Глава 6
10 ноября 2015 г. в 13:00
Так прошло несколько дней: Томас следовал за Эдит, как тень, и оставался у ее постели ночью. Он узнал несколько вещей: его жена всегда следовала одному и тому же расписанию, каждый раз касалась соседней подушки, просыпаясь, и не общалась почти ни с кем, кроме деловых партнеров и работников библиотеки. Томас знал, что основные события ее жизни происходят в недописанном романе: именно там Эдит говорила и действовала, как автор и как персонаж, там была откровенной, живой, увлеченной, подверженной эмоциям. Но для всех, кто оставался за рамками ее отношений с книгой, она оставалась приветливой, но закрытой.
Затем наступила пятница, и в ровном графике его супруги появился еще один, судя по всему, давно привычный ей элемент. Томас забеспокоился, когда она вышла из здания библиотеки на час раньше, чем обычно, и направилась в другую сторону: прочь от дома. Он последовал за ней и увидел, что Эдит идет к костелу.
Там уже начиналась месса. Эдит быстро поднялась по ступеням и скрылась в церкви; Томас не был уверен, что может последовать за ней, поэтому остановился в промежутке между внешними и внутренними дверями. Он не ощущал сопротивления и знал, что и сам может зайти в храм, однако чувство стыда и боли здесь усилилось многократно, в то время как чувство страха отступило.
Он не решился переступить порог и долго прислушивался к происходящему в церкви, но Эдит, которую он по-прежнему слышал лучше остальных людей, молчала. Томас думал, что она не вымолвит ни слова, однако когда наступило время общей молитвы, Эдит тихо произнесла:
- Господи, прошу тебя, спаси Томаса. Прости его, пусть он отдыхает в покое.
Томасу, который стоял совсем рядом, одновременно стало горячо и холодно. Он вдруг перестал ясно видеть, но лишь минуту спустя понял, что это слёзы. Ощущение было такое, что всё внезапно начало разрываться у него внутри, выпуская горечь и чувство вины наружу.
- Mea culpa, - прошептал Томас обрывок молитвы, которую слышал когда-то. - Боже...
Он прижался лбом к церковной двери, слыша, как внутри заиграл хорал, обыкновенно звучавший с принятием Даров. Он еще никогда в жизни так не плакал, - словно истекал кровью. Томас пытался вспомнить слова, которым его учили в детстве, но нашел лишь короткий неуклюжий перевод того, что и так уже произнес. Дышать было трудно.
- Исповедую, что я много... я много согрешил. Мыслью. Словом и делом. Моя вина, моя вина. Моя вина. Моя...
Ему больше не было стыдно из-за этих рыданий, как случалось, когда он был маленьким, и Люсиль морщилась, стоило ему расплакаться в церкви. Его в любом случае никто не мог увидеть, кроме птиц, псов и Бога, - а никто из них не стал бы осуждать Томаса за бурное выражение чувств.
В конце концов он перестал повторять свою импровизированную молитву и сполз вниз по стене, прижавшись боком к двери. Слёзы отступили, оставив после себя легкий звон в голове, горячая боль в груди как будто немного смягчилась. Томас даже не заметил, как один из священников, не принимавший участия в мессе, зачем-то вышел из храма и внимательно оглядел сначала крыльцо, а потом и пространство между дверьми. Томас замер, случайно встретившись с ним взглядом. Выражение глаз у падре, тем не менее, осталось спокойным; он постоял немного, затем перекрестился и вернулся в храм.
Месса скоро закончилась, и Эдит вышла на улицу. Томас с трудом поднялся и последовал за ней к дому. Против обыкновения, его жена в этот вечер ничего не писала: она немного полежала в постели с книгой ("Джейн Эйр" Шарлотты Бронте, не самый лучший выбор), а затем умылась, надела ночную рубашку и выключила свет. Томас, сидевший на стуле у письменного стола, наблюдал, как она отходит ко сну: постепенно расслабилось лицо и пальцы, дыхание стало ровнее, перестали вздрагивать веки.
- Дорогая, - тихо сказал Томас. - О, моя дорогая...
Он провел ночь, облокотившись на край кровати с противоположной от Эдит стороны. Когда наступил рассвет, Томас обнаружил, что не заметил этого.
В эту ночь он спал, - впервые за всё прошедшее время, а утром, пока Эдит выбирала новое платье для нового дня, обнаружил, что пятна крови на рубашке стали еще бледнее, а раны выглядят намного более зажившими.