Ему было тяжело — она видела это, — но он полностью полагался на её волю, предоставив ей возможность выбирать. Ну, если так, она воспользуется этим правом! — Мистер Лето? — Что? — Хочу, чтоб вы знали: я никуда не уйду! — Простите? — Не делайте вид, что вы не поняли меня. Вы можете ждать утра сколько угодно, это ничего не изменит. Я останусь здесь! С девочкой! И с вами! В комнате повисла тишина, подсказавшая Эйлин, что в своих догадках она не ошиблась. И в ходе её Джаред тоже приподнялся на локти, прожигая собеседницу взглядом — разгадывающим, испытующим, до колкости серьёзным. Затем он опустил глаза, негромко проронив: — Эйлин, мне не нужны ваши жертвы. Я уже говорил. — Тогда прогоните меня силой. Столкните с кровати, выволоките из спальни, вышвырните на улицу, наконец! Добровольно я вас не покину! Он вновь помолчал, покусывая её глазами, однако настороженность в них приостановила свой бег. В их глубине зажёгся интерес — пока ещё осторожный и робкий, — а с губ слетело тихое: — Почему? — Потому, что вы тот человек, который..., — она едва успела остановиться, боясь произнести эту фразу до конца, тогда как взгляд его напротив ещё больше заострился. — ... который — что? — Просто я считаю вас не совсем уж чужим мне человеком. Вот как? Браво! Лихо она увернулась от ответа на давно интересующий его вопрос! Джаред даже слегка улыбнулся — чуть недоверчиво, но тепло. — Тогда почему вы никогда не называете меня по имени, Эйлин? — Я назову. Обязательно назову. — Когда? Через сто лет? В другой жизни? — Когда почувствую в вас друга, — она открыто и предельно серьёзно заглянула ему в глаза. — На меньшее, сэр, я не согласна. Он опять улыбнулся и, самому себе не веря, даже качнул головой. Ай, да Эйлин! Ловкая птичка! Ну, как ей это удавалось? Она никогда не сдавалась, даже, казалось бы, будучи пойманной в силки! Взволнованная настороженность в глазах Джареда, окончательно сбавив ход, повернула назад. Взгляд его смягчился, стал спокойнее, а голос опустился до уровня доверия: — Эйлин, почему всякий раз, когда мы остаёмся наедине и нас окутывает сумрак, я не могу отделаться от ощущения чего-то очень знакомого, что имеет для меня огромное значение? Я не знаю, откуда это берётся и как его объяснить — оно действует на уровне подсознания, — но настолько сильно, что даже годы ему не подвластны. — Быть может, это просто игра воображения, сэр? — Возможно. Но почему оно срабатывает именно в отношении вас? Почему? Пожалуй, Эйлин могла бы ответить. Но не стала: на её взгляд, для одного дня и так было достаточно откровений. Поэтому она только сдвинула плечами: — Не знаю, сэр. Подсознание нам не подвластно. Он согласно кивнул и, неслышно переведя дыхание, тихонько спросил: — Эйлин, можно я вас обниму? — Мне странно слышать это из уст человека, с которым я имею дочь. Нет, всё же она невероятна! Джаред всегда это признавал. Его лицо вновь озарила улыбка, в глазах зажглась тёплая искра, и, опустившись на подушку, он прижал Эйлин к груди. Спальню опять окутала тишина, но теперь она не была пустой и враждебной. За окном по-прежнему шелестел дождь, но с ноябрьской непогодой пятилетней давности он уже не имел ничего общего. Тогда то был дождь отчаяния, теперь — дождь надежды. Надежды на лучшие перемены, которые принесёт новый день. И, прижимаясь к лежавшему рядом мужчине, Эйлин обнимала спящую между ними малышку и точно знала, что никаких неприятных курьёзов грядущее утро не принесёт.